Монах пролетел несколько шагов по воздуху, упал в пыль и остался там, распластавшись, как раздавленная колесом лягушка. Олег сказал громко, оправдываясь:
— А чего царапается! Еще укусил бы... Правда, я тогда бы точно все зубы вышиб.
Томас смотрел на него выпученными глазами. Старший монах опомнился от столбняка, прошептал — не рявкнул! — несколько слов, двое монахов бегом ринулись к упавшему. Олег с беспокойством и сочувствием смотрел, как пострадавшего переворачивают, разводят ему руки, вдыхают прямо в рот воздух. Наконец один закричал что-то высоким птичьим голосом, старший монах бросил на Олега острый взгляд, и неудачливого супротивника бегом унесли в раскрытые ворота.
Вперед шагнули двое монахов с суровыми, словно вырезанными из темного камня лицами. Один злобно скривился, метнул на Олега лютый взгляд, второй взвизгнул страшно, зябко передернул плечами, словно в лихом танце. Лицо его перекосилось, а жилы на шее вздулись, как гребень на спине большой ящерицы. Старший монах оглядел их с одобрением, спросил резко у Олега:
— С которым будешь?
— Драться, что ль?
— Сражаться.
— Ну, чтобы по честному... то с обоими.
Старший монах вскинул брови, повторил медленно, не веря ушам:
— С двумя? Одновременно?
— А что нет? — удивился уже Олег. — Если не до смерти, то че не потешиться малость? В молодости, помню, стенка на стенку...
Монахи пошли на него с разных сторон. Олег чуть отступил от одного, но проворонил маневр другого. Тот подпрыгнул, как ошпаренный, оскалил зубы и даже замахнулся, но неожиданно ударил ногой, да так высоко, что попал голой пяткой в голову. Олег даже сплюнул от досады — так провели! Он хотел было ухватить за щиколотку, как предыдущего, но не сумел, а тем временем другой прыгнул слева прямо с разбега да так шарахнул обеими ногами в шею, что Олег едва не упал. Он повернулся, занес кулак в богатырском замахе, но оба монаха юркнули у него под руками за спину, замолотили с той стороны кулаками, локтями, ногами и даже головами. Олег развернулся снова как рассерженный медведь, оба монаха-воина тут же снова скользнули за спину, лупили как по бревенчатой стене, орали тонкими голосами, стукали головами, хорошо хоть не кусались и не царапались.
С пятой или шестой попытки Олег изловчился, цапнул одного не глядя, оказалось — за голову. Осторожно, чтобы не раздавить, перехватил за ногу, раскрутил над головой и кинулся гоняться за вторым. Тот с отчаянным воплем носился кругами, Олег с радостным ревом бегал следом, как за шкодливым котенком, размахивая над головой первым монахом-воином.
Наконец боец споткнулся, упал в пыль и в диком страхе закрыл обеими руками голову, а потом еще и натянул полу халата.
— Сдаешься, значит, — понял Олег. Он перехватил второй рукой свое «оружие», опустил в дорожную пыль рядом с первым. — Живи, паря!
Второй монах, которого Олег использовал как дубину, хоть ни разу и не ударил, лежал с рачьи выпученными глазами. Лицо и шея страшно побагровели, налились дурной кровью, жилы на висках вздулись, пошли тугими ветвистыми узлами.
Монахи в ужасе пятились. Их ровный строй изломался, вытаращенные глаза перебегали от распростертых собратьев до ухмыляющегося громадного варвара. Старший монах в растерянности оглянулся на родные монастырские стены, словно ища поддержки, а Олег предложил:
— Давай еще парочку!.. Или сам с ними выходь. Я только разогреваться начал. Мы, славяне, народ северный, запрягаем медленно... Давно не шалил в кулачном бою. Не грех потешить малость себя и наших богов!
Предводитель монахов растерянно и обозленно посматривал на Олега и Томаса, бросил несколько слов визгливым голосом, как уличная торговка рыбой, один монах стремглав ринулся в раскрытые ворота. Распростертых монахов унесли следом. За стеной слышались вопли, конское ржание.
Из ворот шустро выбежало трое воинов в странных соломенных шляпах, похожих на шляпки грибов, но с красными кисточками, в желтых куртках. Все
трое держали в стиснутых кулаках короткие копья, у каждого на поясе болталась тонкая кривая сабля.
— Серьезные ребята, — сказал Олег.
Он попятился к своему коню, на седле которого оставил лук и колчан со стрелами, там же висел его гигантский меч. Томас пустил коня вперед, перегораживая дорогу, сказал торжественно:
— Сэр калика, мне совестно прятаться за мирной спиной святого схимника. Как-никак, я все-таки благородный рыцарь, что значит — профессиональный боец за правое дело. Дозволь теперь разогреться мне. Тебе еще браться за меч, а мой уже в руке!
Он тяжело слез с коня, медленно пошел вперед, остановился перед тремя монахами-воинами, похожий на сверкающую башню из металла. Доспехи блестели так, что глазам было больно. Томас медленно опустил забрало, вытащил меч. В солнечном свете голубые искры рассыпались по обоюдоострому булатному лезвию.
Старший монах пятился, запрокинув голову и раскрыв рот, наконец опомнился, проговорил нетвердым голосом:
— С кем из моих воинов будешь сражаться, франк?
Томас, который уже присмотрел среди троих самого, по его мнению, слабого, покосился на Олега, подавил горестный вздох и сказал как можно надменнее:
— Неужели я, сэр Томас Мальтон из Гисленда, выберу одного, когда мой смиренный друг, который и мухи не обидит, сражался с двумя? Конечно же, всех троих.
Старший монах круто развернулся к монахам-воинам. Они часто дышали, их руки подрагивали от напряжения, в тишине почти что слышался скрип натянутых до предела мышц. Все трое неотрывно смотрели на блестящего рыцаря, острия копий нацелились ему прямо в грудь. Томас оглянулся на своего огромного коня, где на седле осталось гигантское копье, толщиной с молодое дерево, а стальной наконечник — с лезвие боевого топора, но махнул рукой:
— Благородные сэры! Прошу начинать с тем оружием, которое у нас есть. Мое копье больше пристало для рыцарских турниров.
Старший монах истошно взвизгнул, трое отважных бойцов метнулись вперед. Томас успел лишь покрепче сжать рукоять обнаженного меча, как в грудь ударили три копья. Он ощутил сильный толчок, перед глазами мелькнули белые щепки. Один монах-воин с разбега врезался головой в стальную грудь рыцаря, охнул и пал к ногам Томаса. Двое отступили, шатаясь, смотрели зло и растерянно. Обломки копий усеяли землю перед рыцарем, один монах тряс окровавленной кистью.
Томас наклонился, сочувствующе похлопал обеспамятевшего монаха по затылку:
— Благородный сэр! Не спи, уже все кончилось.
Олег крикнул:
— Унянчили дитятка, и не пикнуло. Не бей по голове! У тебя ж перчатка железная, а голова у него как у меня гм... кулак.
— Да я не бью, — пробормотал Томас испуганно, он поспешно убрал руку. — Я гладил, ибо Христос завещал любить даже врага... А это какой враг? Так себе. Благородный сэр герольд! Пришлите других бойцов. Эти что-то устали.
Старший монах отчаянно завизжал, сорвал с головы шляпу, люто истоптал ее, словно давил прыгающую гадюку. Глаза его были выпученные, как у совы, налились кровью. С тонких губ летела пена. Он нетерпеливо оглядывался на ворота, просветлел, когда оттуда выбежали еще трое.
С копьями наперевес, страшно визжа, словно им защемило дверью, они понеслись, быстро-быстро перебирая ногами. Томас ухватился за меч и снова опоздал. Одно копье ударило прямо в лицо, поддело забрало, два копья переломились о грудь. Тройной удар был настолько страшен, что Томас невольно качнулся назад, даже отступил на шажок, но бросил пугливый взгляд на калику, тот следил очень внимательно, и Томас поспешно шагнул вперед. Двое отступали, шатаясь, зажимая ладонями разбитые в кровь лица, третий лежал у его ног, широко раскинув руки. Из расплющенного носа и рассеченной брови обильно бежала кровь.
Томас с досадливым ворчанием выдернул наконечник копья, тот застрял в решетке, брезгливо повертел в стальных пальцах низкосортное сыродутное железо, отшвырнул.
— Эти тоже устали, — сказал он громко в пространство. — Драться не начали, а заснули, как рыбы на бегу.
Олег посоветовал обеспокоенно:
— Больно шустрые, как мыши! А ты хлебалом щелкаешь, чешешься да запрягаешь... Не славянин, случаем? Дерись, а то поразбивают головы, а ты, истукан булатный, все никак не соберешься!
— Я не соберусь? — удивился Томас. Он нервно огляделся по сторонам. — Я давно готов! Поджилки трясутся, все жду, когда свое боевое искусство начнут применять. А у них все ритуалы преддрачные...
— Какие-какие? — переспросил Олег.
— Преддрачные, — повторил Томас. — Перед дракой которые... ломают свои прутики, лбами колотятся... Я уже уморился дрожать ожидая, когда их знаменитые бойцы явятся!
Легко раненных увели, подхватив под руки, а недвижимого унесли. Из ворот выбежало еще с десяток монахов-воинов — с шестами, копьями, саблями, некоторые даже со странными цепами, такими в русских селах молотят на току пшеничные снопы... Все остановились возле ворот, переговариваясь резкими щебечущими голосами, напоминая Олегу большую стаю мелких лесных птиц. Старший монах погнал одного обратно в монастырь, мол, одна нога здесь, другая там, похоже — с донесением.
Легко раненных увели, подхватив под руки, а недвижимого унесли. Из ворот выбежало еще с десяток монахов-воинов — с шестами, копьями, саблями, некоторые даже со странными цепами, такими в русских селах молотят на току пшеничные снопы... Все остановились возле ворот, переговариваясь резкими щебечущими голосами, напоминая Олегу большую стаю мелких лесных птиц. Старший монах погнал одного обратно в монастырь, мол, одна нога здесь, другая там, похоже — с донесением.
Олег все-таки сходил к коню, вытащил из ножен меч и повернулся лицом к монахам. Томас стоял в двух шагах, посматривал ревниво, украдкой меряя взглядом длину оружия. Меч калики не выглядел короче, хотя у Томаса был самый длинный меч во всем крестоносном войске, к тому же меч калики явно тяжелее, а лезвие шире в полтора раза. Старший монах, как заметил Томас, тоже не мог оторвать взгляда от сверкающего синеватыми огоньками оружия калики. Впрочем так же зачарованно, словно кролик на кобру, смотрел и на огромный меч Томаса — тот не короче монашеских копий.
Из ворот все еще никто не выбегал с визгом, не прыгал, замысловато вихляя тонким ритуальным копьецом. В монастыре прозвучал басовитый гонг, в воротах появился очень старый монах — одетый пышно, в расшитый золотом халат, на голове многоэтажная шапка с бубенцами и ленточками. В руке нес украшенный серебром посох с набалдашником в виде головы разъяренного дракона.
— Старший волхв, не иначе, — сказал Томас тихонько.
— Аббат, — возразил Олег тоже шепотом. — Или сам епископ!
Томас засопел негодующе, но уважительно смолчал, ибо местный волхв или епископ оглядел поле схватки из-под старчески набрякших век, простер перед собой дрожащие длани. С двух сторон подбежали монахи, почтительно поддержали ему вытянутые руки.
— Кто вы, неведомые? — спросил пышно одетый волхв или епископ, а может, аббат.
— Паломники, — ответил Томас почтительно. — Едем потихоньку из Святой земли, никого не трогаем, не задеваем... Вот тут монахи вашего монастыря нас встретили по странному ритуалу, но вон даже сэр калика, хоть и язычник, понимает, что в чужой монастырь со своим уставом не прут. Где-то ноги вытирают, а где-то не вытирают...
Старик сказал дребезжащим голосом:
— Я наставник этого знаменитого монастыря. Здесь изучается боевое искусство лучшего в мире мао-шуя. Мы чтим великих героев, даже бродячих, и просим вас почтить пребыванием древние стены нашего необыкновенного монастыря с единственно верным уставом.
Он замер, старческие глаза неотрывно смотрели на Томаса и Олега. Руки его опустились, но монахи остались рядом, поддерживая старца за плечи.
— Ну, мы не совсем уж чтобы великие герои, — пробормотал Томас, он выглядел ошарашенным, а Олег, звучно хлопнул по металлическому плечу. — Пойдем, а то их и на семена не останется! Прямо расшибаются, только бы гостеприимство выказать!
На открытой веранде для них поставили стол из полированного орехового дерева, постелили циновки. Олег кое-как сел, скрестив ноги, хотя суставы трещали, как на морозе, — у сарацин научился, а бедный Томас пытался сесть и так и эдак, наконец свирепо содрал панцирь, от распаренного тела сразу дохнуло давно не мытым благородным рыцарем, сел на железные доспехи. Блестящий шлем поставил рядом на пол, волосы цвета спелой пшеницы рассыпались по плечам, осветив стены золотым сиянием.
Поглядывая друг на друга через стол, они хватали со стола перепелов, обжаренных в белой крошке сухарей, нашпигованных орехами и салом, настолько нежных и сочных, что Томас съедал с костями. Еще нежнее были фазаны, куропатки, скворцы — умело испеченные на вертелах, а уж запеченные в противнях вовсе таяли во рту. Томас едва успевал давить на крепких зубах ядра орехов — мелких лесных и крупных греческих, а перед ними уже ставили огромные блюда со свиными окороками, нашпигованными восточными пряностями, густо утыканными целыми орехами, посыпанными искрошенными ореховыми дольками и мелко нарезанной пахучей травой.
Перед Олегом поставили огромное блюдо с горкой шевелящихся копченых
колбасок, настолько красных и тонких, что сперва принял за дождевых червей и брезгливо отодвинул, Томас тут же ухватил блюдо обеими руками и придвинул к себе ближе — знал или догадался, живя среди сарацин.
Все-таки Томас опузырел раньше, распустил пояс, начал отдуваться, наконец отвалился от стола и лишь с завистью смотрел на калику, который невозмутимо поглощал горы мелких жареных птичек, печеную рыбу, политую кисловатым соусом, мелко нарезанные тонкие ломтики молодой оленины, утонувшей в крупных сочных ягодах, фрукты, ягоды, снова жареное, печеное, вяленое и копченое мясо...
Не выдержал, сказал ядовито:
— Отшельники кормятся медом и акридами! А ты, доблестный сэр калика, второго кабана доедаешь!
— Сам говорил, в чужой монастырь со своим уставом не прут. Лопай, что дают, не перебирай харчей.
— А то бы ты предпочел акриды?
— С медом, — напомнил Олег скромно. — Но сейчас я вышел из малого отшельничества, помнишь? А в Большом Уединении я живу той жизнью, что и все. Не выделяясь, не отличаясь.
Томас смолчал, но взгляд синих глаз говорил отчетливо, насколько калика не выделяется, принимаясь уже за третьего кабана, запивая водопадами хмельных напитков, ячменного пива, заедая горами вареных крабов, когда снова выхлестывает кувшины красного вина, не моргнув глазом ест раскормленных пятнистых змей, толстых лягушек, студенистых устриц, на которых Томас боялся даже смотреть, зеленел лицом, а телом шел пятнами, как эти лягушки и питоны.
Внизу на дворе неутомимо упражнялись монахи. Прыгали, кувыркались, бились на шестах и деревянных мечах молодые и немолодые мужчины в одинаковых желтых халатах. В сторонке отдельно махались с деревянными цепами, Олег залюбовался — в селах нередко дрались цепами деревенские парни, но здесь монахи вообще проделывали чудеса. Правда, цепа намного короче и легче, но надо помнить, что народ здесь хоть и шустрый, но мелковат, славянский цеп могут и не поднять, а этим облегченным — здесь его кличут нунчаки — машут легко, быстро перебрасывая из руки в руку, размахивая над головой.
В дальнем углу сада упражнялись самые сильные или умелые. Олег и Томас еще не разобрались, но там вокруг упражняющихся всегда толпились зеваки, ахали и приседали в благоговейном страхе, повизгивали. Один из умелых — или сильных — разбивал ребром ладони два булыжника, поставленные один на другой, второй страшным ударом кулака ломал толстую палку, а третий, люто вздувая мускулы, завязывал узлом железный прут толщиной с кочергу, после отдыха сгибал или завязывал следующую.
Томас сказал неодобрительно:
— Монахи?.. Язычники, на которых не пал еще свет Христа!
Олег отхватил увесистый ломоть от сочной грудинки, с духмяным запахом, посолил, поперчил, сдобрил горчицей, красиво посыпал мелкой зеленью и толченными корешками:
— Зато знают кухню. К богам ведет много путей. У этих в желтых халатах — через упражнения. Это тот же пост, что у вас — христиан. Пост — это власть духа над низменной плотью, верно? Здесь этот же высокий дух заставляет упражняться до тех пор пока, не валятся замертво. То же монашество — ни женщин, ни плясок, ни вина! Только вместо молитвы — упражнения. Ну, а при разных путях служения богам...
— Богу, — поправил Томас недовольно, — Бог един!
— А ангелы, архангелы, херувимы, серафимы, престолы и прочие — разве не боги помельче? Ладно, при разных путях требуется разная пища.
Томас все не отрывал глаз от зеленого сада, полного визга, воплей, сухого стука деревянных шестов:
— Пойдем поглядим?.. Многое здесь непонятно.
— Только многое? — удивился Олег. — Счастливый!
Он вытер рот рукавом, с сожалением оглядел стол, куда молчаливые монахи бесшумно сносили с разных сторон еду и питье, приличествующие отшельнику, который несколько лет упражнял себя в голоде. Томас уже поднялся, напяливал панцирь, без которого ни шагу, даже спать не ложился. Нахлобучил шлем, разве что не опустил забрало, опасливо оглянулся на огромный меч, тот зловеще поблескивал отполированной рукоятью в углу рядом с мечом Олега, но калика негромко прошептал:
— В гостях!.. Не думаю, что нарушат обычай гостеприимства.
— Обычаи везде разные!
— Но этот общий...
— Если гость вторгается силой.
Олег промолчал, самому начинало казаться, что бесстрашные монахи без особой охоты пригласили в неприступный монастырь. Пальцы успокаивающе скользнули по рукоятям ножей на внутренней стороне душегрейки. Томас заметил, буркнул:
— Не надо было оставлять лук.
— Но странно как-то.
— Сказал бы, что это часть костюма. Ритуальный орнамент! Я проезжал через одно диковатое племя, там вождь вообще навешал на себя ложки, жестяные чашки, кастрюли. Не помню как звалась страна: не то Русь, не то Ефиопия...