– Что вы имеете в виду? – произнес Фогель, с трудом шевеля языком. Челюсть болела нестерпимо, во рту копилась кровавая слюна, тело не могло содрогаться от страха лишь потому, что было туго запеленуто клейкой лентой.
– А ты посмотри внимательно, еще разок внимательно посмотри на эту вот гниду помоечную, может, вспомнишь чего! – рявкнул хозяин, кивнув в сторону синюшного бомжа. И, переведя на него взгляд, добавил: – Ну что, лапуся, бздишь? Правильно бздишь, дальновидно. С тобой я разберусь по всей строгости нравственного закона. Как сказал философ, он должен быть внутри нас. У тебя его не оказалось, а стало быть, и звездное небо над тобой зря висело. Скоро погаснет. А пока дыши собственной своей вонью-то. Ты мне еще пригодишься… «грамотей». Так тебя вроде на свалке-то кличут?! – Федор Захарович подошел вплотную к креслу, преодолевая едкий запах перегара и немытого тела (он специально распорядился доставить клиента «в натуральном виде»).
Но тот словно не слышал. Он продолжал вглядываться в лицо Фимы сквозь похмельную пелену, застилавшую взор. Нет, Фима не знал этого человека, никогда не видел. Разве что время и образ жизни так изменили его облик, что и мама родная не узнала бы. И все же какое-то воспоминание маячило, дразнило…
– Ладно, отдыхайте, у меня сегодня без вас дел хватает, – снисходительно изрек Мудрик. – Завтра поговорим плотнее.
Следуя жесту хозяина, здоровяк Гоша и маленький крепыш Закир, верные Пат и Паташон, тотчас укатили Фогеля.
Мудрик постоял рядом с оставшимся человеком, глядя с брезгливостью на его болезненно вспухшее лицо, потом пихнул бомжа ногой в грудь, и тот покатился прямо в руки быстро вернувшемуся Закиру. Подручный ловко развернул и увез его со «сцены», где разворачивалось это короткое, абсолютно необъяснимое для гостей и бесконечно радостное, триумфальное для хозяина действо.
Глава 4 На свой страх и риск
Вадик Мариничев ехал в труповозке, сопровождая «вещдок». Он не знал, каким манером они собирались выкрасть Фогеля, как намеревались нейтрализовать охрану, то есть его самого, следователя Мариничева. Но это и не важно теперь. Важно, что им все удалось. Кроме одного: не оставить следов. Впервые в длинной череде проникновений в чужие жилища, компьютеры, офисы… Впервые в процессе уничтожения целой группы непонятно в чем провинившихся людей…
По дороге Вадик рискнул остановить катафалк у телефона-автомата (к чертям мобильник, он, скорее всего, на прослушке) и прозвонить Оксане Львовне Крачко, эксперту-криминалисту, о которой Вадик достоверно знал две вещи: очень опытна и в былые времена более чем небезразлична к Тополянскому. Она сняла отпечатки пальцев и уже оцифровывала их в лаборатории. Нужно было немедленно получить результат, ввести в главный компьютер и… Вадик понимал четко: единственный шанс напасть на след похитителей и убийц – зацепиться за личность этого белобрысого крепыша-снайпера, отстрелявшего свое четыре часа назад. Единственный шанс – рывок в электронную базу и поиск на удачу: а вдруг? Впрочем, Вадим Мариничев по прозвищу Жираф ловил себя на параноидальном предположении, что силы, которые затеяли все это кровавое и загадочное побоище, могут успеть за час-другой и Оксану Львовну укокошить, и секретную электронную базу следственного отдела стереть невосстановимо к чертовой матери.
За всем произошедшим Вадим чувствовал некую почти мистическую мощь, непреодолимое могущество той структуры, которая только и была способна презреть любые законы, сломать любые системы защиты. Он не сомневался: действовал Федеральный комитет правопорядка, действовал по приказу самого Мудрика, и никто не смел да и не мог остановить эту дикую по своей жестокости, умопомрачительно загадочную операцию.
«Проклятье! Ну почему же все крутится вокруг маленького, старенького, незаметного человечка, такого далекого от большой политики, от криминала, от людей, хоть в какой-то мере влияющих на ход событий в стране?!»
Звонок мобильного заставил вздрогнуть. Такое случалось крайне редко: нервы у Вадика были под стать его физическим и интеллектуальным достоинствам – в большом порядке. Не зря Тополянский приблизил Вадика и пестовал его уже не первый год, теша себя надеждой, что когда-нибудь этот мальчик помянет старика добрым словом.
– Вадим Петрович? – на мобильном отпечаталось «абонент неизвестен».
– Слушаю вас!
– Сабуров говорит. Узнали?
– Признаться, нет, Сергей Павлович, – честно ответил Вадик. Первый зам генпрокурора никогда ему не звонил, да и быть этого не могло – не по чину…
– Вы где сейчас?
– Сопровождаю в морг труп неизвестного, которого подстрелил во время операции в пределах необходимой обороны. А вы уже знаете, что…
– Знаю, все знаю. Вот что, юноша, вы этот труп, конечно, проводите до места назначения, а то не ровен час сбежит или оживет (в трубке послышался нервный смешок). И все, Вадим Петрович, на этом ваши обязанности по данному делу выполнены. С вашим руководством обговорили, поезжайте в МУР, пишите отчет, обоснуйте необходимую оборону и передайте все вашему начальнику управления. Этим делом займутся другие люди, из другого ведомства, а вы к текущим делам возвращайтесь. Так надо, Вадим Петрович. Хорошо меня поняли?
– Понял вас, Сергей Павлович. Будет исполнено, – по-военному четко ответил Вадик.
В трубке щелкнуло, отбой. Он еще не успел отвести ее от уха, как телефон зазвонил снова. И опять «неизвестный абонент». Вадик подумал, что Сабуров чего-то недоговорил. Но это был не Сабуров. Голос низкий, хрипловатый, уверенный. Без представления и предисловий.
– Ты труп, понял? Зря ты так хорошо стрелять научился. До встречи, Жирафчик.
Телефон отключился. Звонивший наверняка был человеком серьезным и зря слов на ветер не бросал. К тому же смерть киллера очень его, судя по тону, разозлила. Иначе он не снизошел бы до угроз какому-то оперу, а просто шлепнул бы его, как и прочих фигурантов этого дела, – тихо и ювелирно.
Звонивший, сам того не ведая, совершил ошибку. Он не мог предполагать, какая воля к сопротивлению, какое упрямство, бесстрашие и расчетливость отличали этого симпатичного молодого мужчину с веселыми карими глазами.
Он шел на прямое нарушение приказа. Слава богу, в управлении к нему относились хорошо. Везде были свои ребята.
Передав труп в морг под расписку, Вадик ринулся в лабораторию.
Оксана Львовна выполнила свою работу как никогда быстро. Происшествие с Тополянским, к которому питала нежные ностальгические чувства, явно ее подстегнуло. Вадик взял дубликат флэшки с оцифрованным отпечатком, поблагодарил и помчался в компьютерный центр на третий этаж.
«Оксана пошла на служебный проступок. Но, в конце концов, она сделала свой выбор. Хорошо, что информацию об отстранении Вадика от этого дела до нее, судя по беглому разговору, не довели – хоть какая отмазка».
Компьютер отпечатки не идентифицировал. Все, кранты. У Вадика было такое выражение лица, что Миша Поленов, специалист электронного архива и хороший приятель Жирафа, проводивший процедуру поиска, озабоченно спросил, не желает ли господин нюхнуть нашатыря или глотнуть чего-нибудь крепенького. Вадик убито молчал. Потом немного встряхнулся, было видно по глазам, что ищет «соломинку».
– Погоди, Мишаня, а нет ли какой резервной базы, дубликатной, на всякий пожарный? Вдруг эта ухнется – должны же были заложиться на форсмажор…
– Общей нет, насколько мне известно. Региональная есть, по тем, кто именно в столице или области попался, но здесь не проживал. Но это чистый дубль, Вадюня, к нам на жесткий диск попадает автоматом, я за это головой отвечаю.
Последний шанс. По Мишкиному звонку Вадик уже через час сидел рядом с Николаем Олеговичем Турецким, полным и добродушным капитаном, возглавлявшим службу электронного архива в управлении по связям с региональными органами.
Есть! Попался! Это означает, что из центрального архива досье удалили, а из этого… не успели? Или промашка вышла? Прокололись ребята… Ну что ж, и на том спасибо!
Компьютер выдал такое, от чего у Жирафа чуть крыша не съехала.
Супошин Анатолий Иванович, 60-го года рождения, кличка Блондин, что неудивительно. Бывший боец спецназа ГРУ. Взят в Москве в 99-м с поличным на огневой позиции на крыше, где поджидал солидного криминального авторитета. Винтовку с оптическим прицелом перенаправил на оперативного сотрудника милиции. Но не успел – того страховал коллега. Был ранен в голову и арестован. Осужден по двум статьям совокупно на шесть лет. Сидел под Красноярском, строгий режим. Бежал через год. С ним еще двое.
Бес Александр Львович, кличка – она же фамилия, на два года младше, уголовник с тремя ходками, начинал милиционером в городе Видное Московской области, окончил курс спецподготовки, воевал в Чечне, взяли в Питере, уже на гражданке – за ограбление, потом дважды в Москве за тяжкие телесные. Тянул десятку. Бежал.
Бес Александр Львович, кличка – она же фамилия, на два года младше, уголовник с тремя ходками, начинал милиционером в городе Видное Московской области, окончил курс спецподготовки, воевал в Чечне, взяли в Питере, уже на гражданке – за ограбление, потом дважды в Москве за тяжкие телесные. Тянул десятку. Бежал.
Шуленин Альберт Никодимович, 42 года от роду, статья 159-я – мошенничество, подделка документов – по ней сидел второй раз, срок пять лет, отбыл год. Бежал. По профессии часовой мастер, жил и работал в Москве.
Их не нашли. Как они смогли пройти тайгу и затеряться – этого в компьютерном досье не сыскать. Но странно, очень странно.
Ладно, теперь фото Седого. Турецкий щелкнул мышкой, и они оба застыли в онемении, уставясь на экран дисплея. Оттуда на них грозно взирал… Феликс Эдмундович Дзержинский. «Железный Феликс». Легендарный председатель ВЧК, лучший друг оппозиционеров и беспризорников, большой гуманист и палач.
Как только оба вышли из оцепенения, капитан Турецкий дрожащими от волнения пальцами повторил вызов файла, сопроводив сие бессмысленное действие вполне уместным возгласом: «Сгинь, нечистая!» Когда верный соратник Ленина вновь объявился на месте Седого, реакция сыщиков оказалась прямо противоположной. Капитан воззрился на Вадика округлившимися полубезумными глазами, а Жираф… расплылся в улыбке и вдруг захохотал в голос, сгибаясь и разгибаясь, как бывает, когда от смеха сводит живот. Постепенно и Турецкий расслабился, заразился и тоже стал смеяться, но, в отличие от коллеги, отчетливо пробивались истерические нотки. Фото двоих оставшихся беглецов оказались идентичны предыдущему: через тайгу ушли сразу три «железных Феликса».
Отсмеявшись, Жираф сказал:
– Николай Олегович, я не готов ничего объяснять вам, некогда мне, да и, честно говоря, я могу только догадываться о причинах этой, скажем так, путаницы. Но одно знаю твердо: вы ни в чем не виноваты. Предотвратить это безобразие вы не могли. Хулиганы, которые влезли в базу, превосходят по квалификации не только нас с вами, но и самых продвинутых компьютерщиков, каких мы можем привлечь. Однако даю вам слово, что никому об этом не скажу. Советую не поднимать шума, забыть об этом досье и продолжать вашу многотрудную компьютерную службу на благо родного ведомства. Спасибо огромное!
Вадик вышел, оставив капитана сидеть у дисплея со счастливой улыбкой человека, обретшего безумие как избавление от кошмарной реальности.
Глава 5 Догадка на грани безумия
На следующий день Вадик с утра рванул в больницу к шефу. Удостоверение помогло проникнуть в кабинет к заведующему хирургическим отделением. Суровый и немногословный, как почти все представители этой медицинской профессии, Валерий Ильич Буранский, только что вернувшийся из операционной, выдавил из себя утешительную информацию: повезло, позвонки смещены были не критически, все вправили, жить будет точно, гипс надолго, пока лежать. И добавил: «Такое впечатление, что нападавшему сил не хватило, недокрутил башку. Ну и слава богу!» Больше ничего не сказал, извинился: «Операция».
Вадик договорился с лечащим врачом, чтобы тот дал знать, как только больной очнется и сможет говорить.
Быстрее чем через сутки, сказали ему, этого точно не произойдет. И Жираф уехал в управление. Он заперся в своем крошечном, но отдельном кабинетике, взял чистый лист бумаги и стал рисовать… нет, не схему преступлений, а рожи и рожицы, фигурки и значки. Именно так ему лучше думалось.
…Через два дня в полдень Вадик Мариничев сидел в небольшой одноместной палате закрытой ведомственной больницы у ложа Тополянского. То т представлял собой зрелище столь печальное, сколь и комичное. Шея была забрана в специальный прочный воротник, туловище запеленуто, чтобы шевелить он мог только ногами, кистью правой руки и языком. При этом шеф издавал не слишком внятные звуки. Он напоминал большую белую мумию. Но Алексей Анисимович остался жив, что и было самым существенным. Диагноз – смещение шейных позвонков. Прогноз врачей звучал вполне утешительно, хотя и не оставлял шансов на возвращение в строй раньше чем через несколько недель.
Слава богу, думать и кое-как изъясняться старший следователь мог, что и демонстрировал сейчас перед своим учеником, выслушав его безумную гипотезу. А гипотеза и впрямь отдавала такой метафизикой и достоевщиной, что хоть всех святых выноси.
Итак, в детстве он (Вадик не называл имени Большого Человека, придавая своему изложению дополнительную сакральность, а заодно страхуясь от прослушки) приобрел какой-то сильный комплекс, связанный с разгадыванием тайн и загадок. Может быть, конкретно – кроссвордов. Этот комплекс исподволь терзал его всю жизнь. То ли он с маниакальной страстью игрока разгадывал ребусы и кроссворды, то ли, наоборот, ненавидел их столь же болезненно и неистово. На этой почве человек свихнулся, но сумасшествие носило латентный, скрытый характер. Он жил двумя параллельными жизнями. Одна – бытовая, профессиональная, творческая – протекала более чем успешно. Он сделал фантастическую карьеру, став почти хозяином целой страны. А вторая жизнь, потаенная, патологическая, глубоко внутренняя, представляла собой непрерывную или спорадическую борьбу с этим самым комплексом. Проще говоря, то ли его денно и нощно тянуло что-нибудь разгадывать и расшифровывать, то ли, наоборот, неизбывные мысли об этом процессе или действе доставляли ему адские муки, терзали душевно и физически. Но скорее – первое. Скорее – мания разгадывать, решать, находить ответы. Например, на кроссворды и прочие такого рода задачки, предлагаемые в неисчислимом количестве газетами, журналами, брошюрками и даже некоторыми телепрограммами. В конце концов, он достиг в этом совершенства. Щелкал кроссворды как семечки. И каждый раз, заполняя все клеточки до единой, испытывал что-то вроде интеллектуального оргазма. Степень сложности кроссворда или сканворда имела значение. Чем труднее было разгадать все до последней клеточки, тем полнее и слаще была релаксация.
И как-то раз ему попадается кроссворд, составленный неким Фогелем. Скорее всего, не в газете «Мысль», где эти штуки рассчитаны на среднестатистического обывателя, а в том из многочисленных изданий, куда Фогель рассылал кроссворды высокой или высшей степени сложности. То есть ему не впервой, конечно, разгадывать задачки, сочиненные этим автором. Но тут он, что называется, застрял. Может быть, впервые за долгое время уперся в какое-то перекрестье слов, с которым никак не мог справиться. И это привело его в бешенство. Комплекс не просто взыграл – воспламенился. Проявилась некая форма помешательства. Он дождался следующего номера газеты, прочел ответы и… решил выместить скопившуюся бешеную энергию неудовлетворенности на авторе. И для того продумал и осуществил с помощью всего подручного тайного аппарата витиеватую, чудовищную по своей жестокости акцию возмездия, при этом находясь в состоянии пролонгированного аффекта. Потому как только псих, утративший способность спокойно и логично рассуждать, мог обрушить столь варварскую месть на голову ни в чем не повинного человека. Точнее, целой группы людей, виноватых только в том, что в обычный день выполняли свою обычную будничную работу.
Тут Вадик-Жираф сделал паузу, чтобы перевести дух и определить по глазам реакцию шефа на его гипотезу, в которую сам Вадик верил процентов на пятьдесят.
Тополянский, как и десять минут назад, неподвижно лежал, уставясь в потолок. Но глаза выдавали живой интерес к умопостроениям молодого человека, продолжавшего, вопреки приказу начальства, попытки распутать дело.
Вдруг выражение глаз изменилось. Они… смеялись. Вслед за этим из уст Тополянского вырвалось и впрямь нечто напоминающее смех.
– Что, чушь, Алексей Анисимович? – обреченно спросил Вадик, виновато глядя на шефа.
– Нет-нет, не обижайся, – прошептал-прошепелявил Тополянский, при этом глаза продолжали весело блестеть. – Извини, просто анекдот вспомнил. Из репертуара великого артиста Никулина Юрия Владимировича. Про то, как народ на работе всем отделом не мог отгадать одно слово в кроссворде. Вопрос был: «Близкий родственник», ничего не подходило и не сходилось. Люди головы сломали, ночь не спали, ждали ответов в следующем номере. Оказалось: «Братан».
Вадик расхохотался в голос, настроение явно улучшилось.
– Смочи губы, – попросил Алексей Анисимович, едва шевеля действительно пересохшими, слегка потрескавшимися губами. Вадик заботливо выполнил просьбу шефа, и через короткую паузу, уже посерьезнев и собравшись, видимо, с силами, Тополянский чуть слышно заговорил:
– Я тоже много думал об этом. В наших с тобой выводах есть существенное сходство. Главное состоит в том, что наш всесильный клиент псих и фанатик. Он точно зациклился на идее мести, как-то связанной с ничтожной по его масштабам персоной дедушки Фогеля. Это он подстроил «Мудрика» – не сам, конечно, команда работала, профессионалы высшей пробы. Они же, вероятнее всего, подставляли и зачищали файлы у остальных жертв. Это по его приказу убрали всех, кого убрали. И почему-то не добили тех, кто имел к делу такое же отношение. По логике должно быть еще с десяток трупов. Один непрошедший кандидат в покойники перед вами, батенька. Второй передо мной – сидит тут, рассуждает, нарывается на неприятности. Третий то ли в могиле, то ли взаперти. Скорее всего, взаперти. И с ним идет работа – помилуй его бог, если я правильно понимаю, какая именно. Смочи губы…