Он пояснил, что маги, видящие древних времен, первыми заметили, благодаря своему «видению», что необычное поведение заставляет точку сборки дрожать. Вскоре они обнаружили, что если необычное поведение практикуется систематично и целенаправленно, оно в конечном счете вызывает движение точки сборки.
– Настоящим вызовом для этих магов-видящих, – продолжал дон Хуан, – было нахождение системы поведения, которая не была бы ни мелочной, ни причудливой, но сочетала бы в себе нравственность и чувство красоты, которые отличают магов-видящих от заурядных колдунов и ведьм.
Он перестал говорить и все посмотрели на меня, отыскивая следы усталости в моих глазах и на моем лице.
– Любой, кому удается передвинуть свою точку сборки в новую позицию, уже маг, – продолжил дон Хуан. – и из этой новой позиции он может делать любые добрые и плохие дела по отношению к своим собратьям. Следовательно, бытие мага подобно бытию сапожника или пекаря. Маги-видящие ищут того, как выйти за рамки этой позиции. А чтобы сделать это, им нужна нравственность и красота.
Он сказал, что для магов «выслеживание» служит фундаментом, на котором строится все, что они делают.
– Некоторые маги возражают против термина «выслеживание», – продолжал он, – но название пришло от того, что оно влечет за собой тайное поведение.
– Его также называют искусством красться, но этот термин в равной степени неудачен. Мы сами, из-за нашего невоинственного темперамента, называем его искусством контролируемой глупости. Ты можешь называть его как хочешь. Но мы продолжаем использовать термин «выслеживание», потому что легче сказать «сталкер», как говорил мой бенефактор, чем неуклюжее «творец контролируемой глупости».
При упоминании их бенефактора они засмеялись, как дети.
Я отлично понимал его. У меня не было ни вопросов, ни сомнений. Было лишь чувство, что я должен держаться за каждое слово дон Хуана, чтобы сказанное осело во мне. Иначе мои мысли побегут впереди него.
Я заметил, что мои глаза были зафиксированы на движении его губ, в то время как слух фиксировался на звучании слов. И как только я понял это, то уже не мог больше следовать ему. Моя концентрация нарушилась. Дон Хуан продолжал говорить, но я не слушал его. Я поражался невообразимой возможности жить постоянно в повышенном сознании. Я спрашивал себя, какова ценность выживания? Можно ли оценивать ситуации лучше? Быть быстрее, чем обычный человек, или, возможно, быть умнее?
Дон Хуан внезапно перестал говорить и спросил меня, о чем я задумался.
– Ах, ты так практичен, – прокомментировал он после того, как я рассказал ему о моих мечтаниях. – я думал, что в повышенном сознании твой темперамент станет более артистичным, более мистичным.
Дон Хуан повернулся к Висенте и попросил его ответить на мои вопросы. Висенте прочистил горло и потер руки об свои штаны. Он производил ясное впечатление страданий человека на грани испуга. Мне стало жалко его. Мысли завертелись клубком. И когда я услышал его заикание, в мою голову ворвался образ – образ, который всегда возникал у меня при виде робости моего отца, его боязни людей. Но прежде чем я успел поддаться этому образу, глаза Висенте вспыхнули с какой-о необычайной внутренней яркостью. Он уставился на меня с комично серьезным лицом и заговорил авторитетно, в профессорской манере.
– Отвечаю на твой вопрос, – сказал он. – В повышенном сознании нет ценности выживания, иначе в нем оказалась бы вся человеческая раса. Люди бегут от него, поскольку войти в него очень трудно. И все же всегда существует маловероятная возможность того, что обычный человек может войти в такое состояние. Когда это происходит, он обычно преуспевает в смущении, порою даже непоправимо.
Все трое разразились хохотом.
– Маги говорят, что повышенное сознание является главным входом в «намерение», – сказал дон Хуан. – и они именно так его и используют. Подумай над этим.
Я по очереди осмотрел каждого из них. Мой рот был открыт, и я чувствовал, что если оставлю его открытым, то в конце концов смогу разрешить загадку. Я закрыл глаза, и ответ пришел ко мне. Я почувствовал это. Я не думал о нем. Я не мог бы выразить его словами, как бы сильно не старался.
– Хорошо, хорошо, – сказал дон Хуан, – ты настиг другое решение магов, причем самостоятельно, но у тебя еще нет той энергии, чтобы подравнять его и выразить в словах.
Ощущение, переживаемое мной, было более чем просто неумение выражать свои мысли, оно было подобно переживанию того, что я забыл давным-давно: когда я не знал, что же я чувствую, потому что еще не научился говорить, и следовательно, не имел средств претворять свои чувства в мысли.
– Размышление и точное выражение того, что ты хочешь сказать, требует несметного количества энергии, – сказал дон Хуан, вдребезги разбив мое чувство.
Сила моей задумчивости была так велика, что я забыл, с чего она началась. Я ошеломлено посмотрел на дон Хуана и признался, что понятия не имею о том, что они или я говорил и делал минутой раньше. Я помнил инцидент с кожаной веревкой и то, что после этого говорил мне дон Хуан, но не мог вспомнить чувства, которые переполняли меня буквально секундой раньше.
– Ты пошел ошибочным путем, – сказал дон Хуан, – ты пытаешься вспомнить мысли так, как делал это всегда, но сейчас другая ситуация. Минутой раньше у тебя было всепоглощающее чувство, что ты знаешь что-то очень особенное. Такие чувства нельзя вспомнить, используя память. Ты вспомнишь их, когда вновь создашь их «намерение».
Он повернулся к Сильвио Мануэлю, который растянулся в кресле, вытянув ноги под кофейный стол. Сильвио Мануэль пристально посмотрел на меня. Его глаза были черные как два куска блестящего обсидиана. Без малейшего движения мышц он издал пронзительный птичий крик.
– Намерение!! – кричал он. – намерение!! Намерение!!
С каждым криком его голос становился все более и более нечеловеческим и пронзительным. Волосы на задней части моей шеи встали дыбом. По коже побежали мурашки. Но мой ум, вместо того, чтобы сфокусироваться на испуге, который я переживал, упорно продолжал вспоминать чувство, которое я имел. И прежде чем я успел полностью обсмаковать это, чувство возникло и взорвалось в чем-то еще. Вот тогда я понял не только то, почему повышенное сознание является входом в «намерение», я понял, что было самим «намерением». И прежде всего я понял, что это знание не может быть выражено словами. Это знание было здесь для каждого. Его можно было почувствовать, можно было использовать, но невозможно было объяснить. В него входили, изменяя уровни сознания, следовательно, повышенное сознание было дверью или входом. Но даже этот вход невозможен для объяснения. Им можно было только пользоваться.
Здесь был и другой фрагмент знания, который пришел ко мне в этот день без какой-либо подготовки: что естественное знание «намерения» доступно каждому, но господство над ним принадлежит тем, кто попробовал его.
К этому времени я был ужасно утомлен, вполне вероятно, из-за того, что мое католическое воспитание оказывало тяжелейшее противодействие. Одно время я даже верил, что намерение было богом.
Я рассказал об этом дон Хуану, Висенте и Сильвио Мануэлю. Они рассмеялись. Висенте тем же профессорским тоном сказал, что оно не может быть богом, поскольку «намерение»
– Это сила, которая не может быть описана или более менее изображена.
– Не будь нахалом, – сказал мне строго дон Хуан. – не пытайся спекулировать на основании твоей первой и единственной пробы. Подожди, пока не сможешь управлять своим знанием, а уж потом решай, что есть что.
Воспоминания четырех настроений «выслеживания» истощили меня. Наиболее драматическим следствием было большее, чем обычно, безразличие. Меня не волновало бы и то, свались я или дон Хуан замертво. Меня не волновало, останемся ли мы на этом древнем форпосте на ночлег или начнем спуск в темноту прямо сейчас.
Дон Хуан был очень проницательным. Он отвел меня за руку, как слепого, к массивной скале и помог мне сесть спиной к ней. Он посоветовал, чтобы я позволил естественному сну вернуть меня в обычное состояние сознания.
4. НАШЕСТВИЕ ДУХА
ВИДЕНИЕ ДУХА
Прямо после позднего обеда, пока мы были еще за столом, дон Хуан сообщил, что мы оба проведем эту ночь в пещере магов, и что нам пора в дорогу. Он сказал, что мне просто необходимо посидеть там еще раз в полной темноте, позволив структуре скалы и намерению магов сдвинуть мою точку сборки.
Я хотел встать со стула, но дон Хуан остановил меня и сказал, что сначала хочет объяснить мне кое-что. Он потянулся, положив ноги на сидение стула, а затем откинулся на спинку в расслабленное и удобное положение.
– Когда я «вижу» тебя более подробно, – сказал дон хуан, – я замечаю в тебе все большее и большее сходство с моим бенефактором.
– Когда я «вижу» тебя более подробно, – сказал дон хуан, – я замечаю в тебе все большее и большее сходство с моим бенефактором.
Я почувствовал себя ужасно неудобно и не мог позволить ему продолжать. Я сказал, что не могу представить себе, в чем это сходство, но если что-то общее и есть, – а такая возможность никак не устраивала меня, – я буду признателен ему, если он расскажет мне об этом, дав мне шанс исправиться или избежать этого.
Дон Хуан смеялся, пока слезы не покатились по его щекам.
– Одно из сходств в том, что, когда ты действуешь, ты действуешь очень хорошо, – сказал он, – но когда ты думаешь, то всегда сбиваешь себя с толку. Мой бенефактор был точно таким же. Он не мог хорошо думать.
Я хотел оправдать себя, сказав, что с моим пониманием все в порядке, но уловил проказливый оттенок в его глазах и тут же остановился. Он заметил изменение моего поведения и тут же засмеялся с ноткой удивления. Должно быть, он ожидал противоположного.
– Я хотел сказать, к примеру, что у тебя возникают проблемы в понимании духа только тогда, когда ты думаешь о нем, – продолжал он с укоризненной улыбкой. – но когда ты действуешь, дух легко открывается тебе. С моим бенефактором было точно так же.
– Перед тем, как мы поедем к пещере, я расскажу тебе историю о моем бенефакторе и четвертом абстрактном ядре.
– Маги верят, что до самого момента нашествия духа каждый из нас может уйти от духа, но только не потом.
Дон Хуан преднамеренно сделал паузу, движением бровей побуждая меня понять то, о чем он мне говорит.
– Четвертым абстрактным ядром является широкая атака нашествия духа, – продолжал он. – четвертое абстрактное ядро является действием откровения. Дух открывает нам себя. Маги описывают это так: дух сидит в засаде, а затем налетает на нас, как на свою добычу. Маги говорят, что нашествие духа всегда скрытное. Оно происходит, и все же кажется, что ничего не случилось.
Я стал очень нервным. Тон голоса дон Хуана вызывал во мне чувство, что он готов прыгнуть на меня в любой момент.
Он спросил, помню ли я момент, когда дух набросился на меня, наложив отпечаток постоянной верности к абстрактному.
Я не имел понятия, о чем он говорит.
– Это порог, перейдя который, не имеешь пути к отступлению, – сказал он. – обычно с момента стука духа проходят годы, прежде чем ученик достигает этого порога. Но иногда порог достижим почти мгновенно. И тому пример – случай моего бенефактора.
Дон Хуан сказал, что каждый маг должен иметь ясное воспоминание о пересечении этого порога, этим он напоминает себе о новом состоянии своего перцептуального потенциала. Он объяснил, что можно достичь этого порога даже не будучи учеником магии, и что единственная разница между обычным человеком и магом в этом случае заключается в том, на что каждый делает ударение. Маг подчеркивает пересечение этого порога и использует воспоминание об этом как ориентир. Обычный человек не пересекает порог и считает лучшим для себя забыть о нем.
Я сказал, что не согласен с его точкой зрения, поскольку не могу принять, что здесь есть только пересечение порога.
Дон Хуан посмотрел в сторону неба с унынием и покачал головой в шутливом жесте отчаяния. Я продолжал излагать свои аргументы, не для того, чтобы поспорить с ним, а чтобы прояснить кое-что в своем уме. И все же я быстро терял свой импульс. Внезапно ко мне пришло чувство, что я скольжу по тоннелю.
– Маги говорят, что четвертое абстрактное ядро имеет место, когда дух перерезает наши цепи самоотражения, – сказал он. – отсечение наших цепей изумительно, но и очень нежелательно, так как никто не хочет быть свободным.
Ощущение скольжения через тоннель продолжалось довольно долго, а затем все стало ясным для меня. И я засмеялся. Странное понимание, запертое внутри меня, взорвалось смехом.
Казалось, дон Хуан читает мои мысли, как книгу.
– Это странное чувство – понимание того, что все, о чем мы думаем, все, о чем мы говорим, зависит от положения точки сборки, – заметил он.
И это было именно то, о чем я размышлял и над чем смеялся.
– Я знаю, что в этот момент твоя точка сборки переместилась, – продолжал он, – и ты понял секрет наших цепей. Они держат нас под стражей. Но удерживая нас приколотыми к нашему удобному месту самоотражения, они защищают нас от натиска неизвестного.
У меня был один из тех удивительных моментов, в течение которых все знание о мире магов было кристально чистым. Я понимал все.
– Как только наши цепи порваны, – продолжал дон Хуан, – мы больше не связаны с делами повседневного мира. Мы по-прежнему остаемся в повседневном мире, но не принадлежим здесь ничему и никому. Чтобы принадлежать, мы должны были разделять дела людей, и здесь без цепей не обойтись.
Дон Хуан сказал, что нагваль Элиас как-то объяснил ему отличительную черту обычных людей, которая является тем, что мы отделяем метафорическим кинжалом – делами нашего самоотражения. Этим кинжалом мы режем самих себя и истекаем кровью, а работа наших цепей самоотражения дает нам чувство, что мы отделили от себя нечто замечательное и удивительное, что кровоточит вместе с нами – нашу человеческую природу. Но если мы изучим ее, то увидим, что истекаем кровью мы одни, что мы не отделяем ничего, и все, чем мы занимались прежде, являлось игрой с нашим податливым, нереальным и искусственным отражением.
– Маги больше не принадлежат миру повседневных дел, – продолжал дон Хуан, – поскольку они больше не терзаются своим самоотражением.
Потом дон Хуан начал рассказ о своем бенефакторе и нашествии духа. Он сказал, что история началась прямо после того, как дух постучал в дверь молодого актера.
Я перебил дон Хуана и спросил его, почему он постоянно использует термины «молодой человек» и «молодой актер», подразумевая нагваля Хулиана.
– В течение этой истории он не был нагвалем, – ответил дон Хуан. – он был молодым актером. В этой истории я не могу называть его просто Хулиан, поскольку для меня он всегда будет нагвалем Хулианом. Как знак уважения к его периоду безупречности к имени нагваля прибавляется «нагваль».
Дон Хуан продолжил свой рассказ. Он сказал, что нагваль Элиас остановил смерть молодого актера, переводя его в состояние повышенного сознания, и провел несколько часов в напряженной борьбе, пока актер не пришел в сознание. Нагваль Элиас не упоминал своего имени, но представился как профессиональный целитель, который наткнулся на трагическую сцену, где умирали два человека. Он указал на молодую женщину, талию, растянувшуюся на земле. Юноша с удивлением увидел, что она лежит рядом с ним без сознания. Он помнил, что видел, как она уходила, он был ошеломлен, услышав от старого целителя, что, вероятно, бог покарал Талию за ее грехи, поразив ее молнией и лишив ее рассудка.
– Но откуда здесь взяться молнии, если даже не было дождя? – спросил молодой актер едва слышным голосом. На него явно произвело впечатление, когда старый индеец ответил, что пути господни неисповедимы.
Я вновь перебил дон Хуана. Мне не терпелось узнать, действительно ли молодая женщина лишилась своего рассудка. Он напомнил мне, что нагваль Элиас нанес сокрушительный удар по ее точке сборки. Он сказал, что она не теряла рассудка, но в результате удара то входила, то выскакивала из повышенного сознания, что создавало серьезную угрозу ее здоровью. Однако, после титанической борьбы нагваль Элиас помог ей стабилизировать ее точку сборки, и она надолго вошла в повышенное сознание.
Дон Хуан отметил, что женщины способны на такой мастерский прием: они могут подолгу сохранять новое положение своей точки сборки. А Талия была бесподобна. Как только ее цепи были порваны, она немедленно поняла все и подчинилась замыслам нагваля.
Дон Хуан, подробно разъясняя свою версию, сказал, что нагваль Элиас, будучи не только превосходнейшим «сновидящим», но и выдающимся «сталкером», «видел», что молодой актер избалован и самодоволен, но только на вид кажется трудным и бесчувственным. Нагваль знал, что если он начнет развивать идею бога, греха и кармы, религиозные убеждения актера разрушат его циничное отношение.
После слов о божьей каре внешний фасад актера растворился. Он начал выражать угрызения совести, но нагваль его резко оборвал, сделав сильное ударение на том, что когда смерть находится так близко, чувство вины больше не имеет значения.
Молодой актер слушал внимательно, но хотя он и чувствовал сильную боль, он не верил, что ему грозит смерть. Он думал, что его слабость и обморочное состояние вызваны большой потерей крови.
Словно читая в уме молодого актера, нагваль объяснил ему, что эти оптимистические мысли неуместны, что его кровотечение, будучи смертельным, остановилось не само по себе, а по его, целителя, воле.
– Когда я ударил тебя по спине, я вколотил в тебя пробку, остановившую истечение твоей жизненной силы, – сказал нагваль молодому скептику, – без этого ограничения неизбежный процесс твоей смерти продолжался бы. И если ты не веришь мне, я докажу это тебе, убрав пробку другим ударом. Сказав это, нагваль Элиас хлопнул молодого актера по правой стороне его грудной клетки. В тот же миг молодой человек натужился и задохнулся. Изо рта у него полилась кровь, которую он бесконтрольно отхаркивал. Следующий удар по его спине остановил агонизирующую боль и тошноту. Но он не остановил его страх, и юноша потерял сознание.