Шпион его величества - Ефим Курганов 3 стр.

Храбрый мой ход произвел впечатление на всех присутствующих. Генерал Руфин миролюбиво отвечал мне: «Bravo, m-r le major! on voit bien que le sang français coule encore dans vos veines» (Браво, господин майор, сразу видно, что в ваших жилах течет еще французская кровь).

К концу инцидента комендант Парижа, который, как мог, успокаивал князя Волконского, подле него сидевшего, закричал: «Du champagne! Buvons a la santé du major russe et la paix sera faite. Nos empereurs sont amis, leurs sujets doivent l’étre aussi!» (Шампанского! Выпьем за здоровье русского майора, и мир будет заключен. Наши императоры, друзья, и подданные их должны быть тем же!).

Веселье восстановилось, как будто ничего и не было. Глупая патриотическая выходка князя как будто была забыта.

С этого дня я был приглашаем на все парады, ученья, балы. А вот князь Волконский случившегося с ним на моих глазах конфуза простить мне так и не смог: отношение его ко мне становилось со дня на день хуже. И это уже, видимо, навсегда.

В какой-то момент он заявил, что более в услугах моих не нуждается, что я могу вернуться уже в Санкт-Петербург и что он аттестует меня императору наилучшим образом.

Перед моим возвращением князь передал со мной письмо к государю. Впоследствии я узнал, что оно содержало форменный донос на меня.

Однако по приезде моем Александр Павлович решил заслушать мой устный отчет (Волконский в это время еще обретался во Франции) и сказал потом, что вполне доволен мной. Я был прикомандирован к графу Аракчееву, который стал после Волконского военным министром.

Как бы то ни было, я не забыл, что именно генерал-адъютант Волконский изменил мою судьбу. Не знаю, стал ли бы я заниматься шпионской деятельностью, ежели бы не он. При всей нашей нынешней холодности отношений, я не могу этого не признать.

В свите государя, отправившейся в Вильну, находится множество иностранцев: пруссак барон Штейн, корсиканец Поццо ди Борго, швед Армфельт, британский агент Роберт Вильсон, немец генерал-майор Винценгенроде, эльзасец Анштетт (сын страсбургского адвоката, дипломат) и множество других. И все они, без исключения, – заклятые враги Бонапарте.

Сообщил мне П. И. Б. и официальную версию сего «переселения народов», коей верить нельзя, конечно.

В день отъезда его величества граф Николай Петрович Румянцев, канцлер, пригласил к себе французского посла графа Лористона и передал ему от имени государя сообщить Наполеону следующее.

Его Величество в Вильне, так же как и в Петербурге, остается его другом и самым верным союзником (son ami et son allié le plus fidèle), что он не желает войны и сделает все, чтобы избегнуть ее, что его отъезд в Вильну вызван известием о приближении французских войск к Кенигсбергу и имеет целью воспрепятствовать генералам предпринять какое-либо движение, которое могло бы вызвать разрыв.

Не знаю, кто поверил сим словам, может быть, что и никто, а может, один лишь канцлер Румянцев, конечно, европейски образованный, но политически довольно-таки наивный, принял за чистую монету дипломатический ход нашего государя.

Как бы то ни было, но хочу на будущее записать собственное свое предположение, что нечто важное приближается, и произойдет оно тут, в тихой и казавшейся мне поначалу столь сонной Вильне.

В два часа дня гром орудий и звон колоколов возвестили жителям Вильны о прибытии императора Александра.

В шести верстах от Вильны императора встречал военный министр и главнокомандующий Первою Западною армиею генерал от инфантерии граф Барклай-де-Толли.

Я был в свите главнокомандующего, помещаясь подле полковника Арсения Андреевича Закревского (впоследствии генерал-лейтенант, министр внутренних дел, финляндский и московский военный губернатор. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена), начальника артиллерии Первой армии генерала Кутайсова и дежурного генерала Кикина.

В предместье Вильны, что прозывается Антоколь, его величество ожидал виленский магистрат, а также все городские цехи со знаменами и литаврами. Приметил я, что с особым торжеством встречал государя жидовский кагал, и он заметил это, что было видно по несколько изумленному выражению лица государя.

Население заполнило не только улицы и площади Вильны, но и холмы, окружающие Антоколь, башни костелов и крыши домов.

При этом радости, как мне показалось, было не очень-то и много, а все больше любопытства и озабоченности. А вот жиды, помещавшиеся отдельно, явно изливали свой восторг бурно и искренне: и невооруженным взглядом было видно, что они именно радовались приезду российского императора.

Сегодня император Александр Павлович принимал в Виленском замке духовенство и представителей городских властей, а также профессоров местного университета, магистрат, купечество, а также и жидовский кагал.

Затем Государь в сопровождении главнокомандующего генерала от инфантерии Барклая-де-Толли, а также генералов Беннигсена, Аракчеева и генерал-адъютантов Балашова и Волконского производил смотры войскам и с этой целью ездил в Вилькомир, Шавли и Гродно.

Генерал-адъютанты Волконский и Балашов, кажется, смотрели на меня весьма кисло и, может быть, даже с неодобрением. Я также глядел на них не слишком радостно, но при этом отнюдь не робея и совершенно не смущаясь, без малейшего подобострастия.

Да, это непросто иметь в числе своих недоброжелателей двух генерал-адъютантов императора, двух его любимцев. Вся моя надежда – на мудрость государя, на то, что он понимает истинную цену своих любимцев.

После обеда государь Александр Павлович призвал меня и подробнейшим образом расспрашивал о настроении умов в Виленском крае, о том, находятся ли под наблюдением сочувствующие Бонапарте, о деятельности военной полиции при Первой Западной армии, о том, помогает ли нам население и о том, в какой мере можно опираться на местных полицейских чиновников, насколько можно доверять им.

Вечером граф Барклай-де-Толли давал ужин в честь императора.

Я был в числе приглашенных. Сидел напротив министра полиции Балашова и обратил внимание, что государь периодически взглядывал на нас двоих с любопытством и слегка улыбаясь при этом.

Мне даже иногда казалось, что Александр Павлович как будто иногда подмигивал попеременно то мне, то Балашову. На ужине был и мой давний знакомец – старый, многоопытный интриган Густав Мориц Армфельт.

Он изменял всем, кому только это было возможно. Сам шведский барон и друг шведского короля, он в году, кажется, 1794-м был обвинен в государственной измене и бежал в Россию. В 1801 году возвратился в Швецию, а в прошедшем году опять вступил на русскую службу: Александр Павлович назначил эту старую, облезлую лису председателем комитета по финляндским делам, иначе говоря, верховным правителем Финляндии. Не многовато ли? Барон Армфельт играл ведущую роль в интриге, завершившейся арестом и ссылкой государственного секретаря Сперанского. Видимо, по этой причине его величество и покровительствует ему.

А теперь Густав Мориц пожалован в графы Российской империи и назначен ни больше, ни меньше – членом Государственного совета (граф Армфельт умер в 1814 году в чине генерала от инфантерии. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).

Такого мастера урвать себе кусок пожирнее я в жизни не встречал, но умен и проницателен он несомненно.

Вчера около одиннадцати часов ночи вместе со здешним полицмейстером майором Бистромом, полковниками Розеном и Лангом, как всегда неразлучными, мы отправились в бордельку пани Агаты Василькевич, дамы радушной, не по возрасту кокетливой и утомительно болтливой. Но издержки характера пани Агаты приходится принимать с полнейшей покорностью. Все дело в том, что ее заведение одно на всю Вильну. Нет сомнения, что дом пани Василькевич нужен попросторнее. Надо будет об этом озаботиться.

Выбеленная узкая комнатка с шелковой кушеткой в первую минуту оттолкнула убогостью. Но чувство это мгновенно улетучилось едва я увидел девицу, которую подвела мне пане Василькевич. Откуда взялась в этой дыре такая тонкая, такая нежная красота!

Узкое бледное лицо, оттененное длинными, загнутыми ресницами, выражало трогательную невинность, глаза, огромные, светлые, как апрельское небо над Вильной, смотрели спокойно и ласково.

В ней не было и капли обычного кокетства, но тем неожиданнее была страстность ее объятий и ловкая умелость ласк. Я провел с ней несколько лихорадочных часов.

Девица была находкой, о которой стоило незамедлительно сообщить Александру Павловичу. Император всегда отлично вознаграждал меня за подобные услуги.

Уповаю на щедрость его величества.

В нынешний момент я ведаю высшей воинской полицией при Первой Западной армии.

Сотрудничать с графом Барклаем-де-Толли приятно и легко.

Он человек умный, быстро понимающий чужую мысль и несомненно честный. Правда, государь сказал мне однажды, что стране нашей нужны интриганы не менее, чем люди честные.

Сотрудничать с графом Барклаем-де-Толли приятно и легко.

Он человек умный, быстро понимающий чужую мысль и несомненно честный. Правда, государь сказал мне однажды, что стране нашей нужны интриганы не менее, чем люди честные.

Однако вот что я иногда думаю. Конечно, хорошо быть не под Балашовым, но руководить воинской полицией при Первой армии, и это после Особой канцелярии при министре полиции все-таки не мелковато ли это для меня, и тем более в сей самый момент, когда Российская империя просто наводнена шпионами?! Все дело в том, что в Вильне пока до обидности как будто ничего не происходит – местные французы таятся.

Не могу забыть злорадной улыбки на лице министра полиции Балашова, когда он узнал, что я, начальник его Особой канцелярии, вынужден теперь заниматься, как он полагает с высоты своего министерского кресла, в общем-то делами довольно ничтожными.

А ведь еще недавно Балашов мучился острой завистью и не уставая плел интриги, потому что государь давал мне приватные поручения, совершенно с ним не сносясь.

Но надеюсь недолго будет торжествовать этот плешивый мерзавец. Александру должна прийтись по вкусу найденная мной девица, и тогда поглядим.

Да и так ли уж корыстны мои планы?

Теперь, когда Бонапарт грозит приблизиться к границам Российской империи, Александру Павловичу особенно нужны верные люди. Вот через услаждение государя приближение к царствующей особе людей, верных престолу, и произойдет.

Так девица пани Агаты и послужит интересам империи.

Но тороплюсь. Государь ждет меня к полудню.

Как я и предполагал, государя заинтересовала моя находка.

Аудиенция началась с обсуждения последних политических событий и предположений о возможных передвижениях армии Бонапарта. Александр Павлович стал расспрашивать меня о сотрудниках моей бывшей канцелярии, интересовался, можно ли их использовать для собирания сведений о передвижении французских частей. Я, естественно, отвечал, что мои молодцы не подведут.

Разговор незаметно перешел на мое происхождение. Император прямо спросил, не сочувствую ли я Бонапарту. Вопросы государя навели меня на мысль, что Александр Павлович прощупывает почву. Сердце подсказывало, что промысливается новое назначение, новая должность.

Потом государь стал интересоваться моим виленским житьем, не особенно ли скучаю я тут после Санкт-Петербурга.

Тут я и поведал ему о вчерашней находке, обнаруженной в скромном домике пани Агаты. Рассказ о девушке Александра не оставил равнодушным.

И мы договорились, что сегодня к пяти часам дня я приведу девицу пани Василькевич к себе, в комнаты, снимаемые у купца Савушкина, и уйду, а государь явится в начале шестого вечера.

По окончании аудиенции я кинулся к Агате Казимировне. Но дама неожиданно заартачилась и, хотя я ей сулил солидный куш, никак не соглашалась отпустить девицу ко мне на квартиру.

Увидев, что уговоры мои не действуют, я вынужден был намекнуть, кому предназначается сегодня сия юная особа. И тут Агата Казимировна сдалась мгновенно. Более того, она церемонно расшаркалась и решительно отказалась от вознаграждения.

Перекусил я в трактире Янушкевича, что на Доминиканской улице. Надо привыкнуть к нечистоте местных трактиров, как и к их прескверному кислому вину (говорят, впрочем, что все сказанное не имеет ровно никакого отношения к славному в здешних краях трактиру Кришкевича, в коем я пока не был).

Выйдя из трактира, поспешил я назад к Агате Казимировне. Меня уже ждали. Девушка была в шерстяном белом капоте. Головка ее была закутана на восточный манер в голубую мягкую шаль, так что видны были только приветливо улыбающиеся глаза. Тайна ей очень шла.

Минут через двадцать мы уже подходили к дому купца Савушкина.

Я молниеносно отпер дверь и вручил ключ своей спутнице. Через минуту я был на улице.

Вернулся я к себе в семь вечера. Дверь была не заперта. Государь сидел у стола и что-то писал. Питомицы Агаты Казимировны уже не было.

При моем появлении Александр Павлович тут же отложил перо, встал и с чувством пожал мне руку.

– Девица твоя поистине прелестна. Признателен тебе за необыкновенно удачную находку, Санглен. Да, ты просто создан для сыска. Имей в виду, я буду всегда об этом помнить. И знай, что я не люблю быть неблагодарным.

Слова государя бальзамом пролились на мое сердце.

Мы еще поговорили с полчаса, потом я проводил его величество в Виленский замок.

Вернувшись к себе, я разбирал бумаги, читал донесения местных полицейских чинов, но, как припоминаю, не очень-то был способен понять, заключенный в них смысл.

В эти минуты я способен был думать только о том, изменит ли мою судьбу сегодняшний визит государя.

Мне показалось, что его величество чувствовал и выражал искреннюю признательность ко мне. В общем я очень надеюсь на благотворные перемены, и весьма скорые.

В сем благодушном настроении отправляюсь исполнять храповицкого!

Проклятый Балашов! Встречаю его повсеместно в городе. Ясно чувствую, что его напряженный ненавидящий взгляд, как штык, упирается мне в спину.

Болезненную зависть его стал примечать и государь и даже как будто забавляется этим. В присутствии своего министра полиции Александр Павлович не упускает случая демонстративно выказать мне свое расположение.

Разделяй и властвуй. Император, надо полагать, опасается чтобы министр полиции и директор высшей воинской полиции жили в ладу. Такой союз представлял бы собой серьезную силу.

Потому он не только рассорил нас, но и пристально следит, чтобы мы не примирились. Сегодня я получил тому доказательство.

Балашов квартирует в доме Лавинского, гражданского губернатора здешнего края. Сразу по приезде он прислал мне ласково составленную записку, предложил встречу. Желая не обострять отношений, я немедля явился на его зов.

Балашов принял меня радушно, старался показать, что обиды забыты. Я ни на грош не верю этому хитрому греку, но примирение было в его интересах, да, собственно, и в моих.

Наш разговор состоялся часов в одиннадцать утра, мы уговорились, что непременно увидимся на следующий день.

Обедал я у графа Барклая-де-Толли.

Главнокомандующий Первой армии и он же по совместительству военный министр со всем своим штабом разместился в Виленском замке. Супруге его почему-то был отдан целый этаж. На этой женской половине и был устроен обед, церемонный и скучный.

Надо сказать, что граф Барклай-де-Толли, известный храбростью и неустрашимостью на поле боя, панически боится жены своей.

Эта сухая, плоскогрудая немка говорит тихим, свистящим голосом, который действует на графа пуще любой канонады.

Я не раз наблюдал как в присутствии жены длинное узкое лицо главнокомандующего еще пуще вытягивается, превращаясь в короткий пробел между двумя массивными бакенбардами.

Все основные назначения в Первой армии во многом определяются графиней. Но прежде всего она отбирает адъютантов, и немцев и русских, и держит их под своим покровительством и контролем. Они и составляют ее двор. Они в полном составе и присутствовали на обеде.

За столом я оказался рядом с дежурным генералом Кикиным. Его круглое, всегда готовое к улыбке лицо почему-то не вызывает у меня доверия.

Были на обеде состоящий при особе государя генерал от кавалерии барон Беннигсен и генерал-майор Винценгероде. Первый мне показался до невозможности заносчивым и, кажется, изрядным интриганом. Но мало ли в свете заносчивых генералов. Удивляюсь я другому.

Император Александр Павлович изгнал с глаз долой всех убийц своего несчастного отца – благороднейшего российского императора Павла Петровича. А вот Беннигсена он упорно держит при своей особе. Между тем именно генерал Беннигсен был тем, кто нанес последний удар по телу императора Павла – добил его. И ведь все об этом знают (на острове Святой Елены Наполеон говорил: «Генерал Беннигсен был тем, кто нанес последний удар: он наступил на труп». – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена). Поразительно, как он умеет сохраняться на плаву!

В общем, генерал от кавалерии Беннигсен решительно и сразу мне не понравился. А вот к генерал-майору Винценгероде я сразу же почувствовал особое расположение: видно, что это человек необыкновенной храбрости и благородства.

В русской службе он с 1797 года. В 1802 году был пожалован генерал-адъютантом императора Александра Павловича, но потом вернулся в австрийские войска, в коих служил прежде. Однако в этом году, в виду возможной войны с Бонапартом, добровольно прибыл к нашему государю (впоследствии дослужился до генерала кавалерии. Именно он, а не Денис Давыдов, руководил в 1812 году партизанской войной. Вообще проявил себя храбрецом и патриотом нашей империи. Прослышав, что Наполеон собирается взорвать Кремль, он взял белый флаг и явился в Москву, намереваясь упрашивать французов не взрывать Кремль. Но у него отобрали белый флаг и арестовали. Генерала Винценгероде отбил потом один из его партизанских отрядов. – Позднейшее примечание Я. И. де Санглена).