— И когда же ты перестала меня любить? — бесстрастно переспросил Дэвид.
Элла удивленно посмотрела на мужа, как будто увидела его впервые. Когда я перестала его любить? Этого вопроса она никогда себе не задавала. Она хотела ответить, но не могла, не могла подобрать подходящие слова. В глубине души Элла осознавала, что тревожиться надо больше о них с мужем, а не о детях, но вместо этого они делают то, что у них всегда лучше всего получалось, — пускают жизнь на самотек. Рутина жизни побеждает.
И Элла заплакала, не в силах удержать привычную грусть, которая стала уже частью ее натуры. Дэвид со страдальческим видом отвернулся. Оба знали, что он ненавидит, когда она плачет, а она ненавидит плакать в его присутствии. К счастью, зазвонил телефон, спасая их от дальнейших объяснений.
Дэвид взял трубку:
— Привет… да, она рядом. Подождите, пожалуйста.
Элла постаралась взять себя в руки и заговорила так, словно у нее отличное настроение:
— Да. Это я.
— Привет. Говорит Мишель. Извините, что побеспокоила вас обоих в выходной, — прощебетал юный женский голос. — Но вчера Стив попросил меня связаться с вами, а я и забыла. Вы уже начали работать над рукописью?
— А… — вздохнула Элла, только теперь вспомнив о своих служебных обязанностях.
Ее первым заданием в литературном агентстве было прочитать роман неизвестного европейского автора, после чего предстояло написать пространный отчет.
— Передайте ему, чтобы не беспокоился. Я уже начала читать, — солгала Элла. Ей ни за что не хотелось, получив первое задание, разочаровать Мишель.
— Ну и отлично. Как он вам?
Элла помолчала, собираясь с мыслями. Она еще не прикоснулась к рукописи и знала только то, что это исторический роман, в центре которого образ знаменитого поэта-мистика Руми[2], считающегося, как сказали Элле, «Шекспиром исламского мира».
— Ну… он очень… мистический, — хмыкнула Элла, надеясь шуткой закрыть тему.
Однако Мишель было не до шуток.
— Правильно, — тусклым голосом произнесла она. — Послушайте меня. Возможно, вам понадобится больше времени на написание отчета, чем мы думали…
В телефоне послышались невнятные голоса, тогда как голос самой Мишель куда-то пропал.
Элла представила, как Мишель делает сразу несколько дел — проверяет электронную почту, читает отчет об одном из своих авторов, ест сэндвич с тунцом и салатом, полирует ногти — и при этом говорит по телефону.
— Вы слушаете? — спросила Мишель минутой позже.
— Да-да.
— Хорошо. Знаете, у меня тут сумасшедший дом. Я ухожу. Просто помните, что у вас три недели.
— Я помню, — резко произнесла Элла, стараясь казаться более уверенной в себе, чем могло показаться. — Я успею.
На самом деле Элла не была так уж уверена в том, что хочет оценивать рукопись. Поначалу она была нетерпеливой и самонадеянной. Ее волновала мысль о том, что она первой прочитает неопубликованный роман неизвестного автора и сыграет пусть незначительную, но все же некую роль в его судьбе. А теперь она сомневалась, что сможет сосредоточиться на предмете, столь далеком от ее собственной жизни, как суфизм и далекий тринадцатый век.
Наверное, Мишель уловила ее сомнения.
— Вас что-то беспокоит? — спросила она. Ответа не последовало, и она стала более настойчивой. — Вы можете говорить со мной откровенно.
Помолчав еще немного, Элла решила сказать Мишель правду:
— Просто я не очень уверена, что смогу сконцентрироваться на историческом романе. Мне интересен Руми, и все такое, но все же этот предмет совершенно мне незнаком. Может быть, вы дадите мне другой роман — знаете, что-нибудь попроще.
— Странный подход к делу, — фыркнула Мишель. — Думаете, вам будет проще с книгами, о которых вы имеете некоторое представление? Ничего подобного! Вы не можете рассчитывать на редактуру рукописей исключительно массачусетских оттого только, что вы живете в этом штате.
— Я не это имела в виду… — проговорила Элла и тотчас же сообразила, что сегодня слишком часто повторяет эту фразу. Она повернулась к мужу, желая понять, обратил ли он на это внимание, но по лицу Дэвида ничего не было заметно.
— Как правило, мы читаем книги, которые не имеют ничего общего с нашей собственной жизнью. Такая уж у нас работа. На этой неделе мне досталась книга иранской писательницы, которая раньше держала бордель в Тегеране и была вынуждена бежать из страны. Надо было сказать ей, чтобы она послала рукопись в иранское агентство?
— Нет, конечно же, — пробормотала Элла, чувствуя себя глупой и к тому же виноватой.
— Разве сила настоящей литературы не в том, чтобы объединять людей и континенты?
— Да, вы правы. Знаете, забудьте все, что я наговорила. Мой отчет будет лежать на вашем столе в оговоренный срок, — произнесла Элла, ненавидя Мишель за то, что та вела себя с ней как с глупой гусыней, а себя — за то, что позволила ей это.
— Прекрасно, так держать, — певуче заключила Мишель. — Не поймите меня неправильно, но думаю, вам лучше не забывать о десятках людей, которые были бы не прочь занять ваше место. И кстати, большинство из них вдвое моложе вас. Полагаю, это хорошая мотивация.
Когда Элла положила трубку, то заметила, что Дэвид сосредоточенно наблюдает за ней. Похоже, он ждал, что они начнут выяснение отношений с того места, на котором их прервали.
Позднее, ближе к вечеру, Элла сидела на крыльце дома в своем любимом кресле-качалке и смотрела на оранжево-красный заход солнца над Нортгемптоном. Небо казалось близким, как будто до него нетрудно было дотянуться рукой. Мысли Эллы приняли обычное направление: Орли плохо ест. У Ави неважные оценки. Спирит все слабеет. Дженет со своими матримониальными планами, тайные интрижки Дэвида, отсутствие любви… Все эти привычные домашние неприятности Элла мысленно разложила по отдельным ящичкам и надежно заперла до будущих времен.
Затем она вынула рукопись из конверта и подержала ее на ладони, словно взвешивая. Название романа автор написал на конверте синими чернилами: «Сладостное богохульство».
В агентстве Элле сказали, что никто ничего об авторе не знает — некто А. 3. Захара, который живет в Голландии. Рукопись отправлена в агентство из Амстердама, а в конверте имелась еще почтовая карточка, вся лицевая сторона которой была разрисована тюльпанами — розовыми, желтыми, красными. На обратной стороне изящным почерком было написано:
Дорогой сэр /мадам!
Приветствую Вас из Амстердама. История, которую я посылаю Вам, имела место в Конье, что в Малой Азии. Однако лично я верю, что она актуальна для всех стран, культур и веков.
Надеюсь, у Вас найдется время прочитать «Сладостное богохульство», исторический и мистический роман об удивительных узах, связавших Руми, величайшего поэта своего времени и почитаемого исламского духовного лидера, с дервишем Шамсом из Тебриза, вся жизнь которого была полна скандалов и неожиданностей.
Пусть любовь всегда пребудет с Вами и Вы всегда будете окружены любовью.
А. 3. Захара
Элла поняла, что именно эта записка вызвала любопытство литературного агента. Однако у Стива не было времени читать рукопись писателя-любителя, поэтому он передал ее своей заместительнице Мишель, а та в свою очередь отдала ее своей новой ассистентке. Вот так «Сладостное богохульство» оказалось у Эллы.
Элла и понятия не имела, что эта книга станет не просто ее первой работой, а перевернет всю ее жизнь. Что рукопись Захары изменит ее судьбу.
Элла открыла первую страницу. Прочитала сведения об авторе:
«Когда А. 3. Захара не путешествует по миру, он живет в Амстердаме в окружении книг, кошек и черепах. „Сладостное богохульство“ — первый роман Захары и, скорее всего, последний. У него нет намерения становиться профессиональным писателем, и эту книгу он сочинил исключительно из чувства восхищения и любви к великому философу, мистику и поэту Руми и его солнцу[3] Шамсу Тебризи».
Ее взгляд скользнул ниже, и она прочитала нечто, показавшееся ей на удивление знакомым: «Вопреки мнению многих любовь не только сладостное чувство, которое неожиданно приходит и быстро уходит».
Элла от удивления даже приоткрыла рот, настолько прочитанное противоречило тому, что она утром за завтраком сказала старшей дочери. На мгновение она замерла, потом вздрогнула от странной мистической мысли: некая сила или навязанный ей автор, кем бы он ни был, следят за ней. Возможно, он написал свою книгу, заранее зная, кто будет ее первым читателем. Он имел ее в виду, когда писал роман. По какой-то непонятной причине Элла встревожилась и разволновалась.
«По многим параметрам двадцать первый век не очень отличается от тринадцатого. Оба останутся отмеченными в истории беспрецедентными религиозными разногласиями, взаимным непониманием культур, общим ощущением незащищенности и страхом перед потусторонним миром. В такие времена любовь нужна людям больше чем когда бы то ни было».
«По многим параметрам двадцать первый век не очень отличается от тринадцатого. Оба останутся отмеченными в истории беспрецедентными религиозными разногласиями, взаимным непониманием культур, общим ощущением незащищенности и страхом перед потусторонним миром. В такие времена любовь нужна людям больше чем когда бы то ни было».
Вдруг прохладный и сильный порыв ветра бросил на крыльцо упавшие листья. Солнце ушло за горизонт, и все вокруг стало скучным и безрадостным.
«Любовь есть суть и цель жизни. Как напоминает нам Руми, она поражает всех, даже тех, кто остерегается ее, даже тех, для кого слово „романтический“ имеет негативный смысл».
Элла удивилась так, словно прочитала: «Рано или поздно любовь поражает всех, даже домохозяйку средних лет из Нортгемптона по имени Элла Рубинштейн».
Внутреннее чувство подсказывало ей, что надо отложить рукопись, позвонить Мишель и сказать ей, что она не будет писать об этом романе. Но вместо всего этого Элла тяжело вздохнула, перевернула страницу и стала читать.
А.З. Захара Сладостное богохульство роман
Предисловие
Из-за религиозных разногласий, политических споров и бесконечной борьбы за власть тринадцатое столетие в Анатолии было весьма бурным. На Западе крестоносцы по дороге в Иерусалим завоевали и разграбили Константинополь, что привело к распаду Византийской империи. С Востока армия монголов быстро продвигалась вперед, ведомая военным гением Чингисхана. В центре дрались турецкие племена, пока Византия пыталась вернуть утраченное могущество. Это было время невиданного хаоса, когда христиане сражались с христианами, христиане сражались с мусульманами, мусульмане сражались с мусульманами. Куда ни глянешь, везде лишь ненависть и страдания, да еще страх перед будущим.
Посреди этого хаоса жил прославленный исламский ученый Джалаладдин Руми. Его еще называли Мавлана — «наш Мастер», потому что у него были тысячи учеников и почитателей в самой Конье и за пределами города, и все мусульмане считали его своей путеводной звездой.
В 1244 году Руми встретился с Шамсом — странствующим дервишем, который отличался необычным поведением и еретическими речами. Эта встреча изменила жизнь обоих. И в то же время она положила начало крепкой и удивительной дружбе, которую суфии в последующие столетия сравнивали с союзом двух океанов. Познакомившись с этим удивительным человеком, Руми отошел от главного направления своего учения, став страстным мистическим поэтом, проповедником любви и создателем экстатической пляски дервишей. В эпоху глубоко внедренного в сознание фанатизма и связанных с этим противоречий и столкновений Руми стоял за всеобщую духовность всех людей без разбора. Вместо джихада, то есть войны против неверных, которую в тогдашние времена так же, как и теперь, поддерживали многие, Руми стоял за джихад, направленный внутрь, цель которого сражаться и побеждать собственное «я», свой нафс[4].
Далеко не все приветствовали подобные идеи, так же как далеко не все открывали свои сердца любви. Духовная связь Шамса и Руми стала предметом пересудов, кривотолков и нападок. Их не понимали, им завидовали, их поливали грязью, и в конце концов их предали самые близкие люди. Всего через три года после первой встречи они были трагически разлучены.
Но это не конец истории.
На самом деле у этой истории нет конца. И теперь, спустя восемь столетий, дух Шамса и Руми все еще жив и витает где-то между нами.
Убийца
Ноябрь 1252 года, Александрия
Бедняга лежит мертвый. Над ним темная толща воды. Но его сверкающие зрячие глаза, словно две черные звезды, зловеще смотрящие с небес, преследуют меня, куда бы я ни пошел. Теперь я в Александрии и надеюсь, что, пропутешествовав еще, смогу избавиться от сверлящих воспоминаний, от стонов в ушах, от последнего крика, который он издал, прежде чем прервалось дыхание — последнее «прости» зарезанного человека.
Когда кого-то убиваешь, что-то от убитого человека переходит к тебе — последний вздох, жест. Я называю это «проклятием жертвы». Это «нечто» цепляется к тебе, проникает под кожу, в сердце и живет внутри тебя. Люди, которые видят меня на улице, об этом не знают, тем не менее я ношу в себе и на себе нечто от всех тех людей, которых убил. Я ношу их на шее, словно невидимые ожерелья, чувствую их тяжелые прикосновения к моей плоти. Хоть это и неприятно, я привык жить с этим грузом и даже воспринимаю его как часть своей работы. С тех времен, когда Каин убил Авеля, в каждом убийце дышит убитый им человек. Для меня не новость. Я даже не огорчаюсь из-за этого. Больше не огорчаюсь. Но тогда почему я никак не могу прийти в себя после последнего убийства?
В тот раз все было иначе, с самого начала все шло неправильно. Например, как я получил работу? Или, сказать иначе, как работа нашла меня? В начале весны 1248 года я работал на хозяйку борделя в Конье, мужебабу, известную своими вспышками ярости. В мои обязанности входило держать шлюх в повиновении и усмирять посетителей, которые не желали вести себя как подобает.
Тот день я помню так, словно он был вчера. У меня был приказ отыскать шлюху, которая сбежала из борделя, желая найти Бога. Такие красотки не раз разбивали мне сердце, так что я был зол и, поймав ее, собирался так изуродовать ей лицо, чтобы больше ни один мужчина на нее даже не взглянул. Глупая женщина уже почти была у меня в руках, когда на моем пороге вдруг появилось загадочное письмо. Выучиться грамоте мне не довелось, поэтому я отнес письмо в медресе и заплатил студенту, чтобы он прочитал его.
Письмо оказалось анонимным, подписанное: «Несколько истинно верующих».
«Из надежного источника нам известно, откуда ты прибыл и чем занимался прежде, — было сказано в письме. — Ты — бывший член Ордена убийц[7]! Нам также известно, что после смерти Хасана Ибн Саббаха и заключения в тюрьму ваших вождей орден перестал быть прежним. Ты явился в Конью, чтобы избежать наказания, и с тех пор тебе приходится скрываться».
Из письма я узнал, что мои услуги требуются срочно и по очень важному делу. Меня заверяли также, что моя работа будет хорошо оплачена и, если предложение мне интересно, я должен, когда стемнеет, прийти в известную в городе таверну. Там мне надо было сесть за ближайший к окну стол, спиной к двери, и опустить голову так, чтобы видеть только пол. Вскоре ко мне подсядет некий человек или несколько человек, которые окончательно договорятся со мной о сделке. От них я получу всю нужную мне информацию. Ни при их приближении, ни по уходе, ни во время разговора я не должен поднимать голову и смотреть на лица этих людей.
Странное письмо. Впрочем, к тому времени я уже привык к причудам заказчиков. За многие годы разные люди нанимали меня, и большинство желало держать свои имена в тайне. По опыту я знал, что чем тщательнее заказчик скрывает свое имя, тем ближе он к жертве. Однако меня это не касалось. Моя задача — убивать. И не мое дело задавать вопросы. С тех пор как я покинул Аламут[8], я сам выбрал для себя такую жизнь.
В любом случае, я редко задаю вопросы. Зачем? Почти у каждого есть хотя бы один недруг, от которого он хочет избавиться. То, что люди этого не делают сами, вовсе не означает, что они не могут убить. На самом деле на это способны все без исключения. Просто люди не понимают этого, пока что-то не случается. Они думают, будто не способны убивать. Но дело всего лишь в стечении обстоятельств. Иногда достаточно одного жеста, чтобы человек вспылил. Непреднамеренная вспышка, ссора, случайное появление не в том месте и не в то время — и это кончается бедой, хотя обычно этих убийц все считают людьми добрыми и дружелюбными. Каждый может убить. Но далеко не каждый может хладнокровно убить незнакомца. И тут требуюсь я.
Я делаю за других грязную работу. Даже Богу понадобился некто вроде меня в Его мировом устройстве, и Он назначил Азраила, архангела смерти, класть предел человеческой жизни. Люди боятся, проклинают и ненавидят его. Несправедливо по отношению к архангелу. Впрочем, этот мир вообще не очень-то справедлив.
Вечером я отправился в таверну. Стол около окна оказался занятым человеком со шрамом на лице, который крепко спал. Сначала я подумал, что надо разбудить его и отправить спать в другое место, но с пьяницами ведь никогда не знаешь, как они себя поведут, а мне ни к чему было привлекать к себе внимание. Итак, я сел за другой стол чуть дальше от окна.