– И что же, она так у вас все время и прожила? Даже замуж не вышла?
– Она вроде бы выходила и даже уезжала в свое Мышкино, а потом почему-то опять вернулась, но все это происходило тогда, когда я был слишком мал, и потому ничего не помню. Собственно говоря, перипетиями личной жизни Анечки я никогда не интересовался. В детстве мне было достаточно того, что она любила меня, а я – ее. Когда повзрослел – спрашивать стало как-то неловко, а теперь уж история ее замужества вообще быльем поросла. Анечка всю жизнь с нами рядом. Эту квартиру ей купил отец. Она ее, видишь, и обставила по своему вкусу, и вещи личные тут держит… фотографии вот… письма, но живет большей частью у нас.
Егоров взглянул на часы и присвистнул:
– Ну ничего себе! Уже пятый час! А ну давай быстро!
Они кое-как покидали фотографии и письма в коробку, затолкали ее обратно на верхнюю полку шкафа и начали весело и бестолково собираться в ресторан.
* * *Интерьер ресторана «Дельфин» был выдержан в сине-голубых тонах, которые дизайнеры, видимо, одни только и считали морскими. Даже стеклянная посуда отливала синим и голубым. С каждого предмета нагловато ухмылялся тот самый дельфин, который дал название ресторану. Все в этом заведении вызывало у Риммы раздражение, недоверие и почему-то казалось подозрительным. И дельфин был каким-то мультяшным, и сине-голубого цвета – явный перебор, и именинник – чересчур приторный мужчина. Он долго слюнявил Риммину руку и рассыпался в таких вычурных комплиментах, будто она выглядела отвратительно и он очень старается, чтобы другие этого не заметили.
Римма специально бросила оценивающий взгляд в зеркало, которое тоже отливало голубым. Нет же! Она сегодня необыкновенно хороша и сама удивлена, как гибко ее тело под черным облегающим платьем, как золотятся волосы! А лицо… Может быть, этого Аркадия испугало ее лицо? У нее оно сегодня особенное… Не лицо, а олицетворенная любовь…
Римма бросила взгляд на своего спутника. Как она могла раньше думать, что у него ординарная внешность? У Юры такой благородный вид, даже, пожалуй, аристократический. Как ловко сидит на нем замшевый пиджак! А рубашка в тон светло-карим глазам! И взгляд… Какой у него взгляд! Она с ума сходит, когда он на нее смотрит… Неужели он когда-то так же смотрел на свою жену и на… других женщин, которых старуха Евстолия ему приписывает? Да нет же! Не было у него никаких других! А жену, пожалуй, можно и простить, потому что у нее, Риммы, ведь тоже был муж и она, между прочим, его любила…
Римма тряхнула завитыми золотыми кудрями, отгоняя ненужные воспоминания, и попыталась вникнуть в пространный тост, который с большим пафосом произносил еще один Юрин друг. Вникнуть никак не удавалось, потому что именинник Аркадий слишком сладко щурился и сквозь свои полуприкрытые веки явно следил за ней. Римме было неуютно и как-то липко. Неужели он не понимает, что ей нет никакого дела до его взглядов? Они, конечно, как и брань, на вороте не виснут, но все-таки неприятны. Впрочем, у нее теперь есть защитник и от взглядов, и… от всего остального. Егоров, будто почувствовав, что она о нем думает, накрыл ее руку своей ладонью, и это не укрылось от Аркадия. Его веки сомкнулись, а потом вдруг так неожиданно распахнулись, что Римма вздрогнула, не успев отвести от него взгляд. Он непременно что-нибудь такое подумает… Странно, почему он без женщины на собственном дне рождения… Неужели не женат? Опасный тип…
Потом тосты произносили другие приглашенные. Говорил так же и Юра, отмечая выдающиеся деловые качества Аркадия, а Римме почему-то думалось о том, что этот деловой человек как-нибудь непременно подложит Егорову хорошую свинью.
Когда выспренние речи приглашенных закончились, а количество закусок поубавилось, именинник предложил гостям перед горячим расслабиться, потанцевать и первым подошел к Римме. Ей очень не хотелось уходить от Егорова и, в соответствии с современными танцевальными нормами, чуть ли не обниматься с Аркадием на виду у почтенной публики, но Юра сам подтолкнул ее к другу.
– Вы давно знакомы с Юркой? – спросил Аркадий, тесно прижимая ее к своему сильному, несколько полноватому торсу.
– Давно, – односложно ответила Римма, изо всех сил, но безуспешно пытаясь отстраниться. Она сказала правду и неправду одновременно. Они действительно много лет проработали с Егоровым бок о бок, но по-настоящему были близки месяц с небольшим.
Аркадий склонился к ее уху, бесцеремонно отвел в сторону волосы и томно прошептал:
– Почему же он так долго скрывал от своих лучших друзей такое сокровище?
– Спросите у него, – просипела Римма, только чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Непременно, – заверил ее именинник и запечатлел прямо в ухо очередной слюнявый поцелуй.
Она обеспокоенно обернулась к Егорову, но он ничего не видел, потому что беседовал с теми, кто остался за столом. Римме не хотелось портить вечер, но суетливые руки Аркадия так непристойно шарили по ее спине, что она уже собралась залепить ему хорошую оплеуху, но музыка наконец закончилась.
– Я хочу танцевать только с тобой, – сказала она Юрию, прижавшись к его плечу и пытаясь угомонить тревожно бьющееся сердце.
– Конечно, – с улыбкой ответил он и повел ее к танцующим.
Римме пришлось потанцевать еще с несколькими Юриными друзьями, которые, кроме дежурных комплиментов, ничего лишнего себе не позволили. Она уже совсем было успокоилась, когда к ней опять направился Аркадий. Одновременно с ним к Римме подошел весьма приятный, чуть седоватый брюнет из-за соседнего столика. Разумеется, она выбрала брюнета. Он тоже отпустил несколько восторженных реплик по поводу ее золотых волос и проникновенных глаз. Он даже предложил встретиться за пределами ресторана, но на Риммин решительный отказ среагировал достойно и навязываться не стал.
А потом с Риммой что-то случилось. Ресторан почему-то поплыл перед ее глазами. Она и пила-то немного, но и этого оказалось слишком. Последнее время она находилась в возвышенно-чувственном состоянии, когда до предела обострено восприятие мира. Ее организм перестроился. Она сделалась чересчур открытой и уязвимой для посторонних воздействий. Ей вообще не следовало приходить на этот день рождения и тем более не надо было пить, но она об этом не знала.
Лица сидящих с Риммой за одним столом начали деформироваться и вытягиваться в разных направлениях. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Она делала вид, что с ней все в порядке, и даже отвечала на чьи-то вопросы, и танцевала со всеми, кто ее приглашал, но чаще всего почему-то с дельфином. С наглым, развязным и скользким синим дельфином. Юра куда-то исчез, и дельфин лез холодными ластами ей за декольте, и приходилось взвизгивать, потому что было противно, а потом она даже швырнула в него фужером, потому что сколько же можно… Она пыталась докричаться до Егорова, но он почему-то не отзывался. Римма поняла, что уезжать из ресторана придется одной. И она уехала бы, если бы что-то не произошло с ее ушами, которые вдруг забило вязкой ватой. И с глазами, перед которыми бешено вращались разноцветные круги.
* * *– Анечка! Кто там? С кем ты разговариваешь? – недовольно крикнула Евстолия, приподнимаясь с подушек и вглядываясь в закрытую дверь. – Юра пришел?
В дверях показалась голова, украшенная седой косой.
– Это не Юра, Евстолия Васильна, это ко мне, – проговорила Анечка, виновато улыбаясь.
– Тогда нечего так орать!
– Мы не будем, Евстолия Васильна. Мы сейчас пройдем в кухню, чтобы вас не беспокоить.
– Уже побеспокоили! – сердито буркнула старуха и тяжело откинулась на подушки.
Интересно, кто к Анне пришел? Сроду никто не приходил, а тут вдруг явился и сразу разорался. Вроде бы мужской голос. Неужели кавалера себе завела? Смешно это, на старости лет… Хотя… почему бы Анечке и не завести себе наконец кавалера, какого-нибудь бравого мужичка тоже под шестьдесят? Разве для мужчин это возраст? Юра давно живет самостоятельно, а она, инвалидка, Анечке теперь вообще не указ. Та вполне может поселить своего ухажера в дальней комнате напротив кухни. Разве Евстолия может этому воспротивиться, если ей и с постели-то не встать!
Совершенно непонятно, почему они опять так громко разговаривают. Что за манеры? Сколько она Анечку учит, а та все равно остается деревенщина деревенщиной…
Евстолия как раз расположилась среди своих подушек со всем возможным комфортом и решила перечитать что-нибудь из Тургенева, когда дверь распахнулась и в ее комнату вошел седоватый, высокий и плотный мужчина, действительно лет под шестьдесят. В первый момент она даже вздрогнула от неожиданности, потому что ей показалось, будто это сам Николай Витальевич, покойный муж, заглянул к ней с того света. Через пару минут стало ясно, что это не он, поскольку, во-первых, и быть такого не могло, а во-вторых, ее муж выглядел более солидно и интеллигентно. На плече мужчины зачем-то висла Анечка и как заведенная повторяла: «Ну, не надо, не надо, не надо…»
– Добрый вечер, – вроде бы вежливо поприветствовал Евстолию вошедший, но она видела, что эта вежливость далась ему неимоверными усилиями. Он отбросил от себя Анечку, которая еще раз жалобно пискнула: «Не надо…» и затихла, приложив обе ладошки ко все еще розовым щекам.
– Неужели не узнаете? – спросил мужчина, очень знакомо качнул головой, и Евстолия тут же его узнала.
– Никита?! – вскрикнула она и так дернулась, что одна из подушек свалилась на пол.
– Он самый, – улыбнулся Никита, сын ее мужа от первого брака, поднял подушку, небрежно бросил ее прямо на живот мачехе и уселся в кресло напротив кровати.
– Как поживаете? – усмехнулся он.
В его голосе не было вопроса, и Евстолия вся подобралась в ожидании чего-нибудь очень неприятного, поскольку приятного от пасынка она не видела никогда. Рассказывать о своем житье-бытье она ему не собиралась, а потому промолчала.
Никите ее рассказ и не был нужен. Он окинул хищным взглядом застекленные шкафы с книгами и сказал:
– Я пришел за своим.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду папочкину коллекцию книг и альбомов по древнерусской живописи.
– Зачем она тебе? – сдерживая подступающую к горлу ярость, очень спокойно спросила Евстолия.
– Я нашел на нее покупателя, – ответил Никита и гадко улыбнулся.
– Но зачем ее продавать? С течением времени она только ценнее становится!
– А затем, что мне нужны деньги! – рявкнул Никита, и Анечка, прижавшаяся спиной к одному из книжных шкафов, вздрогнула. Стекло дверцы издало короткий гулкий звук.
– Ты не можешь продать коллекцию Николая Витальевича, потому что она тебе не принадлежит. Ты же не собираешься совершить уголовное преступление? – сказала Евстолия и саркастически улыбнулась.
Все многочисленные морщины ее лица опять перестроились в лучи, разбегающиеся ото рта и глаз, усугубив выражение сарказма, что, разумеется, не могло понравиться Никите. Он подался к мачехе всем телом и, неприятно оскалившись, с угрозой в голосе произнес:
– А вы перепишите на меня книги отца, и дело с концом!
– Коллекция не моя… Николай Витальевич давно подарил ее Юрию… Он юридический владелец…
Евстолии не хотелось упоминать Юру, но выбора не было. Никита довольно улыбнулся и, нагло хохотнув, спросил:
– А вы случаем не забыли, чей он сын?
– Он мой сын!! – крикнула Евстолия, дрогнув бесцветными губами. – Я его вырастила! А ты тут сбоку припека! Юра за всю свою жизнь видел тебя раза два от силы! Кому ты нужен!
– А вот чтобы со мной лишний раз не встречаться, пусть и передаст право на владение коллекцией мне! И не только на книги по русской живописи! Тот человек, о котором я говорил, возможно, потом купит и все остальное!
– Никита! Побойся бога! Твой отец собирал эту коллекцию всю жизнь! Зачем же ее разбазаривать?!
– Я уже говорил, что мне нужны деньги! И срочно нужны! Поэтому оставьте свои сантименты при себе!
– При чем тут сантименты? Ты подумал, у кого собираешься отобрать ценное имущество?! Я тебе этого не позволю!!
Последние слова вырвались у Евстолии каким-то жалким скрежетом. Она натужно закашлялась, а Никита расхохотался:
– Да разве вы можете мне не позволить, дорогая Евстолия Васильна! Мало того, что из постельки-то не выпрыгнуть, так вы еще и Юрке – никто и ничто!
– Я мать, – прошептала Евстолия, – так и в его свидетельстве о рождении написано…
– Нашлась мамаша! Да если мне будет надо, я добьюсь медицинской экспертизы, и Юрка получит официальные доказательства того, кто его настоящая мать! И вообще, давно уже пора сказать ему, кто есть кто! А то уж больно много о себе воображаете, Евстолия Васильна! Мумия вы наша! Нефертити… пересохшая!
Евстолия в ужасе смотрела на Никиту. Неужели он сможет это сделать? Она считала Юру своей собственностью и совершенно выбросила из головы, что не приходится ему матерью. И все равно он ее сын, ее!!! Ей кажется, что она даже помнит родовые муки! А ведь его родители могли давно вынашивать мысль о том, чтобы наконец открыться Юрию, и вот теперь Никита… Но отказаться от сына для Евстолии все равно что с живой содрать кожу! И она не откажется! Она непременно что-нибудь придумает! И они не посмеют…
* * *Римма с трудом открыла глаза. Виски ломило, и очень хотелось пить. Она тяжело приподнялась и огляделась. Где она? Судя по георгинам на занавесках, по-прежнему в квартире Анечки. Почему же так болит голова? Если она сейчас же не выпьет хотя бы глоток воды, у нее во рту все растрескается.
– Юра… – хрипло позвала Римма.
Тут же над ней склонилось его лицо.
– Ну, наконец-то, очнулась, – сказал Егоров, как-то незнакомо улыбнувшись.
– Что со мной? – встревоженно спросила она.
– Ты вчера чересчур много выпила.
– Я? Много выпила? – удивилась Римма. – Зачем?
– Ну… не знаю… Возможно, захотела расслабиться по полной программе.
– По полной программе… Что значит «по полной программе»?
– Я же сказал, ты много выпила.
– Я вообще-то много не пью…
– Да? – спросил Егоров, и Римма сразу поняла, что он в этом сильно сомневается.
– Да… Мы же вместе бывали на вечеринках, которые сейчас называют корпоративными…
– И что?
– И то! Разве ты когда-нибудь видел меня в… ну… нетрезвом виде? – спросила Римма и поморщилась. Две длинные фразы дались ей с трудом.
– Я не обращал внимания…
– Если бы я изменила свое обычное поведение, ты ведь обратил бы на это внимание?
– Возможно.
– Что значит – возможно?! – выкрикнула Римма и села на постели, стараясь не сосредотачиваться на пульсирующей в висках и затылке боли. – Ты что, считаешь меня тайной алкоголичкой?
– Нет, но… – замялся Егоров.
– Что значит «но»?! Договаривай, Юра!
– Видишь ли, врач сказал…
– Врач? Здесь был врач?!
– Да… Пришлось обратиться к врачу… Так вот, он сказал, что, судя по твоему состоянию, ты принимаешь алкоголь довольно давно…
– Как давно?
– Он сказал, что больше года точно…
Римма тряхнула головой, тут же пожалела об этом, поскольку боль ручейками разлилась от висков и затылка по всей голове, и уточнила:
– Я не про то спросила… С чего он вдруг решил, что я… давно пью?
– Я же сказал, он судил по твоему состоянию, – уже с нотками раздражения в голосе ответил Егоров.
– И ты ему поверил?
– Мне не хотелось бы верить, но, во-первых, ты была совершенно невменяемой…
– В смысле?
– В смысле – не держалась на ногах. А до тех пор, пока держалась, лезла к мужчинам прямо на танцполе ресторана.
– Лезла? К мужчинам? Как это? – прошептала Римма, потому что пересохшими губами уже очень трудно было говорить. – Дай воды… Пожалуйста…
Егоров протянул ей бутылку минералки, и она выпила сразу половину. Переведя дух, Римма спросила:
– А во-вторых?
– То есть?
– Ну… ты сказал, что, во-первых, я… ко всем… лезла… А во-вторых?
– А во-вторых, твой однокурсник поведал мне, что ты всегда отличалась невоздержанностью в употреблении алкогольных напитков.
– Однокурсник? – совершенно растерялась Римма. – Какой еще однокурсник?
– Он представился Георгием Геворкяном, Жорой. Знаешь такого?
Еще бы Римме его не знать. Она действительно училась с Геворкяном в институте. На их курсе он был единственным армянином, очень красивым, жгучим и любвеобильным. Но с какой стати Жорику на нее наговаривать? И вообще, где Юра с ним познакомился? И сколько же времени она находилась в отключке?
– Я знаю Жору Геворкяна очень хорошо, потому что действительно с ним училась, – четко сказала Римма, чтобы Егоров не подумал, будто она до сих пор плохо соображает. Она приложила ко лбу холодный бок бутылки и спросила: – А вот ты где с ним познакомился?
– Мы познакомились в ресторане. Он тебя узнал и… В общем, только с его помощью мне удалось затолкать тебя в такси.
– Но… Жора почти сразу после выпуска уехал в Штаты, чтобы никогда сюда не возвращаться!
– Он сказал, что прилетел на несколько дней и как раз свой прилет отмечал с другом в ресторане.
Римма задумалась. С одной стороны, все вроде бы сходилось. С другой – не сходилось ничего. Она никогда много не пила. Она пила мало и только вино. Она и в «Дельфине» не пила ничего, кроме шампанского и какого-то «Муската». И Жорика она в ресторане не видела. Римма так и сказала:
– Я не видела Геворкяна в ресторане.
Егоров неприятно, потому что очень уж трагично, вздохнул и сказал:
– Ты даже с ним танцевала и…
– И что?
– И… словом, вела себя неприлично… Мне даже пришлось перед ним за тебя извиниться, а он сказал, что ты не меняешься…
– Не меняюсь?
– Не меняешься, – подтвердил Егоров и отпил от второй бутылки минералки, которая, словно у фокусника, оказалась вдруг у него в руках.
Римма допила свою бутылку и как можно саркастичнее спросила:
– И что же теперь, когда ты «все про меня знаешь»?