– Секс без обязательств?
– Лучший вид секса. Вы согласны? Манфред неуверенно кивает.
– Был ли он агрессивным в постели? Были моменты, когда вам было страшно?
– Страшно? – смеется она. – Нет, он был очень милым. Немного жестким. Ему нравился грубый секс. Но мне он тоже нравится, так что с этим проблем не было.
– Жестким? Садо-мазо?
– Вовсе нет. Просто жестче, чем обычные парни.
Видно, что тема вызывает у нее интерес. Ей явно хочется объяснить, каким был Йеспер Орре, чтобы у нас не осталось никаких сомнений по поводу его сексуальных предпочтений.
– А у него дома вы встречались? Она качает головой.
– Никогда. Он живет за городом.
– А о чем вы разговаривали вне постели?
– Обо всем на свете. О политике, о спорте. Он интересовался спортом. Думаю, он много времени проводил в спортзале, потому что был в очень хорошей физической форме. Видно было, что он заботится о своей внешности. Никогда не ел в клубе чипсы и арахис, пил воду с лимоном.
– Какой-то слишком уж правильный.
Она морщится, откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди. По позе видно, что ей неприятен этот разговор.
Прежде чем выйти из комнаты, Аня поворачивается ко мне и говорит:
– Есть еще кое-что.
– Да? – удивляюсь я.
– Он воровал мое нижнее белье.
– Воровал ваше белье?
– Да, наверно, ему нравилось дамское белье. Я закрывала на это глаза, хотя белье у меня довольно дорогое. С его доходами он мог бы и купить мне новое взамен. Согласны?
После ухода подружки Йеспера Орре мы с Манфредом поднимаемся на четвертый этаж. Подъем дается коллеге нелегко. Но я уже давно перестал просить его заняться спортом. Он взрослый человек и знает, насколько вредны переедание и сидячий образ жизни.
– Ни фига себе, – восклицает он. – Извращенец.
– Он не делал ничего запрещенного законом. Жесткий секс с девицами в латексе – такой статьи в уголовном кодексе нет.
– Зато есть статья про воровство.
– Прекрасная идея. Пришьем ему воровство тоже. Манфред ухмыляется. Снимает пиджак, утирает пот со лба.
– Вся полиция ищет Орре. И у нас достаточно материала, чтобы упечь его за решетку, – продолжаю я, но Манфред не слушает.
– Я не устаю удивляться тому, какие увлечения у этих членов высшего общества, – признается он.
Я киваю, хотя считаю, что интересная личная жизнь не такой уж и грязный секрет. Гораздо хуже люди, которым нечего скрывать, в жизни которых одна пустота. Люди, похожие на пустую упаковку из-под молока. Снаружи кажется, что она полная, но стоит ее поднять, и поймешь, что внутри ничего нет. Такие люди, как я.
– Этот Йеспер представляется таким респектабельным джентльменом, директором крупной компании, но на самом деле не способен завести серьезные отношения с женщиной и тратит жизнь на интрижки с девицами в латексе и ворует их белье. Боится ответственности, боится взрослой жизни, – ставит диагноз Манфред, вообразивший себя психологом. Он говорит это с такой уверенностью, что мне становится не по себе.
После ухода Манфреда я сижу за столом и смотрю, как за окном сгущаются сумерки. Небо меняет цвет с серого на черный. Ветер метет пургу. В доме напротив зажглись окна. Обычно ответственные люди готовят ужин или смотрят телевизор после долгого рабочего дня.
Перед глазами встает Ханне. Я думаю о том, как она пожала мне руку в переговорной, не поднимая глаз. И во время разговора она смотрела на стену над моей головой. И когда наши руки соприкоснулись, я почувствовал грусть. Грусть от того, что ничего не получилось. Мне захотелось объяснить ей, почему я сделал то, что сделал, сказать то, что я не осмелился сказать тогда.
Как будто это что-то бы изменило.
А потом я думаю о том, что сказал Манфред об Йеспере Орре, что тот боялся ответственности.
Если бы мама была жива и сидела сейчас напротив меня, то она бы сказала, что это я боюсь ответственности. Боюсь отношений. Боюсь денег. Боюсь всего на свете. Я представляю маму за столом напротив меня. Длинные темные волосы заплетены в косу. Она маленькая и худенькая, но слегка раздалась в бедрах. Старомодные очки в толстой оправе слишком велики для ее миниатюрного загорелого лица.
– Улла Маргарета Линдгрен. Я пригласил вас сюда, чтобы расспросить о вашем сыне Петере Эрнсте Линдгрене. Обо мне, то есть.
– Это действительно так необходимо?
– Это займет всего несколько минут.
– Ну ладно. Раз вы настаиваете. Но поторопитесь. У меня нет времени тут долго рассиживаться.
Пауза. Мама поправляет косу на спине и строго смотрит на меня.
– Вы считаете меня ответственным человеком? Вздох.
– Ты знаешь, что я всегда любила тебя, Петер. У тебя золотое сердце. Я действительно так считаю. Но ты всегда избегал ответственности. Посмотри, как ты живешь. В квартире бардак. Питаешься полуфабрикатами. Загрязняешь окружающую среду. Ты не сортируешь мусор. Не проводишь время с сыном. Бедная Жанет одна несет эту ношу. Да, я знаю, что вы разошлись, вы взрослые люди, и это было ваше решение. Должна признаться, я всегда считала, что вы не подходите друг другу. Но ведь Альбин твой сын, твоя плоть и кровь. Ты должен участвовать в его воспитании. Должен помогать Жанет, ради всего святого. И ты не интересуешься общественными проблемами, хоть и работаешь в полиции. Не читаешь газет. В Сирии и Газе дети мрут как мухи, а ты только работаешь и смотришь по вечерам тупые киношки. Твоя жизнь бедна, Петер. Вот и все, что я могу тебе сказать. В молодости я интересовалась многими вещами. Занималась политикой, верила в то, что мир можно изменить. И это при том, что у меня была работа и маленькие дети. Я брала вас с собой на собрания. И я не понимаю, почему у тебя нет никаких увлечений, почему ты тратишь жизнь впустую. Жизнь коротка. Не упусти момент.
Я поднимаюсь, иду к окну и прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Закрываю глаза и позволяю воспоминаниям наполнить меня.
Мама была участницей молодежного протестного движения. По профессии дизайнер, она помогала им готовить макет «Вьетнамского бюллетеня», брошюр и афиш. Иногда мне и моей сестре Аннике разрешали ходить с мамой в дом собраний в парке Кронобергс. Мы помогали раскрашивать афиши или разбирать брошюры.
Я помню, что папе это не нравилось. Он считал, что мы слишком маленькие, чтобы слушать про войну во Вьетнаме и прочие политические вопросы. Но мы умоляли его разрешить нам пойти с мамой, и он всегда сдавался. Он целовал маму в щеку, просил не спускать с нас глаз и оберегать от антиимпериалистской пропаганды и отпускал.
Я обожал эти мероприятия.
Там всегда было много детей. Атмосфера была оживленная, нам многое позволялось. Мне нравилось смотреть, как работают взрослые. Дети бегали и играли, но при этом они никому не мешали, никто на них не шикал.
Мне, как одному из самых маленьких, поручали самые легкие задания. Например, раскрасить буквы на плакатах со словами «США прочь из Индокитая». Красная краска на белом фоне. Старшей сестре Аннике давали раскрашивать американские ракеты. Я страшно ей завидовал.
Закончив с заданиями, взрослые начинали пить вино и играть на гитаре или обсуждать ситуацию в Индокитае. Я играл с другими детьми или засыпал на полу у маминых ног.
Иногда они пели песни группы «Freedom Singers», и тогда собрания превращались в настоящую вечеринку.
Бывало, что один из тощих парней с бакенбардами в клетчатом пиджаке вертелся возле мамы, угощал ее сигаретой, поправлял очки в роговой оправе на носу и обсуждал Шведский комитет по Вьетнаму или заурядных наивных радикальных пацифистов. Иногда он обнимал маму за плечи, играл прядями ее длинных темных волос. Но мама только отстранялась с улыбкой. И я даже своим детским умом понимал, что такое верность и стабильность. Мама и папа были одним целым, хоть она и называла его «реакционером», причем довольно часто, и звучало это как самое страшное ругательство.
А потом война кончилась. Борцы за свободу одержали победу, империалисты униженно уползли обратно в США к своим гамбургерам и кока-коле. Бомбы больше не сыпались на джунгли и рисовые поля. Напалм не прожигал кожу детям с той легкостью, с какой нож режет масло.
Я помню, что окончание войны меня расстроило. Мама сказала, что я могу гордиться тем, что помог остановить войну, что я ответственный и добрый ребенок. Но мне было грустно. Я ощущал пустоту.
Больше никаких собраний. Никаких демонстраций. Никаких плакатов для раскрашивания.
Я молил Бога о том, чтобы началась другая война, но без особой надежды, потому что мама давно уже рассказала нам, что Бога выдумали капиталисты, чтобы держать на привязи бедняков.
Я оборачиваюсь. Мама исчезла. Перенеслась из кабинета обратно на кладбище Скугсчюркогорден. Я слышу шаги в коридоре. Коллеги расходятся по домам. Смех затихает на лестнице. Пора и мне идти домой.
Включить телевизор и убить еще один вечер моей жизни.
Эмма
Эмма
Двумя месяцами ранееВ голосе Ольги слышна скука. Я слышу на заднем фоне привычную магазинную музыку и чувствую радость от того, что не пойду сегодня на работу.
– Ничего серьезного. Думаю, я просто отравилась. Попробую прийти завтра. Скажешь Бьёрне?
Пауза.
– Конечно.
Я словно вижу коллегу перед собой. Телефонная трубка зажата между шеей и плечом, а сама она подносит руки к свету и проверяет, не облез ли лак на ногтях и не отвалились ли от него стразы.
– Увидимся завтра, – говорю я, но Ольга уже положила трубку.
Я снова набираю номер Йеспера, хотя уже не жду, что он ответит. Просто хочу послушать его голос на автоответчике, но даже это мне не суждено. Механический голос сообщает, что этот номер отключен по желанию клиента. Я решаю попробовать по-другому. Достаю номер главного офиса. Дрожащими пальцами набираю номер. Секретарь соединяет меня с приемной директора без лишних вопросов. Это меня удивляет. Неужели так легко связаться с директором? Кто угодно может взять и позвонить ему?
Но, разумеется, отвечает мне его личный помощник – женщина с едва заметным акцентом. Она представляется ассистентом Йеспера и спрашивает, чем может мне помочь. Я говорю, что хочу поговорить с ним по личному делу. Она просит мое имя и номер телефона, чтобы он мог перезвонить. Я колеблюсь. Йеспер просил меня не звонить ему на работу. Может, он не хотел, чтобы секретарша знала мое имя? Я прошу соединить меня с ним сейчас, но женщина отвечает, что Йеспер на собрании.
– А с ним все в порядке? Пауза.
– Что вы имеете в виду? – спрашивает она уже с подозрительными нотками в голосе.
– Просто он обещал позвонить мне… несколько дней назад и не позвонил. И я беспокоюсь, что с ним что-то случилось.
– Он в порядке. Если вы назовете ваше имя и номер, я попрошу его позвонить вам после собрания, – отвечает она профессиональным тоном, каким расписывают достоинства стирального порошка в рекламных роликах.
Я говорю, что перезвоню позже, она отвечает «хорошо», и мы одновременно заканчиваем разговор. Я остаюсь сидеть за кухонным столом. Часы над столом тикают так громко, что кажется, будто часовой механизм сидит у меня в мозгу.
Почему Йеспер прячется от меня? Испугался ответственности? Пожалел о сделанном мне предложении?
Или он просто псих, больной человек, садист, которому доставляет удовольствие мучить других?
Может, этому всему есть еще какое-нибудь объяснение? Может, что-то мешает ему связаться со мной? Несчастный случай в семье? Кризис на работе? Но в таких случаях всегда можно послать эсэмэс или позвонить.
Три недели назад мы лежали на полу в моей гостиной. Через занавески проникал серый вечерний свет и рисовал узоры на наших телах. Окно было приоткрыто. Занавески колыхались на холодном ветру.
Йеспер курил. Курил он нечасто. Обычно после того, как выпьет вина, или после секса. Он курил и смотрел в потолок. Его ладонь лежала у меня на животе. Пальцами он рисовал круги на моей влажной от пота коже.
– Что случилось? – спросил он.
– Она заболела и умерла. Йеспер затянулся дымом.
– Это я понимаю. Но от чего?
– Панкреатит. Она была алкоголичкой.
– Бедная.
– И да и нет. Я часто думаю, что она сама во всем виновата. Никто не принуждал ее пить.
Йеспер повернулся ко мне. Наши глаза встретились.
– Я не о ней, а о тебе.
– Обо мне?
Он усмехнулся и покачал головой, словно я ляпнула какую-то глупость.
– Со мной все в порядке.
Он промолчал. На улице раздался вой сирены «Скорой помощи». В кухне заработал холодильник.
– Мне жаль, что я не могу пойти с тобой на похороны, – сказал он после долгой паузы. Видимо, он долго обдумывал эти слова.
– Я справлюсь.
– Нехорошо быть одной на маминых похоронах.
Я ничего не ответила. Что я могла сказать? Он был прав. Мы встречались уже несколько месяцев, и с каждым днем наши отношения было все сложнее скрывать от остальных.
– Так всегда будет продолжаться?
Он сунул сигарету в бокал с вином на полу, повернулся ко мне, приподнялся на локте и нежно поцеловал меня. У поцелуя был вкус табака и красного вина. Я увернулась, и он принял это за обиду.
– Конечно, не всегда.
– Но сколько?
Он опустился на спину, глубоко вздохнул, мои вопросы явно его напрягали.
– Мы же уже тысячу раз это обсуждали. Ты знаешь, что журналисты следят за каждым моим шагом. Вчера только вышла статья об условиях труда в нашей компании, и они называли их рабскими. Если пресса пронюхает о наших отношениях, ты знаешь, что произойдет. Меня уволят. Поэтому нам лучше подождать, пока все успокоится.
– И когда это произойдет?
– Откуда, черт возьми, я знаю? Когда эти гиены найдут себе новую добычу. Кстати, тебе пора начать подыскивать другую работу. Все будет проще, если ты перестанешь быть моей подчиненной.
Он потянулся за одеялом и накинул на нас.
– Холодно. Может, закрыть окно?
– Но все так сложно. Все спрашивают, кто ты, а мне нечего ответить. Это так по-детски.
Он повернулся ко мне и с улыбкой спросил:
– По-детски?
– Да, я веду себя как подросток. Тайный бойфренд и все такое.
Он рассмеялся. Поцеловал меня в шею и проложил дорожку из поцелуев вниз к животу.
– Я твой тайный бойфренд?
– Судя по всему, да.
– А ты тогда кто? Моя тайная молодая любовница? Я хихикнула. Его язык зарылся в мой пупок и начал лизать невидимое мороженое в его чашечке, потом он спустился ниже, провел языком по внутренней стороне бедра. Я сжалась. Я всегда стеснялась своего тела, его выпуклостей, его запахов. Он почувствовал это, приподнял голову и встретился со мной взглядом.
– Расслабься, Эмма. Ты должна научиться расслабляться.
Он все время нудел, что я должна расслабляться, причем не только в постели. Я пыталась, но это было нелегко. И причина была в нем и в наших отношениях. Они были слишком прекрасны, чтобы быть похожими на правду. У нас с Йеспером Орре не было ничего общего. Я бедная продавщица. Он успешный состоятельный мужчина, намного старше меня.
Что он во мне нашел? Почему он выбрал именно меня? Свою подчиненную, в два раза моложе его.
Может, Йеспер прав, и мне действительно не хватает уверенности в себе. Потому я и сомневаюсь в его чувствах ко мне. И не верю, что у наших отношений есть будущее. Почему мне так трудно поверить в его любовь?
– Расслабься, Эмма, – снова попросил он. – Я хочу тебя. Ты достойна любви. Что мне сделать, чтобы ты поверила мне? Чтобы ты осознала, как прекрасна?
В тот вечер мы заснули на полу.
Я проснулась посреди ночи от того, что ныла спина. Я протянула руку, но Йеспера рядом не было. Медленно я поднялась. Тело все затекло от неудобной позы. Я прошла в спальню. Окно было по-прежнему приоткрыто. Пол был холодный.
В спальне я нашла Йеспера. Он стоял в темноте и смотрел на картину Рагнара Сандберга над моей кроватью.
Волосы были растрепаны после сна. На плечи наброшено одеяло.
– Я думаю, что люблю тебя, Эмма, – пробормотал он.
Я сижу на диване и пытаюсь войти в Интернет, но почему-то нет связи. После нескольких бесплодных попыток до меня доходит, что это связано с неоплаченными счетами. Теперь не работает ни телевизор, ни интернет, констатирую я. И это тоже вина Йеспера.
Я решаю пойти вниз в кафе на Карлавэген. Там есть Интернет. Тошнота прошла, и я впервые ощущаю голод. Натягивая джинсы, я чувствую что-то в кармане. Визитка. Переворачиваю и вспоминаю журналиста, который заходил в магазин. После секундного размышления иду в кухню и кладу визитку в банку с неоплаченными счетами.
Я сижу в углу с чашкой кофе латте. Неподалеку парень с дредами и макбуком. Две дамы шепчутся в углу с таким видом, словно им известны государственные тайны.
В кафе темно. За окном идет дождь. Листья на деревьях окрасились в оранжевый, желтый и охряный цвета. То и дело какой-нибудь лист отрывается от ветки и плавно опускается на траву.
Я ищу в Интернете имя Йеспера. Проглядываю статьи. Его называют «королем моды» и «рабовладельцем».
Натыкаюсь на статью «Кто такой на самом деле Йеспер Орре?». Читаю ее. Он родился в Бромме, родители учителя, изучал экономику в Упсале, но бросил после двух лет. Потом начинаются пробелы в его биографии. Никто не знает, чем он занимался эти годы. Читаю дальше. Журналист утверждает, что Йеспер вращался в криминальных кругах. Двоих его друзей осудили за экономические преступления, третьего за хранение наркотиков. Их имена мне не знакомы. Йеспер ничего такого не рассказывал. Смотрю фотографии. Йеспер в костюме. Йеспер в спортивной форме. Йеспер в смокинге. Йеспер в белой рубашке с закатанными рукавами на сцене показывает на цифры на экране. Еще фото крупным планом: Йеспер улыбается, но по морщинке на лбу я понимаю, что он напряжен. Ему не нравится, когда его фотографируют. Мы много об этом говорили. Он просто ненавидит, когда его снимки печатают в газетах и когда его показывают по телевидению. Еще фото. Йеспер с блондинкой в платье с глубоким декольте. Она откидывает голову, смеется. У него усталый вид. Рубашка мятая, ворот расстегнут. На брюках пятно, как будто кто-то пролил вино. Листаю дальше. Много снимков Йеспера с женщинами – всегда разными. Ни одной постоянной спутницы.