Эрван де Керморван начал с главного и сказал прямо:
— Мне весьма полюбилась ваша дочь, сир, так что я не прочь взять ее в жены.
— Моя дочь? — Барон чрезвычайно удивился, услышав такое. Он призвал к себе Сибильду и несколько минут пристально разглядывал ее, после чего отослал прочь и только после этого произнес: — Но ведь моя дочь еще совсем маленькая девочка! Удивляюсь, как вы этого не увидели.
— А я удивляюсь тому, чего не видите вы, барон: домнилла Сибильда давным-давно выросла и стала взрослой! — возразил Эрван.
— Давным-давно? — прищурился барон. — Это с какого же, позвольте узнать, времени вы отсчитываете ваше «давным-давно»?
Но сбить Эрвана с толку оказалось трудным делом.
— С того часа, как я впервые увидел ее, — ответил он спокойно. — Я полюбил вашу дочь и, говорю вам, желаю взять ее в законные супруги. Не вижу причин отказывать мне: я знатен и нахожусь в родстве с лучшими фамилиями Бретани, а Керморван — превосходное владение.
Барон помялся немного.
— Скажите, правда ли то, что говорят о вас глупые люди?
— Глупые люди болтают много вздора, — сказал Эрван. — На то они и дураки — таково уж их предназначение на земле; а иначе дураками пришлось бы быть кому-нибудь другому, хоть бы и нам с вами.
— Доходили слухи, будто из-за вас умерла молодая женщина, — продолжал барон.
Удивление Эрвана при этих словах было таким глубоким и искренним — а он и в самом деле даже не подозревал о той роли, которую он сыграл в судьбе Сакариссы, — что всякие подозрения барона тотчас рассеялись. Повода отказать сиру Керморвану и впрямь не имелось. Что касается Сибильды, то она даже захлопала в ладоши от радости, едва лишь заслышала о сватовстве.
Она прибыла в замок Керморван за неделю до объявленной свадьбы и расположилась в отведенных ей комнатах с большим числом слуг, расставила там множество своих сундуков с приданым и вообще устроилась наилучшим образом.
Сибильда почти не виделась с женихом. Эрван де Керморван был занят приготовлениями, рассылал приглашения, принимал все новых и новых гостей, а также следил за делами на кухне, где ужасный грохот не умолкал ни на мгновение. Сир Эрван немалое значение придавал яствам и за предсвадебные дни измучил поваров придирками до полусмерти, так что один из них даже пытался покончить с собой и был остановлен только в самый последний момент.
В ночь перед самой свадьбой Сибильда наконец улучила момент и пробралась к своему нареченному. Эрван не спал — перебирал письма, хмурил лоб, безмолвно жестикулировал, словом, предавался раздумьям. Услышав легкие шаги девушки, он поднял голову и немало удивился, когда перед ним предстала его невеста.
— Что вам угодно? — спросил он. — Полагаю, вам известно, что ваш приход сюда нарушает все возможные обычаи и приличия. Подождите еще одну ночь, дорогая, и уж тогда мы с вами больше не расстанемся. Вы сможете ночевать в моей постели столько, сколько это будет любо вам и мне, то есть — до конца наших дней. А сейчас давайте-ка мне ваш лоб, чтобы я поцеловал вас, дитя мое, и отправляйтесь к себе под присмотр ваших мамушек.
— Я хочу кое-что рассказать вам, — сказала Сибильда, не обращая никакого внимания на благоразумные речи своего будущего супруга. — Поэтому позвольте мне остаться с вами наедине хотя бы на пару часов.
— Пара часов? — вскричал Эрван. — Да вам хоть известно, как это долго? За пару часов всполошится вся ваша прислуга, и в конце концов вас обнаружат здесь, сидящей на моей постели!
— Правда? — удивилась Сибильда. — В таком случае, это действительно очень долго!
Она задумалась, покусывая кончик пальца, а потом перевела взгляд на Эрвана, и он понял, что она в большом затруднении.
— Но что же мне делать? Если я не открою вам всего сейчас, после вы сможете узнать об этом от чужих людей, и это будет то, чего я желаю меньше всего на свете!
Сир де Керморван был, когда это требовалось, человеком весьма решительным, и потому он сказал:
— Коли дело обстоит так серьезно, то оставайтесь и рассказывайте!
Сибильда помолчала, собираясь с духом, и наконец выпалила:
— До восьми лет у меня были черные волосы!
На лице Эрвана отразилось такое облегчение, что Сибильда почувствовала себя обиженной и стала приставать к нему с вопросами:
— Почему вы молчите, мой господин? Неужели вам нечего на это сказать? И вы не почувствовали ни страха, ни отвращения?
— Но перед чем я должен, по-вашему, испытывать страх? — удивился Эрван. — Мне доводилось видеть вещи и пострашнее, чем черноволосая девочка восьми лет от роду! К тому же вам сейчас вдвое больше, и волосы у вас светлые…
— Вот именно! — вскричала дочь барона. — Бывали случаи, когда дитя рождается с белыми волосами, которые со временем как бы наливаются краской и темнеют. Но кто и когда слыхал о таком, чтобы у ребенка волосы были черные, как ночь, а начиная с восьми лет начали светлеть и к шестнадцати превратились в чистое золото?
— Стало быть, теперь и о таком услышат, — добродушно проговорил Эрван. Ему хотелось, чтобы Сибильда поскорее ушла. Ее присутствие сильно волновало его, но он был тверд в своем намерении хранить чистоту невесты до свадьбы.
Но Сибильда и не думала уходить. Напротив, она придвинулась к своему будущему мужу плотнее и продолжала:
— А все случилось из-за моей няньки. Так и отец мой думает, и многие другие, кто знает историю.
«Недосуг мне слушать по старых нянек, — подумал Эрван с большой досадой в сердце. — Но, кажется, так просто она не уйдет. Лучше уж пусть выскажется».
Он встал и принялся расхаживать по комнате. Сибильда следила за ним взглядом и говорила:
— Нянька моя была молода, но безобразна, и особенно нехороша была одна бородавка у нее на кончике носа. Тем не менее в замке все любили ее — может быть, за веселый нрав, а может — за то, что она никогда не отказывала мужчинам.
— Клянусь ногой! — закричал Эрван, теряя терпение. — Да откуда было восьмилетней девочке знать такие вещи?
— Она сама мне рассказывала, — призналась Сибильда. — Я еще подумала тогда: «Хорошо не отказывать мужчинам! За это они будут любить тебя». Но когда я сказала моей няньке об этом, она всполошилась и стала объяснять: мол, для меня это будет нехорошо. Но я все равно решила не отказывать и целый месяц была со всеми мила и любезна: приносила питье и сладости с кухни, когда меня об этом просили мужчины, даже и простые воины из замка. Я улыбалась и «переставала кукситься», если мой отец высказывал подобное пожелание. А еще во всем слушалась нашего кюре, так что все были мною довольны.
И когда мой отец похвалил меня за благонравие, я ответила: «Это все потому, что я положила для себя за правило — ни в чем не отказывать мужчинам». Мой отец нахмурился и спросил, кто научил меня такому. Я ответила: «Моя нянюшка».
Отец призвал мою бедную няню и долго бранил ее. Но выгнали ее из замка вовсе не за глупую науку.
— А за что? — полюбопытствовал Эрван. Он чувствовал, что давно пора задать какой-нибудь вопрос, чтобы не вышло, будто он равнодушен к рассказу своей невесты.
— За то, что она танцевала и пела, когда была совсем одна, — объяснила Сибильда. — Потому что так поступают только корриганы, которые живут в полых холмах. Люди поют только если у них есть слушатели, и ни один человек не станет танцевать в одиночку, если у него нет пары или если он не в хороводе. Лишь корриганы так сильно любят песни и пляски, что не выдерживают без этого и дня.
Отец мой подсмотрел, как нянька пляшет в лунных лучах. И хоть танцевала она вполне пристойно, и была совершенно одета, и даже в башмаках, все равно ее призвали наутро для разговора. Мой отец спросил, для чего она танцевала, а она ответила, что этого просило все ее естество. Тогда мой отец прямо назвал ее отродьем древнего народа, и она призналась в том, что это — чистая правда. Ведь корриганы не лгут, если их по-настоящему припереть к стенке. Они будут увиливать от прямого ответа, но коли уж кто-то догадался о правде — ни за что не скажут неправды, даже если это будет им в убыток.
Вот тогда-то ее и выгнали из нашего замка. Я очень плакала при разлуке, и она сказала, что подарит мне кое-что на память. Потом она поцеловала мои волосы и убежала. Я смотрела ей вслед, и мне казалось, что она растворяется в моих слезах…
Сибильда всхлипнула. Эрван с удивлением понял, что она расплакалась от одного только воспоминания о детстве и лучшей подруге, утерянной навсегда.
— Ну, будет, — сказал Эрван с грубоватой лаской и вытер ее слезы ладонью, — не стоит плакать. Все это давно уже в прошлом. Теперь я стану заботиться о том, чтобы у вас всего было вдоволь и чтобы вы не скучали.
Сибильда кивнула и постаралась больше не плакать.
— С того самого дня мои волосы и начали светлеть, — заключила она. — Теперь вам известно все, и я могу идти.
— С того самого дня мои волосы и начали светлеть, — заключила она. — Теперь вам известно все, и я могу идти.
— Что ж, — с видимым облегчением произнес Эрван, — ступайте. Я благодарен вам за эту беседу.
И девушка выбежала из спальни.
* * *Несколько лет золотоволосая Сибильда и Эрван де Керморван были вполне счастливы в браке. У них родился сын, потом еще дочь. Ни один из потомков Сибильды не унаследовал ее чудесных золотых волос, что лишний раз подтверждало истинность рассказа молодой хозяйки Керморвана: то, что составляло главное украшение ее наружности, не было чем-то врожденным и, следовательно, не передавалось по наследству. И сын, и дочь родились черноволосыми, что, впрочем, совершенно их не портило, такие они оба были веселые, здоровенькие и хорошенькие!
Рыцарь из Рюстефана видел все это и скрежетал зубами. Ему казалось, что его проклятие не сбывается, что духи злобы обманули его и теперь смеются над ним где-то в поднебесье. В конце концов, он потерял терпение и начал по ночам призывать дьявола, крича в темноту:
— Дьявол, дьявол! Почему ты не спешишь исполнить обещанное? Почему мой враг так счастлив? Почему моя жена умерла, а жена виновника ее смерти хорошеет с каждым днем? Отвечай, дьявол! Покажись мне и отвечай!
Так звал он несколько месяцев кряду, и наконец к нему в новолуние явился лохматый уродец ростом не выше пятилетнего ребенка, но весь сморщенный и кривобокий. От уродца воняло выгребной ямой и сыростью.
— Кто ты? — отступил от него рыцарь из Рюстефана. — Что тебе надо?
— Мне? — удивился уродец. — Это тебе было что-то от нас надо, сир де Рюстефан! Разве не ты призывал нас долгими ночами? Разве не тряс кулаками, то и дело поражая наших невидимых братьев, — за что, впрочем, ни один из нас не в обиде?
— Я не звал тебя, — гордо сказал рыцарь из Рюстефана. — Я звал дьявола!
— Будет еще дьявол знаться с такой мелочью, как ты! — плюнул уродец. — Он прислал меня, так что говори, что тебе надобно, или убирайся к черту!
Рыцарь помедлил, рассматривая посланца темных сил. Поневоле ему подумалось: «Неужели мои мысли так отвратительны и мелки? Не собственную ли душу я вижу перед собой?»
— Ну!.. — нетерпеливо повторил уродец. — Говори, зачем звал!
— Я хочу знать, почему мой враг процветает! — сказал рыцарь, отринув всякие сомнения. — Он погубил мою добрую жену, и я просил силы зла не давать властителям Керморвана добрых жен на протяжении четырехсот лет.
— Да, припоминаю, — сморщился уродец. — Злые жены — самая любезная нашему сердцу публика. Как охотно они слушают нас! Как живописно передают все наши речи, украшая их самым невероятным образом! Как верно служат нам! Как они послушны и податливы!
— Но у сира де Керморвана сейчас добрая жена! — закричал рыцарь из Рюстефана. — Он наслаждается семейной жизнью, в то время как я ежеминутно испытываю поистине адские мучения! Меня жжет память о моей бедной Сакариссе, о ее страданиях.
— Ну да, — преспокойно сказал уродец, рассматривая человека так, словно перед ним был искусно разрисованный горшок. — А еще тебя терзает зависть. Что ж, твоему гадкому сердцу легко помочь. Жди! Не пройдет и года, как властитель Керморвана овдовеет.
— Хорошо, — сказал рыцарь, кусая губы.
— А что нам делать с его детьми? — спросил уродец.
— Дети необходимы мне живыми, — сквозь зубы ответил рыцарь. — Им предстоит породить новых хозяев Керморвана — для новых страданий.
— Ну хоть дочку-то нам отдай! — попросил уродец. — Хватит с Керморвана и одного мальчика.
Рыцарь пожал плечами. Он не хотел отдавать на смерть ни в чем не повинную девочку, но вовремя вспомнил о том, что она — дочь его врага и, стало быть, должна понести наказание.
— Так и быть, забирайте девочку, — сказал он. — Я подожду еще год, но если за этот год беда не придет в Керморван — клянусь, я прокляну и дьявола, и плохо тогда вам придется!
— Ой, ой! — испугался уродец. (Или, точнее говоря, сделал вид, что испугался). И с тем пропал, оставив после себя отвратительный запах, который въелся в волосы рыцаря и застрял у него в ноздрях и оставался там в течение целого года.
* * *Долго не слыхала корриган по имени Аргантель о золотоволосой девочке, о своей воспитаннице по имени Сибильда. Корриганы вообще не любят подолгу печалиться, и если им приходится расстаться с человеком, они стараются поскорее забыть о нем. Но тут злая тоска одолела Аргантель. Она просто не находила себе места. Бродила по лесам и полям, спускалась к морю и подолгу ковыряла пальцами отвесные скалы с причудливыми щелями.
Обычно Аргантель не появлялась на берегу, потому что прилив лишает корриганов волшебной силы, но тут ей стало все безразлично. Она догадывалась о том, что тоска напала на нее не без причины: перед кознями дьявола корриганы так же беззащитны, как и люди, и даже в большей степени, поскольку для корриганов не существует прибежища в спасительной религии креста.
Но, так уж была устроена Аргантель, что ей совсем не хотелось выискивать причин своей грусти. Она просто грустила и отдавалась этому чувству всем своим существом. И наконец Аргантель поняла, что не в силах больше противиться желанию повстречаться с Сибильдой. Ей хотелось узнать, какой выросла ее бывшая воспитанница. Люди живут так недолго и изменяются так быстро!
И Аргантель решила наведаться в замок Керморван. Она дождалась лунной ночи, когда было светло почти как днем, и пробралась прямо в спальню к Сибильде. Та сразу почувствовала, что рядом с кроватью кто-то находится, и проснулась.
В лунном луче тихо плясала корриган, и Сибильда сразу узнала ее — несмотря на то, что в последний раз они виделись больше десяти лет назад.
Сибильда села в постели и шепотом окликнула свою бывшую няню:
— Аргантель!
Та улыбнулась, не переставая танцевать, и Сибильда разглядела все ее бородавки, кривой рот и спутанные волосы. Но, как и в детстве, несмотря на все эти уродства, Сибильда не испытывала к Аргантель ни малейшего отвращения. Напротив, они казались ей милыми.
Сибильда выбралась из кровати и подбежала к своей бывшей няне. Рука об руку они принялись разгуливать в лунном луче и разговаривать о том, о сем.
— Как ты выросла! — сказала Аргантель, смеясь. — Какие у тебя стали красивые волосы! Тебе нравится мой прощальный подарок?
— Бывали грустные дни, когда только мои волосы и служили мне утешением, — призналась Сибильда. — Я благодарна тебе за это.
Аргантель чувствовала, как ей стало легко. Вся та тяжесть, что угнетала ее сердце, вдруг куда-то пропала, и она подумала: «Как хорошо, что я вняла своему желанию и отправилась навестить Сибильду! От этого никому не будет вреда, что бы там ни говорили, а пользы — очень много. По крайней мере, теперь я не ропщу на собственное бессмертие…»
А посланец дьявола прятался неподалеку, невидимый для глаза. Уродец был чрезвычайно доволен тем, как развивались события.
— Хочешь посмотреть на моих детей? — спросила Сибильда, и корриган с охотой согласилась.
Сибильда знала, что корриганы иногда забирают к себе человеческих детей, потому что сами редко могут произвести на свет младенца. Но страха перед своей бывшей няней Сибильда не испытывала: она знала, что Аргантель ни за что не причинит ей вреда.
Аргантель побежала за своей воспитанницей по коридорам и лестницам замка. Теперь, когда Сибильда стала взрослой, она сделалась выше ростом, чем ее былая наставница, — вот как чудно получилось! Аргантель семенила, перескакивала через ступеньки и даже немного запыхалась, пытаясь не отстать от рослой золотоволосой хозяйки Керморвана.
В большой кровати спали двое детей, мальчик лет пяти и девочка лет трех, оба темноволосые и крепкие. Во сне они разметались, и кулаки их были сжаты — как будто некие чары заставили их пасть неподвижно посреди буйной битвы.
— Какие красивые у тебя дети! — восхищенно проговорила Аргантель. — Любит ли их твой муж?
— Да, — кратко ответила Сибильда. И добавила: — Особенно девочку. Ну не странно ли это? Обычно мужчины отдают предпочтение сыновьям.
В этот миг посланец дьявола хихикнул так явственно, что Сибильда услышала его и оглянулась. Однако он быстро принял меры, так что женщина ничего не заметила.
Корриган наклонилась над Алисой (так звали девочку) и поцеловала ее в щеку, после чего подруги спустились в кухню, где за загородкой храпела кухарка, и угостились холодной ветчиной. Корриган жадно глотала огромные куски и приговаривала:
— Как же я соскучилась по человечьей еде!
«Пора», — решил посланец дьявола и отправился в спальню, где продолжал мирно спать сир Эрван. Уродец разбудил хозяина Керморвана, сильно ущипнув того за нос. Эрван пробудился с проклятием — а дьяволу только того и было надо!