Действительно, несчастная Мария была так потрясена этой вестью, что даже не могла криком выразить свою скорбь. Долгое время она находилась между жизнью и смертью. Лорд, узнав правду от кормилицы, был в таком отчаянии от своей неосторожности, что хотел было тут же наложить на себя руки. Но, подумав, что еще может быть полезен своей удрученной подруге, он решил служить ей как в Англии, так и в Италии. Когда она очнулась, единственным ее желанием было немедленно отправиться в Рим. У нее еще оставались какие-то проблески надежды. Не всегда можно доверять английской газете. Правдоподобно ли, чтобы знатный человек был так подло убит? Если она действительно лишилась его, то она не хотела жить, но решила отомстить, а потом умереть на его могиле.
Лорд, сам глубоко взволнованный, не мог не сочувствовать неистовству любящей девушки; он предложил сопровождать ее в Рим и служить ей защитой от всех врагов. Они так торопились, что взяли с собою лишь самое необходимое в дороге; их сопровождали только лакей и кормилица. В Риме их появление должно было бы кое-кого сильно встревожить, но до стен города они не доехали. Когда слух об их отъезде распространился, за ними погнались и задержали их в гавани Рай,{52} а оттуда насильно вернули в Лондон.
Последствия этого побега оказались менее пагубными, чем можно было ожидать, судя по отчаянию донны Марии. Миледи ***, распорядившаяся о погоне за сыном, оказалась не столь разгневанной; узнав, чем вызван побег сына, она даже похвалила его за великодушие. Однако она считала, что путешествие в Италию не так уж необходимо ни донне Марии, ни ее сыну, и поэтому ласковым обращением старалась отвлечь их от этой мысли и все время держала обоих возле себя. Сначала все средства, применяемые для смягчения страданий, были бессильны помочь донне Марии, но со временем они стали оказывать обычное действие. Она продолжала жить в Лондоне, пользуясь все тем же покровительством. По ее грустному взгляду можно было опасаться, что сердце ее будет еще долго находиться во власти любви и печали. Но когда стало известно, что любовь к ней гвардейского офицера разгорелась с новой силой, появилась надежда, что она примет его предложение и тогда заживут все раны, нанесенные ее сердцу.
ПРИКЛЮЧЕНИЕ ПРЕКРАСНОЙ МУСУЛЬМАНКИ
Перевод Е. ГунстаМолодой человек из Богемии, по имени Вердиниц, уже несколько лет томился в рабстве, и единственной его отрадой было то, что он нравился дочери своего хозяина, сердце которой завоевал без особого труда. Жили они в болгарском городе Храдише.{53} Утешаясь своей любовью и надеждой, что со временем ему удастся уговорить возлюбленную бежать вместе с ним, Вердиниц всячески старался заслужить доверие хозяина. Он знал, что главной чертой характера старика является скупость, и поэтому особенно старался показать, как он бережлив. Ему это удалось до такой степени, что турок, предварительно всячески испытав его, решил, что раб столь же предан ему, сколь и благонравен, и однажды, беседуя с ним с глазу на глаз, дал ему такое доказательство своего доверия, что оно покажется весьма странным для скупца.
— Я столь высокого мнения о твоей честности, — сказал он ему, — какого у меня нет ни об одном турке. К тому же здесь у тебя нет ни друзей, ни родных, которым ты мог бы желать большего добра, чем мне. Эти два соображения побуждают меня выбрать тебя для исполнения дела, от которого всецело зависит мой покой. Скажи мне откровенно, не заблуждаюсь ли я насчет твоей честности и усердия?
Ответ Вердиница только укрепил скупца в его мнении. Старик тут же расцеловал его, обращаясь к нему с самыми ласковыми словами, потом взял его за руку и, несколько раз оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не видит, повел его через несколько комнат в кладовую, Находившуюся в самой глубине дома, и внушительным ключом отпер дверь.
Комната была темная, а единственное окно в ней было забрано железной решеткой, так что она напоминала тюрьму.
— Здесь, — пояснил скупец, — я держу под замком мое золото и серебро. У меня великое множество сокровищ, это плоды моих трудов и мои сбережения.
И, продолжая открывать все новые и новые шкафы, он показывал Вердиницу бесчисленные сокровища.
— Сказать ли тебе, чего недостает для моего счастья? Меня терзает боязнь лишиться всего этого. Мне нужен человек, на которого я мог бы возложить охрану моих сокровищ, человек, который беспрестанно следил бы за их сохранностью, предупреждал бы меня о малейшем подозрительном шуме — словом, человек, преданность которого избавила бы меня от постоянной тревоги, не дающей мне покоя. Можешь ли ты обещать мне такую услугу? Будь уверен, что тебе ни в чем не придется нуждаться и что, кроме моих денег, сам ты станешь для меня самым дорогим, что есть у меня на свете.
Вердиниц, не подозревая того, к чему обязывает его обещание, которое он дает, ни минуты не колеблясь, связал себя самыми страшными клятвами. Старик был очень доволен, снова посулил вознаградить его, как он того и не ожидает, и, тщательно заперев все шкафы, еще раз обнял своего раба, наказал ему хранить тайну и быть неизменно усердным, затем вышел из комнаты, тотчас же захлопнув за собою дверь.
Такой неожиданный поступок, пожалуй, самый странный из всех когда-либо порожденных скупостью, мог бы оказаться для Вердиница роковым, если бы не свойственная ему твердость духа, ибо, поняв, как жестоко его обманули, он на первых порах впал в такое отчаяние, что готов был размозжить себе голову об дверь, которую он не в силах был отворить.
Разговор их состоялся в такое время дня, когда Вердиниц уже давным-давно вышел из-за стола, хозяин же стал выжидать подходящую минуту, чтобы незамеченным отнести ему еду, вследствие чего несчастный чуть не умер от голода. Любовь, ужас перед одиночеством, страх, что его ждет что-то еще худшее, от чего он не может защитить себя, — все это вкупе угнетало его.
Правда, через два дня хозяин пришел к нему и принес кушанья, которые, однако, были переданы ему с великими предосторожностями через приоткрытую дверь. Вместе с тем ему вновь напомнили о бдительности, осторожности, терпении и многих других добродетелях, которые и без того были ему свойственны. Он мог бы воспользоваться случаем, чтобы возразить против насилия, на которое никогда не давал согласия. Но отлично понимал, что теперь возражать уже поздно и что даже жаловаться нельзя, ибо это встревожит скупца и, следовательно, может вызвать его месть. Поэтому он решил дожидаться освобождения по милости неба или в силу какого-либо обстоятельства, которое может со временем обнаружиться.
И действительно, после двухнедельных, страданий он услышал какой-то шорох в окне; обратив взор в сторону этой неожиданной помощи, он заметил свет фонарика, который кто-то старался просунуть сквозь решетку как бы для того, чтобы узнать, есть ли кто-нибудь в кладовой. Хотя и трудно было услышать, что пытаются ему сказать, он понял, что кто-то хочет ему помочь, а подойдя к решетке, он с великой радостью и с не меньшим удивлением узнал свою возлюбленную, которая стояла на ступеньке лестницы и упорно старалась разглядеть его.
Ей легко было говорить, и он слышал ее, но решетка разделяла их. Пломби — так звали девушку — поведала возлюбленному о тревоге, в которую ее повергло его исчезновение. Сначала она оказалась во власти множества мрачных подозрений, причем ей легче удавалось придумывать различные поводы для беспокойства, чем находить основания для успокоения. Поэтому она несколько дней провела в смертельной тревоге, пока наконец отец, за поступками которого она внимательно следила, не направился с великими предосторожностями к кладовой, прихватив несколько кушаний, которыми он тайком запасся. Тут она поняла, что по тем или иным причинам он держит Вердиница взаперти.
Ей понадобилась помощь другого раба, чтобы раздобыть лестницу и некоторые необходимые приспособления. Раб этот был при ней и, хотя она и не вполне была в нем уверена, она предпочла пойти на риск, чем упустить возможность разгадать эту тайну.
Вердиниц, со своей стороны, рассказал нежной Пломби обо всех муках, которые он претерпел, и как с ним обошлись. На радостях, что они вновь увиделись, они прониклись надеждой, что любовь завершит их счастье и так или иначе они одолеют решетку. Несколько ночей только этим они и занимались, но, когда работа уже сильно подвинулась и узник ждал, что его возлюбленная вот-вот завершит ее, он был крайне удивлен, увидав на лестнице вместо нее раба, услугами коего она пользовалась.
От раба Вердиниц узнал, что возлюбленную его в тот самый день выдали замуж по турецкому обычаю, то есть не предупредив ее, и отправили к ее мужу, губернатору Храдиша. Покидая отчий дом, она велела передать Вердиницу, что она в смертельной тоске от необходимости уступить насилию, что она по-прежнему любит его, что она долго будет отказывать губернатору в супружеских правах и что она заклинает любимого поскорее вырваться с помощью раба из темницы, чтобы помочь и ей обрести свободу, что теперь это будет, пожалуй, легче сделать, чем в доме ее отца, и что, во всяком случае, сейчас это еще важнее и неотложнее.
От раба Вердиниц узнал, что возлюбленную его в тот самый день выдали замуж по турецкому обычаю, то есть не предупредив ее, и отправили к ее мужу, губернатору Храдиша. Покидая отчий дом, она велела передать Вердиницу, что она в смертельной тоске от необходимости уступить насилию, что она по-прежнему любит его, что она долго будет отказывать губернатору в супружеских правах и что она заклинает любимого поскорее вырваться с помощью раба из темницы, чтобы помочь и ей обрести свободу, что теперь это будет, пожалуй, легче сделать, чем в доме ее отца, и что, во всяком случае, сейчас это еще важнее и неотложнее.
Рассказа раба было достаточно, чтобы побудить Вердиница напрячь все силы. Решетка недолго сопротивлялась усилиям, внушенным любовью и ревностью. Но когда узник оказался свободным и готов был выйти на волю, у него зародилось сомнение. Он находился среди несметного скопища золота и серебра, которое, правда, ему не принадлежало, но часть которого должна была перейти к его возлюбленной по праву наследства. Она поручила ему освободить ее, а без денег в таких предприятиях трудно преуспеть. Словом, старается он ради нее; так разве непозволительно ему захватить с собою некоторую сумму в возмещение того, от чего ей придется отказаться, когда она бежит вместе с ним?
Эти мысли долго волновали его. Но взломать замок было не легче, чем взломать решетку. Нужные инструменты находились в его руках. Однако врожденное благородство оказалось единственным законом, которому он подчинился. Что бы ни готовили ему судьба и любовь, он хотел заслужить их благоволение, руководствуясь честью и добродетелью, а потому решил поскорее спуститься вниз, чтобы выйти из дома еще до рассвета, и приказал рабу, который останется после его исчезновения, так тщательно поставить на место решетку и спрятать лестницу, чтобы по крайней мере побег его обнаружили бы не сразу.
К несчастью, раб не был столь же щепетилен. Он помнил слухи, неизбежно возникающие в доме скупца, и понял, что помещение, в котором он находится, служит кладовой сокровищ его хозяина. Оставшись один, он не мог удержаться от соблазна обогатиться путем кражи, в которой его никак нельзя будет обвинить. Он вскрыл несколько шкафов. Действуй он попроворнее, его, пожалуй, и не накрыли бы; но ему так хотелось увидеть все сокровища и унести побольше, выбрав наиболее ценное, что он настолько задержался, что турок застал его. Скупец, страсть которого никогда не давала ему спокойно поспать, проснулся среди ночи и без всякого иного повода, кроме обычной своей подозрительности, вздумал пройтись до двери кладовой. Прислушиваясь к малейшему шороху, он вскоре расслышал позвякивание монет. Он резко распахнул дверь, и при виде хозяина несчастный раб оледенел от ужаса.
Турок без особого труда схватил его. В порыве бешенства у него хватило бы сил задушить злодея собственными руками, но старик хотел узнать, кто его сообщники. Он подумал, что его ограбили дочиста, и, хотя тут и не оказалось Вердиница, он поначалу вообразил, что Вердиниц, действуя заодно с тем, кого он держит в руках, успел скрыться с большей частью добычи. Однако после взрывов дикого бешенства и беспорядочных вопросов, заданных рабу, старик из ответов его понял, что уж не так несчастлив, как воображал, и что все его сокровища целы. Успокоившись, он заставил раба подробно рассказать ему, как происходило дело, а поскольку у раба не было иной возможности сохранить жизнь, как только откровенно все рассказав, то он не только признался, что вознамерился обокрасть, но рассказал также и о побеге Вердиница, и об его отношениях с Пломби, и о том, что она поручила Вердиницу похитить ее, если удастся, у мужа. Признание это не подействовало так, как рассчитывал раб. На другой же день он был посажен на кол.
Вердиниц вскоре узнал о печальной участи своего помощника и о том, что хозяин разыскивает его самого. Снова возник повод для тревоги, которая в рядовой душе убила бы сразу и отвагу, и любовь. Однако, чтобы не создалось впечатление, будто на его пути встретились особые трудности, поспешим сказать о двух обстоятельствах, весьма для него благоприятных.
Одно из них — то, что он мог полагаться на дружбу богатого купца из Храдиша, бежавшего из Богемии. Купец всегда относился к нему не как к рабу, а как к человеку, пользовавшемуся уважением на их общей родине; он-то и приютил Вердиница после его побега из кладовой хозяина.
В таком надежном доме Вердиниц не только мог спокойно жить, но было у него и то преимущество, что здесь он имел возможность получать сведения обо всем, что предпринимает его бывший хозяин, и сообразовывать с этим свои собственные поступки.
Вторым благоприятным обстоятельством было то, что каких бы признаний ни добился хозяин от казненного раба, ни одно из них не могло ни обесчестить Вердиница, ни изобличить его в ином преступлении, кроме побега. А что касается его любви к Пломби и его намерений в отношении ее, то, если они и стали известны ее отцу, он был уверен в том, что ни одна жена не станет сообщать об этом мужу, и, следовательно, ему нечего опасаться со стороны губернатора и нет особых трудностей осуществить задуманное.
Жены турок, живущих в Болгарии, благодаря соседству с христианами не так угнетены, как в Турции, и жилища турок не столь недоступны, чтобы любознательный путешественник, заслуживающий некоторого уважения, не мог иной раз проникнуть в дом.
Правда, такая милость оказывается редко, притом всегда в присутствии хозяина. Но многие богатые турки подчеркивают, что им чужда мусульманская строгость, а стараются показать, что воспитанность и общительность — добродетели, не чуждые и им. Отсюда следует, что во всех пограничных провинциях с рабами-христианами обращаются не так сурово, как в провинциях отдаленных. Есть к этому и другая причина, а именно опасение, что христиане в таких случаях будут вести себя так же.
Как бы то ни было, губернатор Храдиша отнюдь не слыл свирепым и нелюдимым, а создал себе репутацию человека, обращающегося с иностранцами весьма любезно.
Основываясь на этих слухах, и построил Вердиниц свой план освобождения возлюбленной. Он поделился им со своим другом, без содействия которого не мог бы его осуществить. Надо заметить, что продолжительность его пребывания в рабстве объяснялась не столько невозможностью освободиться, сколько любовью, ибо он попал в плен во время войны, а первый его хозяин продал его в Храдиш, и, следовательно, жил он в местности не столь отдаленной, чтобы нельзя было дать знать о себе своим родным и получить от них деньги для выкупа. Но чары Пломби и любовь удерживали его от этого.
Он рассказал о своем происхождении и о своем богатстве другу, приютившему его, и признание это еще больше укрепило хозяина в его расположении и в желании содействовать соотечественнику. Вердиниц продолжал делиться с ним своими планами и просил его помощи в их осуществлении. А именно, он просил тайно подготовить для него экипаж, достойный человека его происхождения, и послать экипаж на определенное расстояние, в глухую местность, куда Вердиниц отправится и сам, а оттуда приедет в город столь торжественно, что никто не узнает в нем раба. Единственное затруднение заключалось в том, чтобы подыскать слуг-богемцев, которые содействовали бы такой маскировке.
Но найти таких людей было невозможно, и это препятствие могло помешать осуществлению затеи. Тогда купец, желавший любой ценой услужить Вердиницу и сохранить его дружбу, решился на единственное средство, которое помогло бы Вердиницу возвратиться на родину: он смело предложил другу, что он перерядится в слугу, перерядит также жену, сына и одну из дочерей, то есть тех детей, которые по возрасту своему подходят для такой затеи, и проводит его, пренебрегая всеми опасностями. Он поставил только два условия: что он поселится в квартале, самом отдаленном от его собственного дома, и что маскарад этот продлится не дольше десяти дней, ибо он рассчитывал объяснить свое отсутствие на этот срок загородной прогулкой, которую он вздумал совершить с несколькими своими домочадцами.
Вердиниц, не столь осторожный, сколь храбрый и честный, принял это предложение с восторгом и горячей благодарностью, а чтобы губернатор, когда он предстанет перед ним, не сомневался, что имеет дело с путешественником-богемцем, он сочинил несколько рекомендательных писем от имени известных в Храдише лиц. Письма были адресованы людям, с деятельностью которых купец был знаком, а так как в них просили всего лишь благосклонного отношения к знатному человеку, совершающему путешествие из любопытства и уважения к их стране, то купец и Вердиниц считали, что столь невинный обман не может вызвать нежелательных последствий. Поклажа должна была заключаться только в одежде, да еще надо было набрать хороших лошадей; и купец с сыном легко добыли и то, и другое.