— Но там ведь не было условия, что у него в доме не может быть гостей? — проговорил Соамс-Максвелл, и тон у него при этом был очень довольный.
— К сожалению, нет, — ответил Малыш и положил трубку.
После этого Соамс-Максвелл еще раз вытребовал его на встречу: Макс проигрался в «Амбассадоре», задолжав пять тысяч фунтов стерлингов, и ни он, ни Томми, разумеется, не могли заплатить такой суммы. Тщательно проверив, действительно ли это долг Макса, Малыш заплатил. Но теперь его приводил в содрогание каждый звонок Соамс-Максвелла и их неизбежное следствие — очередная встреча в гостинице «Савой».
Когда Малыш пришел, Соамс-Максвелл был уже там; он поднялся Малышу навстречу и протянул ему руку. Малыш сделал вид, что не видит ее. Он обратил внимание, что Соамс-Максвелл вроде бы похудел и был гораздо лучше одет, чем тогда, когда впервые появился в Хартесте.
— Малыш, привет! Вы выглядите усталым.
— Я и в самом деле устал. — Малыш опустился на стул. — Очень много работаю. В отличие от некоторых, — добавил он и тут же пожалел: очень уж по-детски это прозвучало.
— Мы тоже много работаем, и Макс, и я. Он в качестве модели, а я по дому. Конечно, домик крошечный, убраться в нем можно очень быстро. Это его явное преимущество. Но нам там тесновато. — Он улыбнулся Малышу. — Что будете пить?
— Бурбон, — ответил Малыш. — И что вы хотите сказать?
— Только то, что этот дом для нас слишком уж мал.
— Ну что ж, это плохо, — кивнул Малыш, — очень плохо. Быть может, Максу стоило бы зарабатывать побольше, и тогда он смог бы купить что-нибудь попросторнее.
— Вот именно об этом я и хотел с вами поговорить. О деньгах Макса.
— Вот как? — Малыш сделал хороший глоток. — А что о них говорить?
— Их не хватает.
— На что не хватает?
— На то, что ему нужно.
— Бросьте. Только на той неделе моя жена прочла в газете о том, сколько зарабатывают эти фотомодели. Про Макса было написано, что он получает больше сотни тысяч фунтов в год. По-моему, этого более чем достаточно.
— Пресса вечно врет, это уж давно всем известно, — махнул рукой Соамс-Максвелл, — но должен честно признаться, он зарабатывает немногим больше половины того, что вы назвали.
— И вы мне говорите, что этого не хватает!
— Боюсь, что так.
— И какое, — с очень глубоким вздохом произнес Малыш, заранее зная ответ, — какое отношение все это имеет ко мне?
— Ну, у Макса есть долги, которые надо платить.
— О чем вы говорите, какие еще долги? Вам что, пятидесяти тысяч в год не хватает? Пятьдесят тысяч на карманные расходы?! Как же вы живете?
— Видите ли, — ответил Соамс-Максвелл, — вопрос в том, на что Макс тратит свои деньги. В этом вся трудность.
— Простите, — сказал Малыш, — не понимаю.
— Он же член «Амбассадора», — с тяжелым вздохом проговорил Соамс-Максвелл. — А теперь вот и мне тоже пришлось недавно вступить в «Клермон». — Он произнес это так, словно вступление в «Клермон» было такой же необходимостью, как покупка проездного билета или новой пары обуви.
— Мистер Соамс-Максвелл…
— Зовите меня лучше просто Томми.
— Мистер Соамс-Максвелл, я не готов оплачивать ваши карточные долги. Извините. Максу придется умерить свои расходы или обратиться к его… обратиться к Александру.
— Он это уже сделал.
— Честно говоря, это не моя проблема. Вам надо будет как-то решать ее самому.
— Разумеется, это ваша проблема, чья же еще? Все, что касается Макса, ваша проблема. Он сын вашей сестры, а Вирджиния была тем, чем ее сделали вы и ваша семья.
— О господи. — Малышу становилось уже нехорошо. — Вы постоянно рассказываете нам о том, как вы любите Макса. Почему бы вам в данном случае, в порядке исключения, не взять ответственность на себя?
— Малыш… — Соамс-Максвелл наклонился к нему, и впервые за все время Малыш увидел в его глазах выражение искренней озабоченности. — Малыш, я знаю, что никто из вас этому не верит, но я действительно очень люблю Макса. Я пытался. Честное слово, пытался.
— Знаете что, — предложил Малыш, — пришлите Макса ко мне. Я с ним поговорю.
— Не думаю, что он пойдет.
— Если вам нужны деньги, — возразил Малыш, — пойдет.
Томми Соамс-Максвелл посмотрел на Малыша, в его голубых глазах читалось нечто похожее на уважение.
— Хорошо, — сказал он, — я его пришлю.
Из «Савоя» Малыш вышел в состоянии легкой паники. Похоже, все беды начали валиться на него сразу, со всех сторон, как в каком-то безвыходном кошмаре. И беседа с Соамс-Максвеллом тому подтверждение. Он сел в такси и поехал домой, думая о Вирджинии, и в сотый, в тысячный раз задавался вопросом, что же заставило ее поступать так, как она поступала, думал он с болью в сердце и о том, насколько же мало, должно быть, значили для нее их взаимоотношения, если вместо того, чтобы довериться брату, она обманывала его.
Что-то с ней произошло, еще в самые первые дни или недели замужества, что-то такое, что резко изменило, перевернуло ее, и ни он, да и никто из них не поняли этого, даже не заметили; что-то такое, с чем ей пришлось потом бороться в одиночку, не получая ни от кого из них помощи. Малыша охватили запоздавшие на много лет угрызения совести. Теперь он не мог уже поделать ничего, совершенно ничего. Разве что попытаться спасти Макса от одной из худших ее ошибок.
Глава 34
Энджи, 1985
Энджи была крайне раздражена. Нет, не раздражена. Зла. Она просто кипела от злости, была почти в ярости. Злилась она главным образом на Малыша, но в какой-то степени и на саму себя. «Сама же виновата, сама все испортила», — думала она, сидя на кухне в то самое субботнее утро, когда Малыш улетел в Нью-Йорк, и сверкающим взором следя за тем, как няня мечется из угла в угол, стерилизуя бутылочки и готовя смеси для малышей; Энджи совершенно не понимала, что она сделала не так. Господи, каким облегчением будет наконец перебраться из этого дома куда-то, где попросторнее! Пока она жила здесь одна и время от времени кто-нибудь из гостей оставался у нее переночевать, дом был даже немного великоват. Но для нее самой, Малыша, двоих младенцев и няни он был до смешного мал. Слава богу, что хотя бы тот новый дом в городе очень хорош. Настроение ее мгновенно улучшилось, как только она подумала о большом, кремового цвета особняке на Белгрейв-сквер, в несколько этажей, с огромными, величественными комнатами, в которых в эту самую минуту штукатурили, красили, клеили обои, настилали ковры, где с высоких окон свешивались целые мили шелковых и парчовых занавесей и к дверям которого ежедневно подвозили целые склады мебели. Все это обходилось в бешеные суммы. Но платил Малыш. А скоро у нее будет и то, чего ей всегда хотелось больше всего: собственный загородный дом; последним, что сказал ей Малыш перед тем, как выбежать из двери накануне вечером, было: «В уик-энд можешь начать смотреть загородные дома, дорогая. Мне говорили, что очень приятное место Хэмпшир. Заодно и тебе будет чем заняться». Будет чем заняться — как будто ей нечего делать! Но по крайней мере, этим хоть действительно стоило заняться, в отличие от других никчемных дел, которые, по-видимому, Малыш хотел бы на нее взвалить (чтобы она вошла в «мафию» жен, включилась бы в эту бесконечную благотворительность, организовывала бы обеды для жен, ужины для партнеров по фирме, устраивала коктейли, присутствовала на всяких мероприятиях). И это когда у нее есть своя фирма, которой надо заниматься, когда ей самой нужно зарабатывать деньги! Интересно, Малыш что, считает, будто он ее облагодетельствовал? И на ком, по его мнению, он женился?!
Женился?! Вот уж оговорка прямо по Фрейду. До брака было еще неизвестно сколько; она, конечно, понимала, что это произойдет не сразу, но полагала, что после такого очевиднейшего свершившегося факта, как рождение близнецов, Малыш всерьез займется разводом, сумеет его добиться и они поженятся. И вот пожалуйста, мальчикам уже по восемь месяцев, а ей, похоже, суждено оставаться мисс Бербэнк до конца жизни. Мать-одиночка, без всякой опоры и с массой проблем. И Малыш еще требует, чтобы она бросила работу, ушла из своей фирмы, любимой фирмы, которую она сама создала, построила на пустом месте, из ничего — ну почти из ничего, — бросила бы эту фирму на произвол судьбы и посвятила всю свою жизнь ему. Ему и этому его проклятому дурацкому банку.
Энджи налила себе чашку черного кофе; господи, кажется, она начинает так же нуждаться в кофеине, как и в алкоголе. Она вдруг очень резко, ясно и отчетливо вспомнила Вирджинию и ту самую первую их встречу, когда она сидела, делая вид, будто любит кофе. Да, с того времени в ней многое переменилось.
Теперь она стала членом их семьи. Или почти стала. И как же мало это принесло ей пользы! Мысль о том, как мало пользы она получила, лишь прибавила ей злости.
Энджи налила себе чашку черного кофе; господи, кажется, она начинает так же нуждаться в кофеине, как и в алкоголе. Она вдруг очень резко, ясно и отчетливо вспомнила Вирджинию и ту самую первую их встречу, когда она сидела, делая вид, будто любит кофе. Да, с того времени в ней многое переменилось.
Теперь она стала членом их семьи. Или почти стала. И как же мало это принесло ей пользы! Мысль о том, как мало пользы она получила, лишь прибавила ей злости.
Вдруг, повинуясь какому-то побуждению, она сняла трубку и набрала номер Хартеста. Малыш хотел, чтобы она присмотрела загородный дом; кто же лучше Александра сумеет ей в этом помочь? А может быть, заодно и развеять ее одиночество? Она ждала, постукивая пальцами по столу, пока Фоллон подзывал хозяина к телефону.
— Александр? Это Энджи. Александр, что вы делаете в этот уик-энд?
Они приехали в Хартест прямо перед самым обедом. Александр поджидал их на ступенях лестницы. И когда увидел, пошел навстречу, протягивая руку и улыбаясь:
— Энджи, рад вас видеть. Прекрасная мысль. А то дни тянулись так тоскливо.
— Александр, спасибо вам за гостеприимство И за то, что принимаете все семейство. Это моя няня, Сандра Дженкинс. Сандра, это лорд Кейтерхэм. А вот мои мальчики, Александр: это Сэмюэль Прэгер, еще его зовут Спайком, а это Хью Прэгер, мы его называем Хьюди. Как видите, у того и у другого есть настоящие американские прозвища.
— Отличные малыши, — проговорил Александр, благожелательно, хотя и несколько рассеянно улыбаясь близнецам. — Нашей Няне не терпится поиграть с ними. Сандра, если не возражаете, пойдемте со мной, я вам покажу, где у нас прежде были детские, а Няня Бэркуорт вам там поможет.
Сандра, вытаращив глаза от приятного изумления, стала подниматься по лестнице, неся на руках Спайка, следом за ней двинулась Энджи, на руках у которой был Хьюди; в это время из дома показалась Няня, выражение лица у нее было крайне неодобрительное.
— Давайте-ка его лучше мне, да побыстрее, — объявила она, забирая у Энджи ребенка и ясно давая понять, что, с ее точки зрения, нельзя терять ни мгновения, если только Хьюди хотят спасти от какой-то ужасной и готовой вот-вот материализоваться угрозы. — А вы пойдемте со мной, — сурово бросила она через плечо Сандре. Та кротко последовала за ней, на ходу поправляя модную коричневую шляпку, которую Спайк пытался с нее стянуть.
— Всегда считала, что коричневые шляпы — это очень неумно, — продолжала Няня, меряя Сандру взглядом сверху вниз. — Как же она может удержаться на голове, если у вас в руках ребенок!
— Да, — ответила Сандра. Она явно находилась под слишком большим впечатлением от всего увиденного и была отнюдь не в состоянии вступать в спор с этим воистину захватывающим примером Няниной логики.
— Так вот, — говорил Александр, протягивая ей чашку кофе, когда они уже сидели в библиотеке, — в ожидании вашего приезда я взял на себя смелость обзвонить нескольких агентов в Мальборо, Бэте и некоторых других местах и узнать, нет ли у них на примете незаурядных домов. Судя по тому, что я от них услышал, есть один весьма симпатичный дом в Глочестершире, поблизости от Берфорда. Я бы советовал вам на него взглянуть.
— А он достаточно большой? — с сомнением в голосе спросила Энджи. Слово «симпатичный» показалось ей приложимым скорее к чему-то вроде коттеджа, а это было совсем не то, что она искала. Если Малыш хочет, чтобы она устраивала для его клиентов загородные приемы, он должен обеспечить ей для этого соответствующие место и условия.
— Не очень большой, — ответил Александр, — но очаровательный. Классический небольшой дом восемнадцатого века.
— Нам нужно что-нибудь большое, — возразила Энджи. — Все-таки и близнецы, и их няня, и прислуга; а потом, мы предполагаем принимать довольно много гостей.
— Ну, мне кажется, для всего этого тот дом вполне подойдет. — Александр улыбнулся весело и чуть-чуть иронично. — В нем восемь спален. И есть бывшая конюшня, которую можно перестроить, если вам покажется тесно.
— Ах, вот как, — проговорила Энджи. Она вдруг показалась сама себе дурой. — Пожалуй, надо посмотреть.
— Посмотрите. Мне кажется, дом того стоит. А есть еще один, примерно в десяти милях отсюда. Вы дорожные карты как, хорошо понимаете? Завтра, если хотите, я бы смог, вероятно, поехать с вами, но сегодня я очень занят.
— В картах я разбираюсь отлично, — улыбнулась Энджи. — Но мне было бы очень приятно, если бы мы поехали вместе. Спасибо вам.
Энджи с удовольствием ездила по Уилтширу и смотрела дома. Она позабыла про злость на Малыша, про неуверенность в своем будущем; стояла ранняя весна, в природе все пробуждалось, воздух был наполнен блеянием овец, в голосах которых слышалось что-то человеческое, по голубому небу то здесь, то там плыли облака, уилтширский пейзаж, хорошо промытый дождем, был нежен и мягок, казался даже бархатистым. Земля под кустами вдоль дороги была усеяна подснежниками, кое-где виднелись еще не распустившиеся бутоны первоцвета; и всю вторую половину дня, что она ездила, ее повсюду сопровождало птичье пение, то усиливавшееся, то немного стихавшее, но неизменное. Энджи сама удивлялась тому, какое почти физическое наслаждение доставляло ей это пение; обычно она была нечувствительна к подобным вещам и в сельской местности видела только некое пространство между городами. Но Хартест всегда действовал на нее размягчающе, делал восприимчивой к тому, что ее окружало, и, стараясь понравиться Александру, показать ему, что она тонкая и чуткая натура, она вдруг неожиданно для себя обнаружила, что и в самом деле искренне наслаждается расстилающимся вокруг пейзажем.
Ни один из домов, которые она осмотрела, ей не подошел; однако к концу дня она вернулась в Хартест отдохнувшая, с массой впечатлений, которыми ей не терпелось поделиться с Александром, и потому, нанеся быстрый и довольно поверхностный визит в детскую, где Сандра купала малышей под весьма неодобрительным взглядом Няни, она снова спустилась вниз, в ту самую комнату, в которой впервые ночевала тут еще двадцать с лишним лет назад, приняла ванну и переоделась, приготовившись ужинать в обществе Александра.
Платье, которое было на ней надето, она выбирала очень придирчиво: ей для этого понадобилось больше времени, чем Сандре для того, чтобы выкупать, вытереть, одеть и уложить близнецов. Оно должно было быть сексуальным, но не вульгарным; изысканным, но не скучным; в конце концов, как и всегда, выбор ее остановился на платье Джаспера Конрана — из темно-синего джерси, с умеренно большим вырезом, длиной по середину икры, что придавало ему особое очарование, с косым разрезом, свободное в бедрах и плотно облегающее грудь. К нему она надела черные сапоги и массивное жемчужное ожерелье от Батлера и Вильсона. С прической возилась очень долго, то поднимая волосы вверх, то снова распуская их, и остановилась в конце концов на чем-то среднем, гладко зачесав их назад, собрав там черной бархатной резинкой и выпустив отдельные пряди так, будто они случайно выбились сами.
Она сама не очень отчетливо понимала, почему придает этому вечеру такое значение; не то чтобы она была неравнодушна к Александру — во всяком случае, не считала себя к нему неравнодушной. Он просто очень ей нравился; всегда был с ней так обходителен, так добр и любезен; но все-таки было и нечто большее, решила она, в последний раз оглядев себя в высоком, во весь рост, зеркале, что висело в ее комнате, попрыскав себя «Рив Гош» и еще разок тронув помадой губы. Пытаясь определить для себя, в чем же заключалось это большее, Энджи смогла только прийти к выводу, что ей почему-то хочется, чтобы он был рад ее присутствию, хочется нравиться ему…
Он всегда интриговал ее, сильно и глубоко волновал ее воображение, всегда казался ей загадочным и таинственным; и уж тем более теперь, когда к прежним загадкам добавились новые — о нем самом, о Вирджинии, об их браке, о происхождении их детей; Малыш рассказал ей все это и, рассказав, попросил ее постараться все это забыть.
«Постараться забыть? — ответила она тогда, изумленно глядя на него, одновременно заинтригованная, потрясенная и шокированная его рассказом. — Малыш, как я могу забыть такое?!» И тогда он сказал, что она должна забыть, должна немедленно выбросить все это из головы, раз и навсегда, и никогда в будущем никак не упоминать в разговорах и не использовать в своих отношениях ни с Александром, ни с кем бы то ни было еще, поскольку это сокровенная семейная тайна: «Он не может и не хочет это обсуждать; Шарлотта говорит, что он от всего этого полностью отстранился и просто отказывается во все это поверить». И тогда она ответила, что, конечно же, никогда не будет об этом упоминать, не станет ни намекать, ни ссылаться, ни как-то использовать; причем говорила искренне и сама же верила этому, потому что двуличие ее было совершенно естественным; но с тех пор Александр сделался для нее особенно волнующей, странной и почти восхитительной загадкой, заслуживающей безграничного любопытства. Энджи улыбнулась самой себе в зеркало и вышла из комнаты; сегодняшнего вечера она ждала с огромным нетерпением.