Я прислушался, но человек молчал. Значит, придется идти, проверять, кто там, в Коровнике, застрял.
Крякнув с досады, пошел в сторону стремных построек по следам, оставленным в примятой траве, надеясь, что, раз Сумрак с компанией до меня прошли, значит, аномалий здесь нет. Наверняка впереди двигался кто-то из шестерок и проверял путь.
Так и есть. Чьи-то останки обнаружились метрах в двадцати от входа на огороженную территорию Коровника. Уж не знаю, что за аномалия разметала бедолагу, да только осталась от человека кучка окровавленного шмотья. И рука. Вернее, оторванная кисть. Она вцепилась в куст лебеды, словно пыталась удержаться за него, как за соломинку.
Я достал бинокль, пригляделся к кисти. На грязных пальцах с трудом различались две тюремные наколки с перстнями. Один, так называемый перстень баклана – перевернутая пиковая масть на белом фоне, – означал, что его владелец был осужден за хулиганство. Второй перстень изображал игральную карту с двумя рядами темных дырочек. Насколько я знаю, их там должно быть шесть штук. Тут все понятно и без объяснений – такие наколки носят, естественно, шестерки. Значит, чел и в тюрьме шестерил, и на воле той же дорожкой пошел. Хотя по-другому и быть не могло. Если ты привык склоняться перед сильным и жопу ему лизать, то так всю жизнь в шестерках и пробегаешь. Натура, значит, у тебя такая – рабская.
Как бы там ни было, в аномалии погиб не мой знакомый, у него наколок нет. Придется идти дальше, хочешь не хочешь.
След примятой травы обогнул кровавые останки по широкой дуге и устремился к скотоферме.
К счастью, до входа было уже рукой подать. И запашок тут витал соответствующий. Уже давным-давно здесь коров нет, а запах свежего навоза никуда не делся. Причем с каждым годом он только ядренее становится. Как по мне, так это полный беспредел со стороны пришельцев, или кто там оставил после себя эти Зоны. Нет чтобы розами пахло, а то дерьмом!
– Паскуды вы, вот кто, – громко заявил я в пространство.
Ответа не последовало. Оно и к лучшему. Некогда мне сейчас в разборки с инопланетянами встревать, пора делом заняться.
Но прежде, чем соваться в Коровник, надо выяснить, что с тем чуваком. Может, он уже загнулся? Или это не мой знакомый, а кто-то другой, на кого мне плевать с высокой колокольни. Наркоша какой-нибудь – они чаще всего в отмычки идут. Тогда развернусь и уйду обратно к периметру. Даже в Сосновку не пойду. Хабар кое-какой собрал – хватит на сегодня. Не буду судьбу дразнить. Хороший сталкер должен уметь вовремя остановиться. А я, скажу без ложной скромности, хороший, раз жив до сих пор. И если сейчас по глупости не вляпаюсь, то, глядишь, еще поживу. Вернусь в Искитим, завалюсь в «Радиант» и раздавлю с мужиками пузырь, а то и несколько.
Эта соблазнительная картинка так живо нарисовалась в моем мозгу, что я даже запах водки почуял. И вкус ее на языке ощутил. Вот что значит воображение.
На душе малость полегчало. Показалось на миг, что и впрямь в Коровнике уже некого спасать. Опоздал я. Бывает. Раз так, с меня какой спрос?
Я остановился у забора скотофермы и бодро гаркнул:
– Эй! Есть кто живой?
И тут же пожалел, что крикнул так громко. Здесь почему-то сильное эхо, словно в горном ущелье. Вернее, не совсем эхо, а хрень какая-то. Иногда такое отмочит, что хоть стой, хоть падай. Вроде как оно безопасное, много раз проверяли, а все ж таки неуютно его слушать. До кишок пробирает.
– Эй! Вой! Ой! – подхватило эхо и внезапно разразилось злобным уханьем, словно леший захохотал.
Звук окружил меня почти осязаемой волной, будто брал в кольцо, а потом неожиданно затих, как не бывало.
Я подавил нервную дрожь и крикнул снова:
– Слышишь меня?
– Ийя! Ийя! Ийя! – на этот раз по-ослиному развопилось эхо, да так громко, что у меня зазвенело в ушах, поэтому не сразу расслышал человеческий голос, вернее, хрип:
– Игорь… Трын-трава… Ты?.. – Слова дались бедолаге с трудом. Он явно держался из последних сил.
– Ы-ы-ы!!! – завыло эхо.
– Да, Сало, это я, – теперь не узнать голос было невозможно.
Призрачная надежда, что удастся избежать неприятностей, развеялась, как дым. А еще я ощутил злость. На него, на себя, на весь мир. Даже скулы на миг свело. Понял, что влип. Ведь теплилась же надежда, что это не он, а кто-то другой. Тогда повернулся бы спиной и ушел. Без колебаний. И угрызений совести не испытывал бы. Но все сложилось, как сложилось.
– Сало, ты где? – уточнил я.
– В бороде… – ехидно отозвалось эхо и тут же предложило другую рифму, на этот раз матерную.
Сало подождал, пока эхо перестанет изощряться в сомнительном остроумии, и ответил:
– В колодце. Возле кормовой.
– Боровой… Дармовой… Суповой… – расхулиганилось эхо.
Возле кормовой, значит. Очень плохо. Это ж в центре двора. Я-то надеялся, что Сало застрял почти у самого входа. Тогда шанс был бы. А так…
К зданию бывшего склада кормов живым дойти – что-то из области фантастики. Многие пытались, ведь именно там и лежит ценный хабар – «бенгальский огонек» и три «вертячки». Теперь останки этих самоубийц разбросаны по всему Коровнику. А от некоторых даже мокрого места не осталось.
Я быстро прикинул шансы. Ноль целых, ноль десятых. И тысячных тоже ноль. Если сунусь туда, будет у нас с ним на двоих братская могила. Без вариантов. Так что извини, приятель, но ничем помочь не могу. Надо уходить, ведь выше головы не прыгнешь и все такое. Да, надо уходить.
Но я не тронулся с места. Так и стоял столбом и флягу в руке вертел.
– Игорь, – окликнул меня Сало. – Ты еще там?
– И там и сям… – задумчиво протянуло эхо.
– Здесь я.
– И я, – грустно заявило эхо и, кажется, надолго заткнулось.
– Слышь, Игорь…
– Ну чего тебе? – резко откликнулся я. Злость еще бурлила во мне, прорываясь в интонациях.
– Ты, это… Моим не говори, что видел меня… Пусть думают, что живой еще… Что вернусь… Лады?..
Он ни секунды не сомневался, что я вот-вот уйду и даже не попытаюсь помочь. И дело не в том, что Сало думал плохо конкретно обо мне. Нет. Насколько я его знал, он уже давно не питал иллюзий, ясно сознавал, что жизнь – дерьмо, и отчетливо понимал, что ни один сталкер в здравом уме не сунулся бы сейчас на скотоферму. Любой на моем месте поболтал бы с ним напоследок, посочувствовал, спросил, кому и что передать из близких, а потом ушел бы.
– Игорь, – вновь окликнул невидимый с моего места Сало, – ты чего молчишь?
Ответить я мог только матом. Безнадежная глупость ситуации бесила меня до крайности.
Я ведь всегда презирал его – вечно униженного неудачника, шестерку, мальчика на побегушках. Я даже имени его не помнил, хотя мы с ним вместе учились в школе, а позже стали соседями по дому. Но все его так и звали – Сало, от фамилии Салонников. Он никогда не смотрел в лицо собеседнику – только в сторону, словно боялся – всех и вся. Ходил сгорбленным, втянув голову в плечи, будто бездомная собака в вечном ожидании пинка. И его пинали, дразнили, издевались, помыкали. А он терпел. И ни разу не дал отпор обидчикам.
Да, он полное чмо. Но некоторые обстоятельства мешали мне сейчас развернуться и уйти. И это приводило в бешенство.
Внезапно в голову пришла ошеломляющая мысль: «Этот никчемный чмошник сумел дойти до кормовой! Прошел полета метров по смертельно опасному двору! Сделал то, что оказалось не по силам лучшим из сталкеров! А может, еще и „бенгальский огонек“ взял?!»
– Ты хабар из кормовой взял? – напрямик спросил я.
– Да.
– Весь?
– Почти. «Огонек» и две «вертячки». А еще одну не успел.
Вот это да! Может, он не такой уж и чмошник?..
– Как в колодце-то оказался? – почти доброжелательно поинтересовался я.
– Отбросило… – Сало замолчал на мгновение, переводя дух. – Хорошо, что колодец неглубокий… И без воды… Его землей засыпало. Осталось метра полтора всего…
– А чего ж не выберешься?
– У меня, это… рука сломана… или вывихнута… и с ногой что-то… а еще в животе больно и в спину отдает…
– Ясно. Тебя как зовут-то? – внезапно для себя самого спросил я.
– Ты чего, Трын-трава? Сало меня зовут, – в усталом, измученном голосе прозвучало изумление.
– А имя у тебя есть?
– Э… Да… Толя. А что?
– Ну надо ж мне знать, чего писать на твоей могиле. А то «Сало» как-то несерьезно, – пошутил я. Юмор черный, согласен, но не сюсюкаться же с ним. И вообще, он вызывал во мне острое раздражение.
– Я Анатолий Салонников, – Сало явно воспринял мои слова всерьез и всхлипнул. Плачет, что ли?
Пришлось признаться:
– Слышь, Толян, это я пошутил. Мы с тобой сейчас вот что сделаем. Ты подробно расскажешь, как шел по Коровнику. Шаг за шагом.
– Зачем? – не понял он. – Ты ж не собираешься…
– Еще как собираюсь, – перебил я.
– Зачем? – повторил Сало. Теперь в его голосе явственно прозвучала затаенная надежда.
– Я Анатолий Салонников, – Сало явно воспринял мои слова всерьез и всхлипнул. Плачет, что ли?
Пришлось признаться:
– Слышь, Толян, это я пошутил. Мы с тобой сейчас вот что сделаем. Ты подробно расскажешь, как шел по Коровнику. Шаг за шагом.
– Зачем? – не понял он. – Ты ж не собираешься…
– Еще как собираюсь, – перебил я.
– Зачем? – повторил Сало. Теперь в его голосе явственно прозвучала затаенная надежда.
– Хабар у тебя хочу отобрать, вот зачем, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил я. Он промолчал.
Злость во мне сменилась веселым отчаянным куражом. Если уж Сало по Коровнику протопал, то что ж, я не смогу? И вообще, все трын-трава!
– Погоди, Толян, сейчас место сменю, чтоб видеть и двор, и тебя… Ты чего молчишь, спишь там?
– Нет… Жду… – Кажется, ему стало хуже. Голос ослаб, звучал почти на пределе слышимости.
– Эй, ты там не загнись раньше времени, – забеспокоился я, быстро прошел чуть вперед, поднялся на небольшую возвышенность. Отсюда двор скотофермы был виден как на ладони. Именно с этой точки сталкеры обычно рассматривали лежащий в кормовой хабар, утирали слюни и шли дальше по своим делам.
Вооружившись биноклем, я всмотрелся в знакомые распахнутые ворота постройки, где раньше держали корма для скотины. «Бенгальского огонька» нет, а «вертячка» и впрямь осталась всего одна. Значит, не врет Сало. Кстати, а где же он сам?
Я перевел бинокль левее. Вот колодец, а внутри что-то шевелится…
Ох, ты ж, мама дорогая! Да на нем живого места нет! Рукав ветровки и левая брючина потемнели от крови. Волосы над правым ухом слиплись в бурый колтун, а лицо покрывали грязновато-красные разводы.
«Если пойду в Коровник, как пить дать разделю его участь. Так, может, не стоит рисковать?» – мелькнула было мыслишка, но я задушил ее в зародыше.
Поздняк метаться. Решение принято. А как говорили два очень умных брата: «Нельзя перерешать решенное. Сомнения – первый шаг к гибели». Цитата не дословная, но смысл передан верно.
– Толян, слышишь меня?
– А меня? – проснулось эхо и завопило на все лады: – Ме-ня! Ме-е-ня! Меня-я-я! Ме-е-еня-я-я!
Блин! Солист хора «Отдай мою немытую горбушку». Только его мне для полного счастья и не хватало.
– Эй, как там тебя? Помолчи, а? – всерьез попросил я эхо. – Не мешай. Будешь паинькой, конфетку дам.
– Ам, – внезапно согласилось оно и заткнулось. Вот и умничка.
– Толя!
– Слышу, – отозвался Сало. Он даже попытался встать, но тут же рухнул обратно, разразившись стонами.
– Ты чего, совсем придурок? – заорал я. – Сиди себе в колодце и не дергайся! Я сейчас к тебе приду, понял?
– Угу.
– Давай рассказывай, как идти.
Наш разговор продолжался несколько минут. Все это время я рассматривал в бинокль двор, прикидывая путь. Потом Сало внезапно замолчал и перестал шевелиться. Надеюсь, не помер, а лишь сознание потерял. Вот ведь не вовремя. У меня остался невыясненным еще один – последний – участок пути.
Ладно, на месте разберемся. И будем надеяться, что Сало все-таки скоро очнется и подскажет.
Я убрал бинокль, поправил рюкзак и пошел вниз.
Коровник состоял из нескольких зданий. Некоторые предназначались собственно для скота. Кроме того, была постройка, куда складывали навоз, а также пресловутый склад кормов. Наверное, среди зданий имелось и административное, но, что и где размещалось конкретно, теперь с уверенностью могли сказать лишь бывшие работники скотофермы. Я же не заморачивался пустяками. Для меня важнее было, что шестерки Коли Сумрака зашли во двор со стороны вот этого строения, с крыши которого свисали пышные гирлянды «ржавого мочала».
Впрочем, другого пути внутрь и не существовало. Территорию Коровника окружал покосившийся, а все ж таки еще крепкий забор с воротами, закрытыми на ржавый амбарный замок. Вроде ничего необычного, если не считать маленькую деталь – иней. Он искрился на всех секциях забора и на створках ворот, а замок даже покрылся блестящей прозрачной корочкой, похожей на лед. Но всем известно, что зимы в Новосибирской Зоне не бывает. Даже в декабре или в феврале, когда Сибирь утопает в снегу, внутри периметра царит лето. И потому иней на заборе на фоне зеленой травы смотрится диковато. Даже в пьяном бреду ни одному из сталкеров не пришла бы в голову мысль сигать через этот забор.
Проход оставался один-единственный – в том месте, где несколько секций забора отсутствовали, уж не знаю почему.
Я остановился в двух шагах от прохода, вспоминая рассказ Анатолия.
Первым из шестерок Сумрака в Коровник пошел отнюдь не Сало, а некто Чубайс – прожженный наркоша, получивший свое прозвище за ярко-рыжий цвет волос. Я видел его прежде в Искитиме, но знакомы мы не были.
Сам Толян и еще одна отмычка поначалу остались вместе с Колей в том месте, где сейчас стою я, и наблюдали за Чубайсом.
Тот сумел беспрепятственно войти во двор и обогнуть здание с «мочалом». Я повторил его путь и, как и он, остановился перед ямищей, заполненной «ведьминым студнем». Мерзкая штука. Вляпаешься в такой – и капец. Руки-ноги, да и все тело станет будто резиновое. Кости, мясо, жилы – всё превратится в желеобразный студень, недаром прозванный «ведьминым». Так и останешься в той яме.
Вот Чубайс и остался…
Нет, конечно, он не сам туда полез. Он, как порядочный, вознамерился ловушку обойти. Только с обходом наметились проблемы.
С правой стороны от ямы стояла лопата – обычная штыковая – с потемневшим деревянным, отполированным сотней рук черенком. Плоский, заостренный к низу лоток был перемазан не то землей, не то навозом, а может, и тем и другим. Короче, самый заурядный инструмент, знакомый каждому. Лежи она где-нибудь тихо-смирно, на нее и внимания бы не обратили. Но эта конкретная лопата стояла, причем не воткнутая в землю, а сама по себе – ее острие едва касалось земли. Не знаю, что за сила держала заступ вертикально, но, по виду, стоял он прочно. Как колонна.
Но это еще не все. Я уже рассказывал, что в Коровнике странные тени? Так вот лопата в этом смысле переплюнула всех. На земле рядом с ней чернел силуэт человека. Казалось, будто неведомый землекоп уперся ногой в край заступа, сжимая ладонями черенок. Причем, с какого бы ракурса ни смотрели, тень выглядела одинаково: человек с лопатой в руках. Только вот на самом деле никого рядом с чертовым инструментом не было.
Я уставился на заступ во все глаза. От такого зрелища мурашки побежали по коже. Показалось на миг, что тень вот-вот оживет. Ну а дальше будет как в плохом фильме ужасов – призрак пойдет рубить своей адской лопатой всех подряд на кровавый фарш.
Заступ с тенью хрен обойдешь – за ним выстроились в ряд три молоковоза, зловеще поблескивая инеем и упираясь бамперами в забор. Кошмарная тень вольготно раскинулась на земле, полностью занимая двухметровое пространство между ямой и ближайшим молоковозом.
Понятно, что Чубайс предпочел обходить яму со студнем слева – с противоположной от лопаты стороны. По виду там всё чисто – ни ямок, ни бугорков. Ну рыжий дурачок и шагнул…
…Мы с Кимом, было дело, обсуждали варианты, как добраться до кормовой. Прикидывали возможный путь. И тормознулись у этой самой ямы. Через лопату идти, нам казалось, не вариант. А обходить там, где пошел Чубайс, – еще хуже. Ким первым обратил внимание на неудачное расположение двух зданий. Проход между ними узкий – едва один человек пройдет. И смотрит этот проход как раз на яму. «Словно ствол у ружья со взведенным курком, – сказал тогда Ким. – Хрен знает, чем и когда оно выстрелит».
И аномальное ружье выстрелило…
По словам наблюдающего со стороны Сала, Чубайса словно ураганом смело. Едва шестерка Сумрака поравнялся с тем самым проходом, как из него вырвался резкий шквалистый ветер. Рыжий будто угодил в аэродинамическую трубу. Его отбросило прямиком в «ведьмин студень». Он и сейчас лежал в яме – среди зеленоватого колышущегося желе. Лицо белое, будто мелом вымазано. Рот перекошен, словно в момент смерти Чубайс заходился в истошном крике. Похожие на проволоку рыжие волосы прилипли ко лбу, а мертвые остекленевшие глаза вылезли из орбит. На груди аккуратная красная дырочка – пуля вошла точно в сердце. Меткий выстрел…
Похоже, в яму со студнем Чубайс плюхнулся живым. Интересно, кто его добил? Сало мне не говорил о том, что в рыжего стреляли. Просто сказал, что тот погиб в яме.
Я прикинул траекторию выстрела. Палили примерно с того места, где ждали Коля и компания. А стало быть, это мог сделать любой из них, хоть тот же Сумрак.
Ладно, не суть. Вспомним рассказ Сала дальше.
После гибели Чубайса пошел Лютый. Это не прозвище – у чувака фамилия такая – сам в паспорте видал. Я знал его лично. Некогда хороший сталкер, он с полгода назад подсел на дурь и скис. Подался в отмычки, отрабатывая ежедневную порцию «экзо» – абсолютно улетного наркотика, который получается из выросшей в Зоне конопли. И вот вам закономерный результат…