— Назови мне кого-нибудь.
Он глубоко вздохнул, чувствуя себя настоящим заговорщиком и смакуя таинственную прелесть этого вечера.
— Это не трудно. Тедди Уильямс.
Был уже поздний вечер, когда Урхарт вернулся в свою комнату в палате общин. Поздравления и прославления сопровождали его всю дорогу от офиса до палаты лордов, где он пообедал. Трапеза часто прерывалась его коллегами, желавшими лично пожать ему руку и пожелать дальнейших успехов. Пообедав, он прошел в курительную комнату для членов парламента — любимое место парламентариев, пользовавшихся ею не столько для курения, сколько для того, чтобы посидеть, укрывшись от пытливых глаз корреспондентов, обменяться мнениями и слухами и пожать несколько рук. Кнуты частенько заглядывали в эту комнату. Урхарт с большой пользой провел там около часа, прежде чем поднялся по стертым ступеням лестницы в свой офис.
Его секретарша уже вытряхнула из пепельниц окурки, вымыла стаканы, поправила портьеры, и комната приобрела прежний вид. Закрыв за собой дверь, он тщательно запер ее на ключ, после чего подошел к четырехсекционному стальному шкафу с надежным засовом и цифровым замком, которыми правительство обеспечивает всех своих министров, чтобы, выходя из офиса, он могли прятать свои конфиденциальные бумаги. Прокрутив комбинацию цифр четыре раза, он услышал негромкий металлический щелчок, и тяжелый засов отвалился ему в руки. Урхарт отставил его в сторону и нагнулся к нижнему ящику шкафа.
Ящик подался со скрипом. Он был набит бумагами и папками, на которых стояли фамилии членов парламента и в которых хранился различный компрометирующий материал, старательно отобранный им в главном сейфе офиса Кнутов, где в ожидании Судного Дня или какого-нибудь другого чрезвычайного парламентского происшествия хранятся наиважнейшие секреты парламента. Ему потребовалось три года, чтобы собрать этот материал, но он знал, что бумаги стоят большего, чем если бы весь ящик был заполнен золотыми слитками.
Присев, Урхарт аккуратно перебрал папки и быстро нашел то, что искал: пухлый запечатанный конверт с адресом. Потом он снова запер шкаф и, как всегда, проверил, сработал ли замок и надежно ли зашел в пазы засов.
Почти в полночь выехал он из ворот палаты общин. Стоявший на посту полицейский остановил движение по площади, чтобы он мог спокойно выехать на улицу. Урхарт, однако, не направился сразу к своему дому в Пимлико, а заехал сначала в Сохо, где остановился у одного из процветающих там в подвальных этажах потрепанных временем домов пунктов курьерской доставки почты на мотоциклах. Отдав пакет, он расплатился за то, что его доставят по адресу утром следующего дня. Конечно, проще отправить конверт из здания палаты общин, в котором имелось одно из лучших почтовых отделений в стране, но он не хотел, чтобы на конверте был ее почтовый штемпель.
Среда, 24 ноября
Ранним утром следующего дня на дверной коврик дома Вултона в Челси почти одновременно с глухим стуком шлепнулись пачка конвертов и газеты. Услышав характерный звук, он спустился, забрал всю эту кучу и пошел на кухню, где разложил все газеты на столе. Почту оставил на небольшой скамейке в коридоре, где ее потом подбирала жена. Каждую неделю он получал больше трехсот писем, в основном от своих избирателей, и уже давно убедился, что просто не в состоянии все их прочитывать. Теперь его почтой занималась жена, считавшаяся секретарем по связям с избирателями его округа, в связи с чем парламентская администрация выплачивала ей щедрое секретарское пособие, служившее ощутимой добавкой к его жалованью члена кабинета министров.
Основное место в газетах занимала информация о состоявшемся голосовании и статьи с анализом хода и перспектив выборов. Заголовки статей, казалось, вывело перо лихого писаки из журнала «Спортивная жизнь», поскольку доминировали такие, как «Ноздря в ноздрю», «Забег трех лошадок», «Фотофиниш» и тому подобные. Никого из трех лидирующих кандидатов газеты особо не выделяли, вместе с тем многие комментаторы считали, что наиболее обескураживающий результат голосования у Самюэля, который, хотя и занял первое место, не получил того, на что надеялся.
«Партия имеет полную ясность выбора» — так была названа статья в газете «Гардиан».
«Из трех лидирующих кандидатов Майкл Самюэль наиболее элегантный и популярный, к тому же показавший свою способность сочетать политическую карьеру с четно очерченным социальным мышлением. Некоторые элементы в партии обвиняют его в том, что он „наполовину слишком либерален“. Что ж, он может с гордостью носить на груди такой значок. В его лице партия обретет несомненно твердого руководителя, который к тому же будет продолжать настойчиво искать прямые и кратчайшие пути решения важнейших социальных проблем. Этими похвальными качествами не всегда, однако, обладают его коллеги.
Патрик Вултон — совершенно иной тип политика. Неимоверно гордясь своим нордическим происхождением, он претендует на роль человека, который может объединить две половинки страны. Еще более сомнительным выглядит его способность объединить две половинки собственной партии. Он играет в политику, как если бы все еще играл за свой старый клуб регби, хотя работа в Форин Офис и пообтесала наиболее острые выступы и шероховатости его стиля. В отличие от Самюэля, он не будет пытаться вести партию в каком-либо определенном философском направлении, а будет брать за основу в своей деятельности чисто прагматический подход. Но прагматизм в сочетании с грубостью оказывался зачастую не самой приятной комбинацией. Лидер оппозиции охарактеризовал его как человека, который бродит по Вестминстеру в поисках какого-нибудь повода для драки.
Более сложная задача — охарактеризовать Френсиса Урхарта. Он из всех троих, наименее опытен и наименее известен. Тем не менее результат, полученный им в первом раунде голосования, был поистине замечателен — он намного превзошел те, которые получили многие из его более знаменитых старших коллег. Его успех можно, видимо, объяснить тремя причинами. Во-первых, поскольку он является Главным Кнутом, он исключительно хорошо знает всю парламентскую группу партии, а они — его. Поскольку исход этих выборов будет решаться именно его коллегами по парламентской группе, а не всей партией в целом, то фактор его малоизвестности для общественности не играет столь негативной роли, как предполагали некоторые из нас.
Во-вторых, свою предвыборную кампанию он провел с большим достоинством, что выгодно отличает ее от словесных потасовок между другими претендентами. Из того, что о нем известно, можно заключить, что он твердый сторонник традиционалистской линии, возможно, несколько патрицианской и авторитарной, но не проводимой им столь жестко, чтобы это могло настроить против него какое-либо крыло партии.
И наконец, в-третьих, самое большое его преимущество в том, что он не является ни одним из первых двух. Многие парламентарии отдали за него голоса в первом раунде потому, что не хотели их отдавать двум более известным, но и более сварливым кандидатам. Он явно предпочтителен для тех, кто любит посиживать на заборе, глядя, как дерутся другие. Но именно это может и пустить его кампанию под откос, ибо необходимость сделать окончательный выбор заставит таких парламентариев слезть с забора, и тогда из всех кандидатов Урхарт может оказаться наиболее потерпевшим.
Итак, выбор ясен. Те, кто хотел бы во всеуслышание заявить о своем интересе к социальным проблемам, поддержат Самюэля. Жаждущие политики грома и молнии проголосуют за Вултона. Для тех, кто никак не может решиться, очевидным выбором будет Урхарт. Как бы они ни решили, они будут заслуживать то, что получат.»
Вултон ухмыльнулся, пожевывая тост. Он знал, что вряд ли его коллег соблазнит призыв голосовать за социальное мышление. Попробуй-ка объясни, что это такое, где-нибудь в пабе или в беседе через садовую ограду! Нет, рассчитанная на простых людей политика не должна слишком сложно формулироваться. А если это так, то, следовательно, Урхарт лишится многих голосов, и тогда большинство тех, кто от него теперь отвернется, перейдут на его — Вултона — сторону, а неудачник пусть хоть повесится. Маргарет Тэтчер в свое время показала, как это делается, а ведь она была женщина! Отними у нее ее женскую визгливость и догматическую негибкость, подумал он, совсем развеселившись, и перед вами идеальный политический лидер — Патрик Вултон.
Когда жена подошла, чтобы налить ему вторую чашку чая, он раздумывал, как ему подразнить в ближайшие дни еще какого-нибудь видного раввина, просто чтобы напомнить своим коллегам о еврейском вопросе. Потом решил, что не стоит, нет необходимости — старая партийная гвардия сама позаботится об этом.
— Дорогая, сегодня, кажется, будет чудесный день, — заявил он, целуя жену на пороге дома. Пара болтавшихся на тротуаре фотокорреспондентов попросила его попозировать и повторить поцелуй, после чего ему было позволено сесть в министерскую машину — он намеревался провести весь день в палате общин, агитируя за свою кандидатуру.
Жена его занялась обычными домашними делами. Убрав на кухне стол, она приступила к разборке корреспонденции, с досадой отметив, как резко возрос за последние годы ее объем. Прошли те времена, когда можно было ответить на каждое письмо; теперь ответы на них составлялись устройствами для электронной обработки текста, так называемыми электронными редакторами, содержащими тщательно подобранные стандартные наборы ответов. Любопытно, подумалось ей, заметил ли кто-нибудь, да и было ли это кому-либо интересно, что большинство писем мужа его избирателям написаны компьютером и подписаны маленькой машинкой, которую он недавно привез из поездки в Штаты. Большинство писем было от лоббистских групп, профессиональных критиков или явных политических противников, которых нисколько не интересовало содержание ответа. Однако, вздохнула она, всем им нужно отвечать. Она принялась разбирать пухлую пачку конвертов — нельзя позволить, чтобы муж лишился хотя бы одного голоса.
Толстый коричневый пакет она отложила в сторону, решив заняться им в последнюю очередь. По всему было видно, что доставлен он с курьером. Конверт был прошит степлером, и, чтобы его открыть, придется повозиться с этими противными металлическими скрепками.
Работа спорилась, скоро дошла очередь и до коричневого конверта. Когда была вытащена последняя скрепка, ей в руку вывалилась кассета с пленной. Внутри ничего не оказалось — ни письма, ни дарственной записки, да и на самой кассете не было указано, от кого она.
— Дурачье. А подумали они о том, как, собственно, на это отвечать? — Положив кассету в сторонку, она взялась за «электронного редактора».
Целых три часа напряженной работы ушли на то, чтобы прочитать каждое письмо, подобрать для него текст ответа, способный убедить адресата в том, что к его посланию отнеслись с полным вниманием, приладить подписывающую машинку, сложить листок с ответом пополам, вложить в конверт с адресом и наконец заклеить. Пленку она оставила на столе. На губах у нее был привкус клея: пришлось лизать столько конвертов. А эта дурацкая пленка подождет, пока она выпьет чашечку кофе.
Только вечером она вспомнила о кассете. Вултон пришел домой, проведя весь день в стараниях заручиться поддержкой своих коллег по палате общин, и чувствовал себя совершенно разбитым. Друзья посоветовали ему не усердствовать в собирании голосов, а хорошенько выспаться. Он решил последовать этому совету, тем более что в конце недели предполагал выступить с тремя важными речами, для чего не помешало бы поберечь силы и энергию.
Сидя в любимом кресле, он обдумывал контуры будущей речи, когда жена вдруг вспомнила о кассете, забытой на кухонном столе.
— Между прочим, дорогой, сегодня утром кто-то тебе подбросил пленку, и никаких данных о том, от кого она. Ты не знаешь, что бы это могло быть? Может быть, там записана твоя речь на прошлой неделе или последнее интервью?
— Понятия не имею. Подлей мне еще немного и давай послушаем. — И он махнул рукой в сторону стереосистемы.
Жена послушно, как всегда, сделала то, что он сказал. Вултон размешивал свежую порцию джина с тоником, когда кассетная дека проглотила последний дюйм чистой пленки и вспыхнувший красным светом индикатор уровня звука показал, что воспроизводящие головки начали что-то читать. Послышалась серия низких шипящих звуков и поскрипываний. Видимо, подумала она, писал не профессионал, так что ничего не разберешь. И она повернула ручку, усиливая уровень звука.
В комнате раздался громкий смех девушки, за которым последовал низкий глубокий вздох. Эти звуки будто загипнотизировали Вултонов, буквально пригвоздив их к месту. В течение нескольких минут динамики выдавали серию более коротких вздохов более высокого тона. Безошибочные звуки секса сопровождались ритмическим стуком изголовья кровати об стену. Все было ясно без объяснений. Вздохи женщины становились все короче и пронзительнее. Два тела поднимались все выше, приостанавливаясь временами, чтобы глотнуть воздуха, упорно продвигаясь вперед, пока они не достигли с резким крещендо вершины страсти. Прежде чем вернуться назад, жарким шепотом они обменялись словами благодарности и удовлетворения. Снова послышался женский смех вперемешку с глубоким басовитым похохатыванием мужчины.
На какое-то мгновение стало тихо, потом микрофон уловил и магнитофон зафиксировал новые звуки.
— Патрик, это было великолепно! — смеясь, сказала женщина. — Не попробовать ли нам еще раз?
— Нет, иначе ты перебудишь весь этот чертов Борнмут! — ответил мужчина с четко выраженным ланкаширским акцентом.
И Вултон, и его жена до сих пор сидели не шевелясь и не проронив ни слова. Прослушав пленку до конца, жена встала, медленно подошла к стереосистеме и выключила ее. Когда она повернулась и посмотрела на мужа, из ее глаз покатилась по щеке слезинка. Муж не поднял головы.
— Что я могу сказать? Любимая, я очень сожалею, — прошептал он. — Я не собираюсь тебе врать, все отрицать, говорить, что это — липа. Но я очень жалею об этом. В самом деле. Я понимаю и очень сожалею, что причинил тебе боль.
Она не ответила, но обида и горе на ее лице действовали на него сильнее любых гневных слов.
— Что мне теперь делать? — тихо спросил он ее. Она вскинула на него полные возмущения глаза.
— Пэт, в последние двадцать три года я на многое закрывала глаза, и не такая уж я глупенькая домохозяйка, чтобы думать, что этот случай — единственный. Но ты мог бы все-таки проявить элементарную порядочность и держать это подальше, а не размазывать мне по лицу! Ты просто обязан был не допускать этого.
Повесив голову, он молча слушал. Она немного подождала, давая ему время прочувствовать ее слова.
— У меня есть своя гордость, — продолжала она, — и я не потерплю, чтобы этой уличной девке удалось разрушить мой домашний очаг и выставить меня перед всеми дурочкой. Вот этого я ей не позволю. Ты должен разузнать, чего именно добивается эта потаскушка, и тогда, соответственно, или откупись от нее, или, если это окажется необходимо, обратись за помощью в полицию, но отделайся от нее. А кроме всего, отделайся еще и от этого! — Она с отвращением швырнула ему пленку. — Ей не место в моем доме. Да и тебе не будет в нем места, если хотя бы еще раз мне придется услышать эту мерзость!
Когда он поднял голову, в его глазах тоже стояли слезы.
— Я разберусь с этим делом, займусь им сразу же с утра. Ты никогда больше ничего об этом не услышишь, — твердо пообещал он.
Четверг, 25 ноября
Пенни недовольно поморщилась, глядя на серое ноябрьское небо, и, выходя из многоквартирного дома, в котором она жила, осторожно ступила на тротуар. Метеорологи давно уже предупреждали о внезапном и резком похолодании, и вот оно пришло, разыгравшись с удвоенной силой. Осторожно ступая по замерзшим лужам, она пожалела, что на ней туфли на высоких каблуках, а не сапоги. Пенни медленно продвигалась по краю тротуара, когда дверца автомобиля, мимо которого она шла, внезапно открылась и преградила ей путь.
Когда она нагнулась, желая сказать водителю, чтобы он, черт побери, был поосторожнее, то увидела за рулем Вултона. Обрадовавшись, она одарила его лучезарной улыбкой, но ответного знака дружеского расположения не получила. И после того как, повинуясь его команде, она скользнула на заднее сиденье, он не повернул головы, чтобы взглянуть на нее, а смотрел прямо перед собой.
— Что тебе надо? — спросил он голосом, от которого дохнуло холодом морозного утра.
— А что ты предлагаешь? — улыбнулась она, но тут же спохватилась: никогда еще не видела его таким бездушным.
Повернув наконец к ней голову, он невольно отметил, что, несмотря ни на что, его продолжает тянуть к ней, и еще раз мысленно обругал себя за безрассудство.
— Послушай, зачем тебе понадобилось посылать эту пленку мне на дом? Мало того, что это очень жестоко, поскольку ее прослушала и моя жена, но к тому же это было и глупо, так как теперь она все знает и ты не сможешь меня шантажировать. До нее не дотронется ни одна газета или радиостанция, так как их отпугнет потенциальный риск оказаться потом обязанными выплачивать по суду компенсацию за диффамацию. Таким образом, тебе это мало что даст.
Он надеялся, что она не сообразит, какой огромный урон может нанести ему эта пленка, окажись она в руках недоброжелателей. Похоже было, что его блеф удался — в ее глазах погасли искорки, щеки побледнели.