…Сир Вран возвращался с дружеской пирушки. И сам он, и его товарищи, и слуги, их сопровождавшие, — все были изрядно навеселе, и тут перед ними предстала картина поистине дрянная, так что они остановили коней и начали совещаться. Следовало решить, как поступить, покуда разбойники не заметили чужаков.
Четверо оборванцев, все — с широкими плечами и крепкими волосатыми ручищами, — обступили одинокого человека, угрожая ему. Еще один бандит, с широкой черной бородой, стоял чуть поодаль и с ухмылкой наблюдал за происходящим. Было очевидно, что те четверо будут издеваться над путником до тех пор, покуда чернобородому не надоест этим любоваться, и вот тогда-то они попросту прикончат беднягу и заберут его ослика и всю поклажу.
— Гляди ты, — кричал с хохотом один из разбойников, — это же враг самого Господа Христа! Куда это он направляется?
— Куда бы он ни шел, а этими вещицами ему заплатили за предательство, — сказал с деланной серьезностью другой.
Тут они начали толкаться локтями, и посмеиваться, и говорить о своем благочестии, причем явно передразнивали какого-то захожего проповедника, из тех, что умеют ладно складывать слова и читают проповеди за деньги.
— Будем плакать и каяться! — орали они. — Прольем слезы!
— Лучше прольем вино, — предложил третий из них, с густыми, почти совершенно белыми волосами и красивым, но пустым и глупым лицом.
Это предложение вызвало общий восторг, они схватили бутыль из рук белобрысого и начали пить, вырывая ее друг у друга, обливаясь и нарочно брызгая на свою жертву.
Наконец чернобородый прокричал:
— Довольно! Тащите его к этому дереву — сделаем с ним то, что сам он сделал с Господом Христом!
— У нас нет гвоздей, — заметил один из разбойников.
А тот, что был постарше прочих, сказал:
— Не беда: я остругаю веточки, так что они вполне смогут заменить гвозди. Подвесим его!
Трое гуляк переглянулись.
— Это еврей, — прошептал один из приятелей сира Врана. — Они собираются ограбить и замучить еврея.
— Вижу, — отозвался сир Вран и прикусил губу.
Третий их товарищ решительно сказал:
— Я ухожу.
— Вы не можете так поступить! — возразил ему сир Вран.
Тот пожал плечами.
— Помогать разбойникам — против моей чести, а помешать им расправиться с иудой — против моей совести.
Второй поддержал его, и вместе они удалились, а за ними ушли и их люди; сир Вран остался один, потому что собственного слуги у него не было — из троих он был самым бедным…
— Неужели он один напал на пятерых? — переспросил сир Ив, который все это время внимал рассказу, затаив дыхание. И хоть сам Мелхиседек сидел сейчас перед ним, живой и здоровый, а все же сердце у Ива замирало: что если Врану все же не удалось спасти беднягу?
…Да, отважный сир Вран обнажил меч и, хоть и был изрядно пьян, набросился на негодяев. Двоих он зарубил сразу, еще один обратился в бегство, а четвертый упал, и сир Вран тяжело ранил его. Оставался предводитель разбойников, самый опасный из всех, и уж он-то успел обнажить меч.
Пленник, привязанный к дереву, смотрел за происходящим некоторое время, а после закрыл глаза и положился на волю судьбы. Он не привык к тому, чтобы за него заступались, разве что христианам что-то требовалось от богатого еврея.
Но сир Вран, как казалось, был не таков: он просто ринулся в битву очертя голову.
Предводитель разбойников оказался опасным противником, и меч у него был длинный, так что Врану пришлось непросто. Все его удары разбойник отбивал с такой легкостью, словно их наносил ребенок, а вот когда сам негодяй переходил в атаку, Вран подвергался серьезной опасности…
— В конце концов сир Вран все же одолел его, — заключил Мелхиседек и почему-то отвел глаза.
«Странно, — подумал сир Ив, — вот и мой дядя тоже иногда так смотрит: как будто прямо на тебя, а на самом деле куда-то в сторону… Должно быть, научился этому у еврея».
Мальчик вздохнул и вытер слезы.
— Я всегда волнуюсь, когда слышу истории о человеческом благородстве, — признался он. — Но сегодняшняя превзошла все. Обычно я читаю о таких поступках в книгах, а вы рассказали мне о человеке, которого я знаю лично и люблю.
Мелхиседек посмотрел на молодого сеньора так, словно еврея удивляло каждое из произнесенных им слов.
— Стало быть, вы очень любите своего дядю? — переспросил он.
Ив кивнул и простодушно добавил:
— Да разве может быть иначе?
Мелхиседек раскрыл ладонь и показал ее Иву:
— Видите след? Они все-таки успели пробить мне одну руку…
Ив вздохнул:
— Сдается мне, вы хороший человек, и мне очень жаль, что вы не спасетесь, потому что ваша вера ложна. Впрочем, это не мне судить и решать, так что располагайтесь в моем замке как вам будет угодно…
И он быстро вышел, чтобы отдать надлежащие распоряжения.
* * *Несмотря на искреннюю заботу, проявленную юношей, Мелхиседеку было неуютно в Керморване: ему постоянно чудилось, что за ним кто-то следит. Самый воздух был здесь пропитан опасностью, тем более неприятной, что Мелхиседек никак не мог определить ее источник.
После трапезы, которую ему принесли прямо в комнаты, дабы господа не были вынуждены сидеть с ним за одним столом, Мелхиседек собрался было устраиваться на ночлег, как вдруг почувствовал, что поблизости кто-то есть. На сей раз ощущение было слишком сильным, чтобы и дальше не обращать на него внимания, и Мелхиседек медленно обошел всю комнату, заглядывая во все углы и отодвигая все занавеси.
Когда он обернулся, то увидел стоящего посреди комнаты человека. Мелхиседек готов был поклясться в том, что еще мгновение назад здесь никого не было.
Человек этот был немолод, с мясистым красным лицом.
— Я Эсперанс, — буркнул он, не тратя лишних слов на объяснения. — Сядь. — Он кивнул, показывая на плоскую крышку сундука с грубо вырезанным лиственным узором.
Еврейский торговец повиновался.
— Что ты там наплел сиру Иву? — спросил Эсперанс.
— Поведал ему чистую правду… — пробормотал еврей, опуская глаза.
— Смотри прямо! — рявкнул Эсперанс. — Что ты ему наврал? Признавайся, жид!
— Я сказал… правду, — повторил Мелхиседек. — Прояви хоть немного уважения к гостю своих хозяев! Зачем ты пришел сюда и разговариваешь со мной так грубо?
— Заметь, ты сидишь, а я перед тобой стою, — огрызнулся Эсперанс. — Полагаю, я выказал достаточно уважения! А теперь уважь меня, покуда я и впрямь не сделался невежливым. Ибо истинное мое лицо — отвратительно, а эта милая улыбка — лишь лживая маска. Я надеваю ее, когда хочу произвести хорошее впечатление.
— Тебе нужно денег? — спросил еврейский торговец.
Эсперанс принялся фыркать на все лады, словно целая конюшня рассерженных лошадей.
— Еще чего! У меня есть все необходимое, а деньги уж точно не входят в число предметов, за которыми я стал бы гоняться… Я хочу услышать подлинную историю о том, как ты сделался другом нашего сира Врана.
— Сир Вран меня спас, — в глубоком унынии проговорил Мелхиседек и снова показал свою пробитую ладонь.
— Так это не он привязывал тебя к дереву? — осведомился Эсперанс, кривя губы. — Спрячь свой маленький шрам, еврей, покуда я не начал показывать тебе свои отметины. В меня дважды попадали стрелой, а один раз едва не разрубили пополам… Мои шрамы пострашней твоих, и тебе меня не разжалобить.
— Вижу, — вздохнул Мелхиседек и впервые за все это время действительно посмотрел своему собеседнику прямо в глаза. — Но если ты выдашь меня сиру Врану, он меня убьет.
— Вот это уже похоже на дело! — почему-то обрадовался Эсперанс. Он плюхнулся на сундук рядом с Мелхиседеком и дружески взял его за руку. — Говори, да смотри — без утайки.
Мелхиседек посмотрел на свою плененную руку — бледная смуглая кожа имела зеленоватый оттенок, особенно на фоне красной, обожженной солнцем кожи Эсперанса.
— Как ты догадался? — спросил Мелхиседек тихо.
— Зло воняет, — сказал Эсперанс и раздул ноздри. — Я всегда его чую. Ты лгал мальчишке. То, что с тобой сделали, слишком отвратительно для ушей сира Ива, не так ли? Но за мои нежные волосатые ушки можешь не бояться, поэтому выкладывай все как есть.
Как и предполагал Эсперанс, подлинная история Мелхиседека являлась полной противоположностью той, которую услышал сир Ив.
На одинокого путника действительно напали — да только предводителем шайки разбойников был вовсе не какой-то там безвестный чернобородый негодяй, а сам сир Вран, собственной персоной. Он же и разогнал своих подручных, когда сообразил, как лучше использовать еврейского купца.
— Я доставляю ему хорошие вещи и собираю для него новости, любые сплетни, какие только доходят до моего слуха за время пути, — заключил свою повесть Мелхиседек. — За это он покровительствует моей семье.
— Покровительствует? Отменное определение! Да только до сих пор не возникало большой нужды в его покровительстве, — заметил Эсперанс. — Ну а что ты будешь делать, если он тебя предаст?
Мелхиседек пожал плечами и не ответил.
— Сегодня ты окончательно расплатился с ним за все его благодеяния, истинные и мнимые, былые и грядущие, — с самым серьезным видом произнес Эсперанс.
— Каким это образом? — удивился Мелхиседек.
— Ты укрепил веру племянника в неслыханное благородство сира Врана.
— Возможно, в самой глубине своего сердца сир Вран именно таков, каким хочет казаться, — сказал Мелхиседек.
— Для еврейского купца ты слишком хорошо думаешь о людях, — хмыкнул Эсперанс.
— Еврейские купцы — не такие уж бездушные твари, как принято считать, — отозвался Мелхиседек.
Эсперанс покосился на него и встал.
— Возможно, ты и прав, — сказал он. — Во всяком случае, я знаю по крайней мере одного бретонского дворянина, который значительно хуже любого еврейского купца. Весьма жаль, что ты считаешь себя ему обязанным.
— Он обещал мне покровительство и впредь, когда… — завел было Мелхиседек привычную песнь, да вдруг осекся и замолчал.
Эсперанс устремил на него пронзительный взгляд:
— Ну, что же ты? Договаривай! «Когда» — что?
— Когда он станет хозяином Керморвана. Так он сказал. Если я помогу ему, и он добьется намеченного, он не забудет моей услуги. Он хочет сделаться сеньором де Керморван, таково его заветное желание. Вот его собственные слова.
Эсперанс погрузился в тяжелое молчание. Он опустил лицо в ладони, ссутулил плечи.
Мелхиседек искоса поглядывал на него, не понимая: почему этого странного простолюдина так сильно огорчает подобная возможность? Не все ли равно такому человеку, кто будет хозяином Керморвана, дядя или племянник?
Мелхиседек даже попробовал было прикинуть, уж не родня ли Эсперанс сиру Иву — скажем, со стороны матери, — но почти сразу отказался от этого предположения. Ни малейшего сходства между немолодым, грузным мужчиной и тонким, хрупким мальчиком. Нет, они не могут быть родней. Разве что этот Эсперанс — личный слуга мальчика… Однако за все то время, что Мелхиседек провел в замке, он ни разу не видел Эсперанса рядом с сиром Ивом.
В конце концов он отказался от попытки разобраться в побуждениях Эсперанса. Важно было другое — отвести от себя новую угрозу.
— Умоляю тебя, молчи обо всем, что узнал сегодня! Если сир Вран узнает…
Эсперанс медленно, торжественно покачал головой.
— Сир Вран ничего не узнает о нашем с тобой разговоре, — обещал он. — Но тебе следует поскорей уехать отсюда. Постарайся сделать так, чтобы сир Вран пореже встречался на твоем пути, а уж если ты его все-таки встретишь — будь начеку.
Мелхиседек неожиданно улыбнулся:
— Благодарю я предупреждение, но я всегда начеку, когда встречаю людей, ему подобных…
— Оно и видно, — хмыкнул Эсперанс. Он ткнул себя пальцем в раскрытую ладонь, намекая на рану, полученную евреем при первой встрече с Враном, затем скроил жуткую рожу и скрылся так бесшумно, что Мелхиседек осознал исчезновение своего собеседника лишь спустя несколько секунд.
Некоторое время он раздумывал надо всем случившимся. Кто этот странный человек? Каким образом он разгадал почти все? И, самое главное, как он воспользуется тем, что ему удалось вызнать?
Мелхиседеку сделалось тревожно. Вран, при всей его алчности, был ему ясен: соблюдая некоторые правила, установленные этим христианином, и сохраняя при том бдительность, дабы не пропустить момент, когда правила эти изменятся, можно было не беспокоиться за себя и близких. Но кто скажет, по каким правилам играет Эсперанс?
* * *А Эсперанс вообще не играл да и правил никаких не признавал. У него имелась единственная цель — оберегать сира Ива от недобрых людей. Все прочее оставалось для Эсперанса безразличным.
Ив встретил своего старого воспитателя утром. Тот принес молодому господину умыться вместо хорошенькой, хотя и несколько унылой девушки, с недавнего времени приставленной к сиру Иву для услуг.
Завидев Эсперанса с кувшином в руке, Ив искренне обрадовался.
— Поставь! — Он махнул рукой на большой поставец, обремененный красивыми сосудами, в том числе и фаянсовыми, которые только что доставил Мелхиседек. — Поставь, я умоюсь позднее.
Эсперанс пропустил требование сира Ива мимо ушей: он приблизился и начал поливать юному господину на руки. Капли воды застучали о медный таз, сделанный в форме большого цветка с мясистыми лепестками. Сир Ив обтер лицо мокрыми ладонями, выдохнул, взял полотенце.
— Сядь же, — снова попросил он и махнул рукой, показывая на кресло: обычно в этом кресле никто не сидел, оно находилось в комнате исключительно ради красоты.
Эсперанс покосился на тонкую резную спинку кресла и продолжил стоять. Чуть наклонив голову, он рассматривал мальчика. Нет, сир Ив ничуть не переменился. Разве что немного вытянулся, что неудивительно в его возрасте.
— Что с тобой? — спросил наконец мальчик. И рассердился, сильно покраснев: — Говори же или убирайся! Мне надоело гадать, какие мысли скрываются за твоим вечно нахмуренным лбом.
— Да? — переспросил Эсперанс. — А вы гадали обо мне, сир Ив?
Юноша кивнул.
— И что же вы нагадали? — оскалился Эсперанс.
— Это, в конце концов, переходит всякие границы! Что ты себе позволяешь?
— Отвечайте на мой вопрос, сир Ив! — заревел Эсперанс.
Сир Ив дрогнул, но не потому, что испугался — напугать его было невозможно, — но потому, что почувствовал в поведении старого друга новую, непонятную для него странность, и вдруг ему сделалось жаль Эсперанса.
— Я думаю, — медленно проговорил сир Ив, — что ты страдаешь с того самого дня, как в замке появился мой дядя. Я думаю, ты мучаешься ревностью, Эсперанс, потому что мой дядя — рыцарь, он молод и красив, знает жизнь и множество историй, и я полюбил его… наверное, больше, чем тебя. Оно и немудрено — ведь он мне родня.
— А, — сказал Эсперанс непонятно и махнул рукой. — Ну, тогда конечно.
Он потоптался на месте, промычал несколько лишенных смысла слов, а затем расхохотался.
Сир Ив изумленно смотрел на него.
— А вот и всё не так! — объявил Эсперанс торжествующе. — Уж поверьте мне. Возможно, теперь я не слишком хорошо знаю вас, мой господин, но уж себя-то я точно изучил. Исходил, можно сказать, вдоль и поперек, как дорожку до знакомого трактира. Завелась сейчас в замке одна штука, которая меня беспокоит, — да так беспокоит, что блевать впору, если вы понимаете, о чем я.
— Мой дядя, — кивнул сир Ив. Его ничуть не удивило, что Эсперанс отнес к знатному рыцарю наименование «одна штука».
— Ваш дядя, мой господин, — мерзавец и бесчестный человек, — преспокойно объявил Эсперанс. — Это если вкратце.
Сир Ив стал белее сметаны, так что светлые его глаза начали казаться почти черными.
— Как ты смеешь? — прошептал он.
Эсперанс пожал плечами.
— Да я и сам удивляюсь, — признал он. — Я долго обдумывал, стоит ли вам говорить об этом, да еще так прямо, ведь после нашего разговора, сдается мне, вы меня выгоните вон из замка, а ничто в жизни не было мне так дорого, как этот замок, где тепло и хорошо даже в самые холодные дни… Ну, тут уж ничего не поделаешь, придется мне уйти. Потому что сир Вран вас обманывает, мой господин. Не сказать вам об этом я не могу, а сказавши — навлеку на себя ваш гнев; тут и дружбе нашей конец. Да чего не избежать — то непременно тебя настигнет, в чем я не раз имел несчастье убеждаться.
— Ты попросту пьян, Эсперанс! — воскликнул сир Ив. — Ступай и ляг в постель, тебе следует отдохнуть и проспаться.
— Я отвратительно трезв, — сообщил Эсперанс. — Ну так что? Выгоните вы меня?
У сира Ива дрогнули губы:
— Как ты можешь так поступать со мной?
— Другого способа нет: или я останусь при вашей особе, мой господин, и тогда ваша жизнь пойдет по правильной колее и в конце концов окажется счастливой, или же мне придется исчезнуть, а ваш дядя сделает все, чтобы вас погубить.
— Я не могу прогнать тебя, — сказал сир Ив.
— Придется, потому что рядом с сиром Враном мне не жить.
Сир Ив опустил голову, а когда поднял ее, краска уже вернулась на его лицо, и глаза смотрели грустно.
— В таком случае, тебе придется уйти, Эсперанс. Я дам тебе с собой припасов и одежды, какую только захочешь…
Эсперанс махнул рукой, заранее отвергая любые дары.
— Мне ничего не нужно… На прощанье хочу попросить вас об одной малости.
— Все что угодно.
— Когда беда случится, позаботьтесь об этом еврее, Мелхиседеке, — он ни в чем не виноват, кроме одной простительной человеческой слабости.
— Я не понимаю, — сир Ив выглядел растерянным. — При чем здесь Мелхиседек?