Серене с Морвенной наскучило опустошать колокольчиковые полянки, и теперь девочки нашли на опушке леса под папоротниками и жимолостью выводок зайчат. Они принялись возбужденно звать Гвиневеру — иди сюда скорее, посмотри, что за прелесть! — и робко поглаживали крохотные пушистые комочки, вздрагивающие под их прикосновением. Кайнвин искоса глянула на дочерей.
— Девочки на нее не надышатся, — сказала она мне.
— Равно как и мои копейщики, — отозвался я, ни словом не погрешив против истины. Еще несколько месяцев назад мои люди проклинали Гвиневеру на все лады, звали ее распутницей, а теперь не сводили с нее обожающих глаз. Она задалась целью очаровать их, а уж если Гвиневера решала быть очаровательной, она и впрямь ослепляла. — Непросто будет Артуру вновь упечь ее в темницу, — отметил я.
— Вот потому он, возможно, и предпочел, чтобы ее выпустили, — откликнулась Кайнвин. — Смерти ее он точно не хотел.
— Зато хочет Арганте.
— Вот уж не сомневаюсь, — согласилась Кайнвин и вновь вгляделась на юг вместе со мной, но на длинной и прямой дороге по-прежнему не было и следа копейщиков.
Появился Исса уже к вечеру. Прибыл с пятьюдесятью копейщиками, тридцатью воинами из числа дворцовой стражи Дурноварии и дюжиной Черных щитов — личными телохранителями Арганте, а при них — по меньшей мере две сотни беженцев. Что еще хуже, он привез шесть запряженных волами повозок: эти-то неповоротливые колымаги и стали причиной задержки. Тяжело нагруженная телега, как ни погоняй волов, все равно едет медленнее идущего пешком старика, а эти тащились мешкотным шагом от самой Дурноварии.
— Да что на тебя нашло? — заорал я на Иссу. — У нас нет времени возиться с повозками!
— Знаю, господин, — убито отозвался он.
— Ты что, спятил? — рассердился я не на шутку. Я загодя поскакал ему навстречу и теперь развернул кобылу на обочине. — Столько часов даром потеряно! — негодовал я.
— У меня не было выбора! — запротестовал он.
— У тебя есть копье! — рявкнул я. — А значит, право выбора всегда за тобой.
Он лишь пожал плечами и жестом указал на принцессу Арганте: та восседала сверху на нагруженной до краев первой телеге. Четыре запряженных в повозку вола остановились посреди дороги, низко пригнув головы. Бока их кровоточили: бедолаг весь день нещадно погоняли стрекалом.
— Телеги дальше не поедут! — закричал я ей. — Отсюда ты пойдешь пешком или поедешь верхом!
— Нет! — настаивала Арганте.
Я соскользнул с лошади и подошел к веренице повозок. На одной не было ничего, кроме римских статуй, что украшали дворцовый двор в Дурноварии, другая везла платья и мантии, на третьей ехали кухонные принадлежности, скобы для факелов и бронзовые подсвечники.
— Оттащите их с дороги! — яростно потребовал я.
— Нет! — Арганте соскочила со своего высокого «насеста» и бросилась ко мне. — Артур приказал мне привезти все, что есть.
— Артуру, госпожа, статуи не нужны! — отрезал я, с трудом сдерживая гнев.
— Они едут с нами, — завопила Арганте, — или я останусь здесь!
— Оставайся, госпожа, — свирепо рявкнул я. — Прочь с дороги! — закричал я погонщикам волов. — Сдвигайте телеги! С дороги, говорю! — Я извлек из ножен Хьюэлбейн и шлепнул им плашмя ближайшего вола, отгоняя животину в сторону.
— Не смейте! — с визгом обрушилась на погонщиков Арганте. Она вцепилась в воловий рог и потянула озадаченное животное обратно на дорогу. — Я этого врагу не оставлю, — крикнула она мне.
Гвиневера наблюдала с обочины. В лице ее отражалась холодная ирония, и неудивительно: Арганте вела себя как капризный ребенок. Друид Арганте, Фергал, поспешил принцессе на помощь, твердя, что на одной из повозок едут все его магические котлы и зелья.
— И еще казна, — добавил он запоздало.
— Что за казна? — спросил я.
— Артурова казна, — саркастически отозвалась Арганте, так, словно, сообщив о наличии золота, она раз и навсегда доказала свою правоту. — Сокровище понадобится ему в Кориниуме. — Она подошла ко второй повозке, приподняла тяжелые мантии и постучала по деревянному ящику, спрятанному на самом дне. — Золото Думнонии! Ты отдашь его саксам?
— Лучше отдать золото, чем тебя и себя, госпожа, — отозвался я и, рубанув Хьюэлбейном, рассек воловью упряжь. Арганте пронзительно завизжала: мол, мне это даром не пройдет, и я, дескать, краду ее сокровища, но я между тем перепилил ремни следующей сбруи и рявкнул на погонщиков, чтобы побыстрее распрягали животных.
— Послушай, госпожа, — втолковывал я, — нам необходимо двигаться куда быстрее, чем способны идти волы. — Я указал на далекие струйки дыма. — Это саксы! Через несколько часов они будут здесь.
— Но мы не можем бросить повозки! — вопила Арганте. На глазах у нее выступили слезы. Да, она была дочерью короля, но выросла, почитай что, ничего за душою не имея, а теперь вот, выйдя замуж за правителя Думнонии, внезапно разбогатела — и ни за что не желала выпустить из рук новообретенные сокровища. — Не трожьте упряжь! — заорала она на погонщиков. Те, сбитые с толку, замешкались. Я перепилил еще один кожаный гуж, и Арганте накинулась на меня с кулаками, обзывая вором и своим обидчиком.
Я мягко отстранил ее, но принцесса не унималась, а силу применить я не смел. Она была в истерике: бранила меня последними словами и лупила изо всех своих слабых силенок. Я снова попытался ее отпихнуть, но она лишь плюнула в меня, стукнула меня еще раз и наконец кликнула на помощь своих телохранителей из числа Черных щитов.
Эти двенадцать воинов нерешительно потоптались на месте, но они были воинами ее отца и принесли клятву служить Арганте, так что в конце концов они двинулись на меня с копьями на изготовку. Мои люди тотчас же кинулись мне на подмогу. Численный перевес был за нами, но отступать Черные щиты не собирались. Их друид прыгал и скакал впереди, борода, украшенная лисьим мехом, болталась из стороны в сторону, и сухо пощелкивали гроздья мелких косточек, а он объяснял Черным щитам, что благословение почиет на них и души их отправятся прямиком к золотой награде.
— Убейте его! — заорала Арганте своим телохранителям, тыча в меня пальцем. — Убейте его сейчас же!
— Довольно! — резко прикрикнула Гвиневера. Она неспешно вышла на середину дороги и смерила Черных щитов властным взглядом. — Хватит дурить, а ну опустите копья! Если вам жизнь надоела, прихватите с собой несколько саксов, но не думнонийцев. — Она обернулась к Арганте. — Поди сюда, дитя, — промолвила она, привлекла девушку к себе и уголком своего бурого плаща утерла Арганте слезы. — Ты молодец, что попыталась спасти сокровища, — похвалила она принцессу, — но ведь и Дерфель по-своему прав. Если мы не поторопимся, саксы нас сцапают. — Гвиневера повернулась ко мне. — У нас в самом деле нет возможности увезти золото?
— Ни малейшей, — отрезал я. И ни словом не погрешил против истины. Даже если бы я впряг в телеги копейщиков, все равно продвижение наше здорово бы замедлилось.
— Это мое золото! — завизжала Арганте.
— Теперь оно принадлежит саксам, — отозвался я и крикнул Иссе, чтобы убирал телеги с дороги и освобождал волов.
Арганте в последний раз протестующе взвизгнула, но Гвиневера лишь покрепче прижала ее к себе.
— Недостойно принцессы выказывать гнев на людях, — проворковала она. — Держись загадочно, милая, не давай мужчинам заглянуть к себе в душу. Твое могущество — во мраке, но при свете дня мужики всегда одержат верх.
Арганте понятия не имела, кто эта статная красавица, но позволила Гвиневере себя утешить, а между тем Исса и его люди оттащили телеги к обочине. Я позволил женщинам отобрать себе плащи и платья, какие захотят, а вот котлы, треноги и подсвечники мы бросили. Исса отыскал одно из Артуровых боевых знамен, громадное белое плотнище с вышитым шерстью громадным черным медведем, и мы взяли и его — не оставлять же саксам! — а вот золото забрать мы уже не могли. Мы оттащили ящики с казной к затопленной сточной канаве на поле неподалеку и высыпали монеты в вонючую воду в надежде, что саксы их не найдут.
Арганте безутешно рыдала, глядя, как золото тонет в черной жиже.
— Это мое золото! — запротестовала она в последний раз.
— А когда-то было моим, дитя, — невозмутимо отозвалась Гвиневера. — Я пережила потерю, переживешь и ты.
Арганте резко отпрянула и уставилась на статную даму снизу вверх.
— Твоим?
— Я разве не назвалась, дитя? — осведомилась Гвиневера с утонченной издевкой. — Я — принцесса Гвиневера.
Арганте пронзительно завизжала и опрометью кинулась по дороге туда, где дожидались Черные щиты. Я застонал, убрал в ножны Хьюэлбейн, дождался, пока не утопили все сокровище до последней монетки. Гвиневера нашла один из своих прежних шерстяных плащей — каскад золотистой ткани, отделанный медвежьим мехом, и сбросила старое унылое тряпье, что носила в заточении.
— Твоим?
— Я разве не назвалась, дитя? — осведомилась Гвиневера с утонченной издевкой. — Я — принцесса Гвиневера.
Арганте пронзительно завизжала и опрометью кинулась по дороге туда, где дожидались Черные щиты. Я застонал, убрал в ножны Хьюэлбейн, дождался, пока не утопили все сокровище до последней монетки. Гвиневера нашла один из своих прежних шерстяных плащей — каскад золотистой ткани, отделанный медвежьим мехом, и сбросила старое унылое тряпье, что носила в заточении.
— Ее золото, как бы да не так, — негодующе воззвала она ко мне.
— Похоже, я приобрел нового врага, — промолвил я, наблюдая, как Арганте горячо втолковывает что-то друиду — надо думать, требует наложить на меня проклятие.
— Если враг у нас общий, Дерфель, — с улыбкой обронила Гвиневера, — значит, мы наконец-то стали союзниками. Мне это по душе.
— Благодарю, госпожа, — отозвался я, размышляя, что чары ее подчиняют себе отнюдь не только дочерей моих и копейщиков.
Последние монеты канули в воду, мои люди вернулись на дорогу и подобрали копья и щиты. Солнце огнем полыхнуло над морем Северн, окрасив запад багряным отсветом, а мы наконец-то выступили на север — на войну.
Прошли мы лишь несколько миль, прежде чем темнота согнала нас с дороги на поиски укрытия, но по крайней мере мы добрались до холмов к северу от Инис Видрин. Заночевали мы в заброшенной усадьбе, где подкрепились скудным ужином: сухим хлебом и вяленой рыбой. Арганте сидела в стороне, под защитой своего друида и телохранителей, и, хотя Кайнвин пыталась вовлекать ее в общий разговор, она так и не оттаяла, и мы наконец отступились — да пусть себе дуется, коли охота.
После трапезы я вместе с Кайнвин и Гвиневерой поднялся на небольшой холм за домом, где высились два могильника древнего народа. Я попросил у мертвых прощения и вскарабкался на вершину одного из курганов; Кайнвин и Гвиневера присоединились ко мне. Все втроем мы вгляделись в южном направлении. Прелестная долинка под нами была белым-бела от яблоневого цвета, подсвеченного лунным серебром, но на горизонте мы не различали ничего, кроме тусклого мерцания костров.
— Саксы идут быстро, — горько отметил я. Гвиневера поплотнее закуталась в плащ.
— А Мерлин где? — спросила она.
— Исчез, — отозвался я.
По слухам, Мерлин подался в Ирландию, или, может, в северную глушь, или в пустоши Гвинедда; а иные рассказывали, что Мерлин-де умер, и для его погребального костра Нимуэ вырубила ни много ни мало как целый лес на склоне холма. Это просто пересуды, говорил я себе. Просто пересуды…
— Никто не знает, где Мерлин, — тихо проговорила Кайнвин, — но он-то точно знает, где мы.
— Молю богов, чтобы так оно и было, — горячо проговорила Гвиневера, и я задумался про себя, к какому богу или богине взывает она теперь. По-прежнему к Изиде? Или вернулась к бриттским богам? А вдруг, и при этой мысли я вздрогнул, эти боги и впрямь покинули нас навсегда? Их погребальным костром стало пламя на Май Дуне, и месть их — саксонские отряды, опустошающие ныне Думнонию.
На рассвете мы вновь тронулись в путь. За ночь наползли тучи, с первым светом начало накрапывать. Фосс-Уэй заполонили беженцы, и хотя я отправил вперед десятка два вооруженных воинов с приказом сталкивать с дороги все запряженные волами телеги и стада, продвигались мы по-прежнему вопиюще медленно. Дети в большинстве своем не могли идти так быстро, их пришлось усадить на вьючных животных, что везли наши копья, доспехи и провиант, либо на плечи к копейщикам помоложе. Арганте ехала на моей кобыле, а Гвиневера и Кайнвин шли пешком и по очереди рассказывали детям сказки. Дождь усилился: он проносился над вершинами холмов широкими серыми полосами и побулькивал в неглубоких канавках по обе стороны от римской дороги.
Я надеялся добраться до Аква Сулис в полдень, но в долину, где стоял город, наш грязный, измученный отряд спустился уже ближе к вечеру. Река разлилась, между каменными опорами римского моста набился принесенный течением мусор, образовалась запруда, и в верховьях по обоим берегам затопило поля. Очистка водосливов моста от наносов входила в обязанности городского магистрата, да только никто этим не занимался, равно как и поддержанием в порядке городской стены. Стена начиналась в каких-нибудь ста шагах к северу от моста и особой внушительностью не отличалась никогда — ведь Аква Сулис не был городом-крепостью, — а сейчас от нее осталось и вовсе одно название. Целые куски деревянного частокола над земляными и каменными укреплениями были выломаны на дрова и на строительные нужды, а сам вал настолько осыпался, что саксы преодолели бы городскую стену, даже не сбившись с шага. Тут и там суетились обезумевшие люди, пытаясь заделать бреши в частоколе, но для восстановления укреплений потребовалось бы никак не меньше пятисот человек и целого месяца.
Мы колонной вошли в город через роскошные южные врата, и я увидел, что, хотя у города нет ни сил для поддержания укреплений, ни рабочих рук для очистки моста от плавучего мусора, у кого-то достало времени обезобразить прекрасную лепную голову римской богини Минервы, что некогда украшала арку врат. Вместо лица осталась лишь бесформенная, во вмятинах и сколах, каменная масса, и на ней — топорно вырезанный христианский крест.
— Это христианский город? — спросила Кайнвин.
— Почти все города ныне христианские, — ответила за меня Гвиневера.
Красивый город, подумал я. Или был красив когда-то: хотя с ходом лет черепичные крыши осыпались и были заменены плотными соломенными кровлями, а целые дома обрушились, превратившись в груды битого кирпича и камня, зато улицы были вымощены, а высокие колонны и богато украшенный резьбою цоколь великолепного храма Минервы по-прежнему гордо вздымались над приземистыми строениями. Мой авангард бесцеремонно продирался через запруженные улицы к храму, что высился на ступенчатом цоколе в священном сердце города. Римляне обнесли центральное святилище внутренней стеной, в пределах которой разместились храм Минервы и термы, принесшие городу славу и процветание. Над купальнями римляне возвели крышу, а питал их волшебный горячий источник, но черепица местами провалилась, и над дырами, словно дым, курились струйки пара. Сам храм, с которого поснимали свинцовые водостоки, весь покрылся пятнами дождевой воды и лишайника, а расписанная штукатурка высокого портика облупилась и потемнела. Но невзирая на распад и разруху, стоя в широком мощеном дворе внутреннего городского святилища, нетрудно было вообразить себе мир, в котором люди умели строить такие хоромы и жили, не страшась копий с варварского востока.
Магистрат города, взбудораженный, суетливый человечек средних лет именем Килдидд, облаченный в римскую тогу — атрибут своей власти, выбежал из храма мне навстречу. Я знал его со времен мятежа, когда, сам будучи христианином, он бежал от обезумевших фанатиков, захвативших святилища Аква Сулис. После того как бунт подавили, его восстановили в должности, но, я так понял, особым авторитетом он не пользовался. Он таскал при себе грифельную доску, испещренную пометками, — верно, подсчитывал ополченцев, собравшихся на территории святилища.
— Ремонтные работы идут вовсю! — объявил мне Килдидд вместо приветствия. — Я послал людей рубить лес для починки стен. Точнее, посылал. Вот с наводнением беда — не повезло, так уж не повезло, но если дождь прекратится?.. — Фраза повисла в воздухе.
— С наводнением? — переспросил я.
— Когда река разливается, господин, засоряется римская клоака, — объяснил он. — Нижняя часть города уже затоплена. И, боюсь, не только водой. Чувствуете запах? — Он деликатно поморщился.
— Беда в том, что между опорами моста набился мусор. А расчистка наносов входила в твои обязанности. Равно как и поддержание стен в должном порядке. — (Килдидд открывал и закрывал рот, словно разом утратив дар речи. Он выставил вперед грифельную доску как свидетельство собственной исполнительности, затем беспомощно заморгал.) — Ну да теперь это уже неважно, — продолжал я. — Оборонять город невозможно.
— Невозможно оборонять? — запротестовал Килдидд. — Как так невозможно? Но ведь придется! Нельзя же просто так взять и сдать город!
— Если саксы придут, — безжалостно отрезал я, — выбора у тебя не будет.
— Но мы должны защитить город, господин, — настаивал Килдидд.
— И как же?
— С помощью твоих людей, господин. — И он жестом указал на моих копейщиков, что укрылись от дождя под высоким портиком храма.
— При самом лучшем раскладе у нас достанет воинов на четверть мили стены или того, что от нее осталось. А кто будет защищать остальное?
— Ополченцы, разумеется. — Килдидд махнул доской в сторону унылого сборища рядом с термами. При оружии были немногие, а уж в доспехах — и того меньше.