- Да это мой брат из Сузуна, чо завелся, зараза?!. - вскинулась его спутница. - Я его пригласила, пусть сидит, на тебя посмотрит, какой ты есть!
- Ну, если брат, я что ж, я это... - замялся Замшевый, подавая руку. Валентин, бывший, так сказать, в настоящем. Мы поженились, когда вы, так сказать, отбывали...
- Дождь...
- Ага... - не поняв, кивнул Валентин. - А я Надежду спрашиваю, что да кто, а она темнит... Стульчик, это, и прибор, а?
Официант принес стул и прибор.
- Я думаю, надо за знакомство. - Валентин оглянулся. - Тут не дают, а мы с собой втихаря, - он налил под столом стакан водки, разлил на троих. Вздрогнем? Или ощетинимся?.. А?
- Я не хочу, - сказал Дождь.
- Это не по-товарищески, - погрозил пальцем Валентин. - У нас не принято! Тем более мы с Надеждой, - он заулыбался, на носу блестели капли. - Ну, в общем, кое-что решили...
- Я пока ничего не решила! - заявила Надежда.
- Да ладно, будет, чо ты, братан ведь! А то как неродная! Ну?!
- Еще слово - и так вмажу, что вылетишь отсюда в два счета!
- Ну, чево завелась?!. Я тост хотел сказать почти про любовь, а ты: вмажу, вылетишь!.. Ну, бывайте! - Он залпом выпил.
Лена за соседним столиком поднялась.
- Подожди, сейчас принесут кофе! Еще десять только, - сказал Чугунов.
- Нет, мне надо идти! - Лена вышла из-за столика, направилась к выходу.
Чугунов поднялся, чтобы проводить, но Дождь бросился следом, опередив его.
- Эй, братан?!. - удивленно закричал вслед ему Валентин. - Надежда, догони его! Он чо, обиделся? Я ж пошутил!..
Надежду точно кто подтолкнул, она догнала Дождя и, остановив его, прошептала:
- Не бросайте, уведите меня, я больше не могу! Лена оглянулась, увидела плачущую женщину, державшую Дождя за руку, и выскочила из кафе. В голове у нее все перемешалось: и эта женщина, назвавшая Дождя братом, что была явная ложь, и ее плешивый спутник и пьяный Крупенников. Одно она знала теперь твердо: она не только никогда не любила Чугунова и не смогла бы полюбить, но даже не испытывала к нему симпатии. Брезгливое отвращение вдруг разом заполнило ее. Она еще не понимала, откуда это отвращение, ведь неделю назад у него дома она даже позволила ему поцеловать себя, он сделал это умело, наслаждаясь больше ее смущением, чем сам волнуясь, но тогда она об этом не думала, это выплыло вдруг сейчас, в тот самый миг, когда появился Дождь.
До него весь день и вечер она жила в тревожном предчувствии беды, и в кафе, несмотря на все усилия Чугунова и диск-жокея, ей не сиделось.
Пришел Дождь, и ее в тот же миг ожгло его неподдельным волнением, и сразу же выплыла вся фальшь Чугунова. Вот чего она не могла распознать сразу: фальшь и подделку!
Уже свернув в Тихий переулок, она остановилась. Никто не догонял ее, и она подумала о Дожде. И странное дело: не ревность, а тревога за него вдруг шевельнулась в душе.
Дождь вышел из кафе вместе с Надеждой, она крепко держала его за руку, точно боясь, что он убежит.
- Вы меня только проводите, и все, а то увяжется этот плешивый, не отлипнет! Я еще, чего доброго, глупостей наделаю! Вы приезжий?
- Да, - Дождь кивнул.
Они быстро шли по дороге, Надежда время от времени оглядывалась, опасаясь погони. Но никто не бежал за ними. Только сейчас Дождь сумел рассмотреть женщину. Кудрявые колечками темно-каштановые волосы обрамляли слегка удлиненное лицо, кое- где тронутое уже первыми морщинками. Невысокая, с ладными ногами и гибким телом, Надежда вполне могла бы считаться красавицей, но выражение ожесточенности, не сходившее с лица, портило все дело. Тонкие черты требовали мягкости, доброты души, но какая-то застарелая, крепкая обида сидела в ней, заставляя Надежду не расставаться с маской злого высокомерия и брезгливости.
- Козел вонючий! - выругалась она. - Он и не понял, что я бросила его! Бросила навсегда! Сейчас завалится спать и захрапит!.. Он, видите ли, собирается возвратиться, думает, что осчастливил меня! Козел! Вы извините, что я так резко, но вы же видели, что это за субъект. Обыкновенный слесарь-сантехник, а туда же, замшевый пиджак напялил, который как седло на корове!.. А вы откуда?
- Я?.. - Дождь запнулся. - Я из Венеции...
- Из Венеции? - удивилась она. - По турпутевке ездили?
- Ага, - кивнул Дождь.
- Ну и как там? Сколько меняют?
- Чего меняют? - не понял Дождь.
- Ну, денег сколько меняют?
- Я не помню, это давно было...
- А сейчас вы где работаете? - удивилась Надежда.
- Я музыкант, - не понимая, что от него хотят, ответил Дождь.
- А-а, так вы на гастроли ездили!
- Да, - сказал Дождь, вспоминая, что это за слово "гастроли".
- Я так и подумала сразу. Я только подумала, что вы поете, - уточнила Надежда.
- А я действительно пою, - удивился Дождь ее догадке.
- Правда?!. Вот здорово! А как ваша фамилия? Может, я слышала?..
- Вряд ли... Это было давно, - он смутился.
- Нет, правда, скажите! Хоть буду знать, кто меня провожал. Завтра расскажу девчонкам, те лопнут от зависти. Я в бухгалтерии райпищекомбината работаю. Так как ваша фамилия?
- Моя фамилия Веротти, Андреа Веротти, но все зовут меня Дождь...
- Веротти?! - обалдела Надежда. - Вы что, иностранец?
- Я родом из Флоренции. Но зовут меня Дождь.
- Дождь? - воскликнула она. - Просто дождь?
- Да, просто Дождь, - улыбнулся он. Надежда расхохоталась.
- Ну, ты даешь! Надо уж было свою фамилию оставить! Андреа Веротти! Это звучит. А Дождь... Это не интересно. На Веротти все попрутся, а кто пойдет слушать Дождя? Вон, осенью как зарядит, тоска смертная!..
- Это неправда, - возразил Дождь. - Надо уметь слушать! Там иногда играют такие сложные мелодии, что на инструментах, на любом инструменте, даже рояле это не воспроизвести. Это даже неподвластно порой целому оркестру. Имеющий уши да услышит! Это такая тонкая вязь звуков, тонов, полутонов, октав, аккордов, вы себе не представляете, какое наслаждение иногда слушать. Правда, находятся люди, которые не слышат эту музыку или равнодушно ждут, когда она кончится...
- Вы красиво рассказываете, - вздохнула Надежда.
- Мы скоро придем? - спросил Дождь.
- Уже пришли, - Надежда остановилась. - Вот мой дом. Хотите кофе?
- Нет, спасибо, я не пью...
- Может быть, чаю?
- Нет-нет, спасибо!
- Может быть, мы встретимся? Я ни на что не претендую...
- Нет-нет! - воскликнул Дождь, попятился назад и вдруг взлетел, оставив слабо светящийся след.
- Ой-ой!.. - застонала Надежда, ноги у нее подкосились, и она села прямо в песочницу, на острое детское ведерко. Дикий визг огласил округу, и наутро все соседи уже знали: Боборыкина загуляла!
На востоке вспыхнула первая белая звездочка, Лена услышала, как вздохнул сад, и, прильнув к окну, увидела Дождя. Он стоял под яблоней и смотрел на нее.
Лена открыла кухонное окно, и Дождь подошел к ней.
- Что это за женщина была там? - спросила она.
- Не знаю, - вздохнул Дождь. - Она попросила проводить ее.
- И ты... провожал ее?
- Да, - просто ответил Дождь. - Мне показалось, что у нее какая-то беда...
- И о чем вы говорили? - ревниво спросила Лена.
- Она расспрашивала, кто я и откуда. А я ничего не мог объяснить...
Лена стояла перед окном в одном халатике, и свежее дыхание сада обдавало ее ознобом.
- Тебе холодно? - обеспокоился Дождь.
- Нет-нет, мне не холодно!.. А что с нами произошло там, в Венеции?
- Нас убили... Я и по сей день не пойму, кто подослал этих убийц. Видимо, тебя выдавали уже замуж, ты считалась чьей-то невестой... Мы уже собирались бежать во Флоренцию, нас ждала лодка на побережье, но было прохладно, и я решил забежать за плащом, чтобы укутать тебя, на тебе было лишь тонкое розовое платье... Ты не захотела отпускать меня одного, и мы побежали вместе вприпрыжку, смеясь и радуясь, как дети. Мы поднялись в мою комнату, я набросил на тебя свой плащ, и ты так сильно прижалась ко мне, что я услышал биение твоего сердца... Я и не заметил, как они вошли...
- Мы целовались в этот момент...
- Да... Ты вспомнила?
- Мне кажется, что я вспомнила... - прошептала Лена. Петр Иванович Неверующий как раз проснулся в этот миг и, ощутив неприятную сухость в горле, решил выпить газировки. Он сунул ноги в шлепанцы и поспешил на кухню, зевая и почесываясь, уверенный, что все спят. Каково же было его удивление, когда у раскрытого окна он обнаружил дочь и этого, лохматого, который летает.
- Вы чего не спите? - удивился он. - Завтра же экзамен!
- Не спится, папа, - вздохнула Лена.
- Ты сначала экзамен сдай, в институт поступи, а потом, это, любовь крути! - Петр Иваныч достал полбутылки "Буратино" и залпом выпил. - Теперь эссенции перелили! - поморщившись, сказал он. - Подействовала критика!
Почувствовав горечь во рту, Неверующий взял конфетку, разжевал.
- Горчит шоколад! Опять Симаков крутит! Ну, пройдоха! Ладно, иди ложись, подождет твой этот... до утра, а то напишешь на двойку, мать тебе устроит такое свидание, что сама не рада будешь! Иди!
- Да напишу я! - огрызнулась Лена. - Сейчас пойду! Иди, я приду сейчас!
- Да напишу я! - огрызнулась Лена. - Сейчас пойду! Иди, я приду сейчас!
Петр Иваныч хотел уж совсем рассердиться, но вдруг кто-то внутри него грубо сказал ему: "Ты чо к девке прилип?!. Иди спать!"
Неверующий оглянулся, но, никого не найдя, махнул рукой и ушел спать. И заснул мгновенно, проспав до половины восьмого и опоздав на работу на пятнадцать минут, точно принял вечером снотворное.
Вспомним теперь о майоре в отставке Льве Игнатьиче Шилове. К трем часам он направился в горжилкомхоз для утверждения своих инструкций, в которых ему, как председателю КВР, предоставлялось бы право без суда и следствия самому штрафовать жильцов до 10 рублей (в случае первого нарушения), при штрафе до 30 рублей составлять акт, каковой утверждался бы главой горжилкомхоза (в случае повторного нарушения), и делать представление горисполкому на выселение (в случаях постоянных нарушений). Это было главное в инструкциях, и этого Шилов добивался, понимая, что одними увещеваниями и разъяснительной работой ничего не достигнешь.
Однако происшедшие события совсем выбили его из колеи. А тут еще, как назло, в голову засел этот голос:
"Джонни, ты меня не знаешь, ты мне встреч не назначаешь..." Фраза лезла и лезла из него, и не успел Шилов войти в горжилкомхоз, как тотчас пропел подбежавшей к нему завотдельше по ремонту жилых зданий:
"Джонни, ты меня не знаешь..."
Завотдельша, пятидесятилетняя Римма Эммануиловна, в испуге отшатнулась и, выпучив глаза, проговорила:
- Что это с вами Лев Игнатьич, голубчик? Вы выпили?!..
- Я не пью, Римма Мануиловна, извините, это оперетку по телевизору давали, вот засела. Я вас слушаю!
- Дайте мне срочно экземпляр инструкций, я снесу начальнику.
Шилов поблагодарил и бодро поднялся на третий этаж, в приемную, ожидая начала обсуждения.
Но инструкции не приняли. Не приняли потому, что Шилов вручил Римме Эммануиловне вовсе не экземпляр своего проекта, а копию анонимного письма на Любовь Сергеевну Ефремову, квартиросъемщицу 18-й квартиры, да-да, ту самую даму с пионами, которая якобы облила Неверующую. Существо анонимного письма было так запутано, что даже Шилов с трудом разобрал: поет всякие (далее следовало нецензурное слово - нцзр) песни, сама такая нцзр, кроме того, по вечерам нцзр, а также и ночью нцзр, и вообще нцзр. Вот такое было письмо, но главная претензия сводилась к следующему: "Ей, нцзр, хватит и одной комнаты для своих нцзр, а мне, трудящемуся, живущему в одной, метров не хватает..."
Шилов выяснил, что Любовь Сергеевна была замужем за полковником Ефремовым, погибшим в автокатастрофе, и квартира поэтому сохранялась за его вдовой. Но это частное дело вдруг оказалось в портфеле вместе с инструкциями, и когда глава горжилкомхоза начал читать анонимку, то тотчас побагровел и, бросив ее на стол, заявил:
- Такие инструкции я и обсуждать не собираюсь! Инструкции не только не утвердили, но по всему горжилкомхозу тут же заговорили о злоупотреблении Шиловым служебным положением, что выразилось в распространении пасквилей на советских граждан. В печати как раз остро дискутировали насчет анонимок.
- Но не я же писал, товарищи!.. - воскликнул в сердцах Шилов.
- А зачем копию сняли? - сурово спросила Римма Эммануиловна. - Хотели бедную женщину шантажировать?!.
- Вы что, товарищи, я... - Лицо Шилова покрылось красными пятнами.
- Предлагаю освободить товарища Шилова от обязанностей председателя КВР домов 10 и 12 по Тихому переулку, - предложила Римма Эммануиловна.
- Не будем спешить, - остановил ее глава горжилкомхоза. - Мы только что вынесли Шилову благодарность за отличную работу, и нас не поймут с такими поспешными выводами. Но чтобы не быть уж совсем беспринципными, мы, во-первых, попросим Льва Игнатьевича извиниться перед Любовь Сергеевной за распространение подобной мерзости, а вам, Римма Эммануиловна, я поручаю обстоятельно проанализировать работу КВРа 10 - 12 по Тихому переулку и доложить нам на следующем заседании. Все, спасибо, товарищи!
"Джонни, ты меня не знаешь..." - ехидно пропел голос внутри Шилова, и бывший майор покорно кивнул.
Вот так все обернулось. Лев Игнатьич возвращался домой разбитым. Валидол не помогал, сердце щемило, и он, зайдя в аптеку, купил нитроглицерин. Подойдя к дому № 12, он остановился и, помедлив, решил зайти в квартиру 18 извиниться, чтобы разом свалить все обиды, опрокинувшиеся на него в этот день.
Пока он взбирался на пятый этаж, взмок до нитки. Не пойдешь ведь на ответственное заседание в одной рубашке да без галстука... Взмокший, обмахиваясь шляпой, предстал Шилов перед ослепительно красивой женщиной в ярко-красном халате с пионами.
Любовь Сергеевна была всегда верной женой. Шилов узнал это из надежных источников и, сделав копию письма, наоборот, хотел найти хулиганского анонимщика, дабы наказать его так, чтобы и глаз больше не смел поднять на вдову полковника. Узнав о трагической гибели ее мужа, Лев Игнатьевич даже скрепя сердце закрыл глаза на то злополучное ведро, которое Любовь Сергеевна по нечаянности (как сразу же решил Шилов) опрокинула на Неверующую. Просто зайти, предупредить, думал он, а тут вон как все повернулось, ну, да делать нечего...
- Проходите, Лев Игнатьич! - увидев Шилова, весело проговорила Любовь Сергеевна. Улыбка явила целый ряд белоснежных зубов, и Шилов совсем смутился.
- Откуда вы меня знаете? - удивился он.
- Кто же вас не знает, да и, говорят, вы интересовались мной. Я еще вчера ждала вас...
- Вчера?.. - У Шилова пересохло в горле.
- Проходите! Что это вы в пиджаке? Жара, как в Гаграх! Снимайте пиджак! Галстук!..
Он и опомниться не успел, как оказался в одной рубашке без галстука и на столе перед ним стоял запотевший бокал с апельсиновым соком.
- Пейте! Только сок очень холодный. Может быть, минеральной воды, она на полу в комнате стоит?..
- Да, - промычал Лев Игнатьич.
Шипучая минералка разорвала сухость во рту, и в глазах даже потемнело.
- Садитесь в кресло! - послышался голос.
Шилов сел в кресло. Хозяйка включила вентилятор, и прохладный ветерок коснулся лица.
- У вас совсем замученный вид, Лев Игнатьич! - улыбнулась Любовь Сергеевна. - Нельзя себя так перетруждать!.. Я вас слушаю, что вас привело ко мне?
- Меня к вам? - переспросил Шилов.
- Ну да... - неуверенно проговорила Любовь Сергеевна. - Вы пришли ко мне, потому что ходят разговоры, будто я облила эту девочку, Лену, по-моему из соседнего дома, то есть вылила на нее ведро воды. А сейчас с этими затруднениями, когда все экономят... вы ведь поэтому пришли?
- Нет, - вдруг сказал Лев Игнатьевич и часто заморгал. - Я... - Шилов поднялся. - Я хочу выразить соболезнование по случаю... Я только узнал... Жил, знаете, за глухой стеной неведения, словом, располагайте мной, как вам заблагорассудится!
Эта неожиданная речь Шилова смутила Любовь Сергеевну. Румянец тронул ее смуглую кожу, и Лев Игнатьич, как мальчик, влюбленно, завороженно взглянул на женщину. Восхищение уже открыто сияло на лице.
- Я счастлив, что увидел вас, вы такая... Я не понимаю, почему из-за вас не стреляются на дуэлях! - выпалил одним духом Шилов. - Стойте так и не двигайтесь, а я убью его! Одну минутку!..
Любовь Сергеевна не успела и вскрикнуть: "Ах, куда вы?!" - как Шилов без тапочек, в одних носках вышел из квартиры 18 и позвонил в квартиру 19.
Дело в том, что по некоторым нцзр Шилов догадывался, кто автор анонимного письма. В квартире 19 проживал некий Гриша Анисимов, работающий мясником в гастрономе номер три. Гриша жил с женой и ребенком, стоял на расширение, но квартирная проблема в Копьевске, лишенном большой промышленности, решалась очень туго, поэтому Гриша решился на анонимку.
Шилов ворвался к Грише как разъяренный вепрь. Он схватил Анисимова за майку и заорал, что выведет клеветника на чистую воду.
- Ты знаешь, что есть статья?!. - закричал Шилов.
- А ты докажи сначала, - дожевывая мясо, спокойно сказал Анисимов.
- Я докажу! Я так докажу, что жители все, как один, выйдут на улицу и выгонят тебя из города!
- Чево?.. - не понял Анисимов.
- Гриша, что ты сделал?!. - вскричала в испуге жена Лида.
- Тебя забросают камнями и будут показывать пальцами, как на урода. На колени перед ней, извиняйся немедленно! - вскричал Шилов, указывая на вбежавшую Любовь Сергеевну.
- Ты ее обидел?!. - в страхе прошептала Лида.
- Ты чево это?.. - Анисимов забегал глазенками. - А ну брысь!
- На колени! - взревел Шилов. - Не заставляй меня превратиться в ураган, который испепелит твой дом, подумай о дочери!
Пятилетняя дочь Анисимова, напуганная криками, заплакала.
- Извиняюсь... - выдавил Анисимов.
- Что случилось? - не поняла Любовь Сергеевна.
- Вот! - указывая пальцем на Анисимова, вскричал Шилов. - Подлость наказуема!.. Пойдемте, Любовь Сергеевна! - И он вывел ее из квартиры 19.
Когда Лев Игнатьич вкратце рассказал Любовь Сергеевне суть дела, опуская грубые подробности, она по достоинству оценила этот поступок, тем более что, встречаясь иногда вечерами со своим соседом, выходившим в майке покурить на лестничную клетку, она стала его бояться. Его откровенные разглядывания (а последний раз он попросту попытался ее обнять), его намеки на одинокую кровать приводили Любовь Сергеевну в содрогание. Она не знала, как ей поступить, к кому обратиться за помощью, и вдруг спаситель явился сам собой, да еще какой спаситель!