Наконец, утомленная истерикой, мисс Прюденс затихла и стала распухшими от слез глазами следить за летавшими под потолком мухами. Ее единственной отрадой была мысль о том, что она по крайней мере благополучно разделалась с Августой и отдала ее в хорошие руки. Внезапно на нее вдруг напало желание повидаться с сестрой. Хоть беспомощная Августа и не могла говорить, ей можно было излить все горести и страдания. Это послужило бы Прюденс пусть маленьким, но утешением.
Для такой женщины, как мисс Семафор, необходимость хранить тайну, действовать самостоятельно, ни с кем не советуясь, казалась просто немыслимой. Ей требовалось, чтобы кто-нибудь руководил ею, чтобы она могла на кого-то опереться, и теперь, как ни мало толку было в разговоре с Августой, поделиться с ней своими переживаниями было бы все-таки приятно. Итак, Прюденс встала и написала несколько слов «доброй миссис Браун», предупреждая ее о том, что приедет завтра после полудня. Мисс Семафор, желая скрыть свое заплаканное лицо, сама отправилась на улицу, чтобы опустить конверт в почтовый ящик.
Прогулка пошла ей на пользу. Прохладный ветер освежил ее пылавшие от волнения щеки. В воздухе присутствовало что-то успокоительное, и она возвращалась домой в более мирном расположении духа. У дверей она, однако, заметила, что в доме происходит что-то необычайное. До ее слуха донесся громкий сердитый голос, как будто ей знакомый. Мюллер, открывший Прюденс дверь, показался ей взволнованным.
– Ах, пошалуйте, — проговорил он, будто задыхаясь, — я рад, что вы пошалевали. Тут женщина желает вас видеть, и когда я сказаль, что вас нет zu Haus[12], она начать schimpfen[13]. Она все кричит и не хочет уйти.
Сердце Прюденс замерло в груди, и она оперлась о стену, чтобы не упасть.
– Где она, Мюллер? — спросила бедняжка слабым голосом.
– Я проводить ее в гостиную, — ответил Мюллер, — когда она сказаль, что не уйдет. Только она там не хочет остаться, а идет в заль и зваль вас.
Прежде чем он успел что-либо прибавить, перед Прюденс, словно привидение, возникла добрая миссис Браун. Она была вся растрепанная, раскрасневшаяся, в сбившейся набок шляпке. В развалку она прошествовала по зале и приблизилась к дрожавшей Прюденс.
– Пожаловали наконец, — произнесла она запальчиво, — нечего сказать, прекрасно заставлять почтенную женщину ждать! Вы, может, вообразили, что мне и делать больше нечего, кроме как тут рассиживаться?
– Что вам от меня нужно, миссис Браун? — спросила Прюденс взволнованным голосом.
– Что мне от вас нужно? Вот это да! Вы только посмотрите, что мне нужно! Желала бы я знать, почему вы посылаете почтенной замужней женщине чек, по которому нельзя получить денег! На что вы мне прикажете содержать этого ребенка? А? Скажите-ка! Срам, да и только! Пожалуйте-ка тридцать фунтов, которые вы остались мне должны, не то я вас в суд упеку, — заявила добрая миссис Браун громко и отчетливо.
Прюденс с тоской почувствовала, что две или три головы уже высунулись из своих комнат.
– Войдите, пожалуйста, сюда, — твердо проговорила мисс Семафор, — и объясните мне толком, в чем, собственно, дело?
– Дело? — переспросила миссис Браун, почти наступая на нее. — Дело, значит! С какой это стати вы изволили прислать мне чек, когда я вас заранее предупредила, что мне этого не надо?
К тому моменту Прюденс уже привела ее в гостиную, на удивление, пустовавшую, и затворила дверь.
– Ну, — сказала она дрожа, — что же все это значит и с какой стати вы вдруг явились и наделали столько шуму? Я сожалею, что послала вам чек. Я совсем забыла, что вы мне говорили не посылать, но чек этот совершенно нормальный, с ним не может быть никаких затруднений.
– Никаких затруднений! Да за кого вы меня принимаете-то? Вы послали мне чек, по которому никто не выдает денег! — воскликнула миссис Браун. — Хороша, нечего сказать, а еще леди называется! Заставляет бедную женщину шляться из одного трактира в другой, а никто на этот ваш чек и глядеть-то не хочет!
– Покажите мне его, — сказала Прюденс в недоумении.
Миссис Браун, смерив мисс Семафор подозрительным взглядом, принялась рыться в мешке. После долгих поисков она наконец вывалила все его содержимое на стол. Тут, среди бумажонок, шести пенсов медью, наперстка, нескольких расписок от закладчиков, полкроны, мотка ниток, огрызка синего карандаша и множества других мелочей, было и письмо Прюденс, из которого высовывался уже очень грязный и измятый чек.
– Тоже мне, а еще леди! — продолжала извергать ругательства «добрая миссис Браун». — Ишь чего прислала! — И она хлопнула чеком по столу.
Прюденс по привычке перечеркнула чек и поставила на нем отметку «денег не выдавать». Так ее научил делать поверенный, когда она впервые стала распоряжаться своими деньгами.
– Очень сожалею, — сказала она, — чек недействителен. Вот почему вам не выдавали по нему денег. Его нужно представить в банк. Если вы подождете здесь минуту, я дам вам другой.
Добрая миссис Браун не собиралась выпускать Прюденс из комнаты.
– Денежки пожалуйте, — потребовала она, — на кой мне ваш чек? Денежки пожалуйте, вот что!
Потребовалось немало времени, прежде чем дама поняла смысл того, что говорила ей несчастная Прюденс. Затем миссис Браун вдруг опустилась на стул и залилась слезами, чем немало удивила испуганную мисс Семафор.
– Не хотите же вы уморить дитя голодом, — рыдала она, — и отнять у бедной женщины ее хлеб!
Прюденс с жаром стала уверять ее, что ничего подобного она, конечно, не хочет. Мисс Семафор извинялась за недоразумение с чеком снова и снова и умоляла нежданную гостью успокоиться и подождать, пока она сбегает наверх за своей чековой книжкой. Миссис Браун, однако, проводила Прюденс до двери и хриплым голосом обвинила ее в желании «улизнуть».
Выходя из комнаты, Прюденс, сокрушаясь, заметила быстро скрывшиеся головы миссис Уайтли, медицинской дамы и даже само`й величественной миссис Дюмареск. Каждая минута казалась ей часом, пока наконец не был выписан новый чек. После бесконечных объяснений миссис Браун удалилась, крепко зажав его в руке. Прюденс просто изнемогала от страха и волнения.
«Мне, право, даже кажется, — заметила она про себя, — что миссис Браун немного выпила».
Страшное беспокойство за судьбу Августы давило ей на сердце.
«Я непременно завтра же навещу сестру, — решила она, — и если мне не понравится там, сейчас же заберу ее».
Душа у мисс Семафор ушла в пятки при мысли о предстоящем конфликте с миссис Браун. Даже если она и возводила напраслину на эту почтенную даму — утреннее происшествие указывало на то, что, кроме светлой стороны миссис Браун, которая приоткрылась ей на станции Лондон-бридж, существовала и совсем иная сторона — темная.
XIV Прюденс посещает Пломмерс-коттедж
Мисс Семафор проснулась ни свет ни заря. Пока с Августой не приключилось несчастье, она никогда столько не думала. От постоянных тревог ее лицо осунулось и постарело. Торжество, связанное с тем, что сестру удалось удачно пристроить, оказалось мимолетным: неожиданный визит «доброй миссис Браун» не оставил ни следа от ее радости. Ожидая восхода солнца, Прюденс беспокойно металась на постели и представляла себе, как эта «почтенная дама» будет преследовать ее угрозами. Как в жутком кошмаре, перед глазами мисс Семафор страшной вереницей мелькали счета, чеки, миссис Дюмареск и медицинская дама.
В четыре часа она встала и, чтобы скоротать скучные часы до завтрака, стала наблюдать за садовником, точившим косу, за сонными горничными, отворявшими окна на противоположной стороне улицы и выбивавшими ковры. Ей сию же минуту захотелось отправиться к сестре. Ее беспокойство и нетерпение все росло, и она возмущалась, как порой возмущаемся и мы, — глупыми условностями, которые не позволяют наносить визитов в шесть часов утра, а также тем, что конка не ходит круглые сутки.
На улице все еще не было ни одного извозчика. Несколько раз мисс Семафор открывала окно, выглядывала из него и снова затворяла, брала в руки роман, а потом клала обратно, ходила по комнате взад-вперед, поправляла волосы, вертелась на стуле, отворяла дверь, прислушивалась, не встал ли кто, и снова затворяла. Но вот наконец раздался долгожданный звук гонга, возвещавший о первом приеме пищи.
За столом Прюденс кусок хлеба не лез в горло, и ей приходилось делать вид, что она ест. Она знала, что все хорошо запомнили и теперь шепотом обсуждали ее странную гостью. Искрошив что-то на тарелке и выпив чашку чая, она поспешила встать из-за стола. Раскаяние в самом страшном преступлении едва ли могло быть более мучительным, чем то, что испытывала теперь эта добрая невинная женщина. Люди, действительно в чем-то виноватые, зачастую обладают некоторой природной черствостью, которая делает их безразличными к мнению других, а Прюденс, несмотря на все обрушившиеся на ее голову невзгоды, была существом робким, беззащитным и мягкосердечным, для которого сердитый или презрительный взгляд был сродни удару.
В половине десятого, облачившись в черную шляпку и мантилью, она вышла из дома с конвертом в руках, на котором значился адрес «доброй миссис Браун». Окликая извозчика, она все еще думала о том, что же ей делать с Августой, если ее опасения оправдаются и дом миссис Браун окажется вовсе не той тихой гаванью, на которую она рассчитывала.
Пломмерс-коттедж найти было не просто: никто не знал, где это. Учитывая, что всякий прохожий, у которого спрашиваешь дорогу в Лондоне, непременно оказывается нездешним, Прюденс обратилась к полицейскому.
– На вашем месте я бы туда не ходил, — ответил полицейский, — очень уж народ там балованный.
– Но мне это необходимо, — настаивала напуганная Прюденс.
– Ну, раз так, то четвертый поворот направо, потом второй налево и первый опять направо. Идите все время прямо, тут вам и будет Пломмерс-коттедж.
Прюденс, тщательно отсчитывая улицы, последовала указаниям полицейского. Второй поворот налево привел ее в грязный переулок, а первый направо — в очень глухую и подозрительную улицу. Какое-то здание уходило высоко в небо, а у дверей квартир, сдаваемых в аренду, кучка растрепанных женщин весьма свободно обсуждала вопросы самого личного характера, щедро пересыпая свою речь пояснениями: «он грит» и «а я грю».
Дом номер 42 оказался невзрачным зданием с ободранной зеленой дверью, к которой вела всего одна ступенька. Прюденс постучала в дом ручкой зонтика, но ответа не получила. Немного погодя она постучала снова, но опять напрасно. Потолкавшись у двери, оказавшейся запертой, мисс Семафор попыталась заглянуть в мутное окно. Ее поступок возбудил сильный интерес не только у растрепанных дам, но и у других обитателей улицы. Они подходили парами и тройками в небывалом количестве, так что обернувшаяся наконец Прюденс с удивлением обнаружила себя в центре грязной и, как ей показалось, агрессивной толпы.
– Нечего стучать-то! — крикнула какая-то женщина, протискиваясь через толпу. — Никого нет. Дом пустой.
– Пустой? — повторила Прюденс. — С каких пор?
– Вчера вечером улетели птички, поминай как звали!
– О, это, вероятно, какая-то ошибка. Я ищу некую миссис Браун.
– Девоньки, — проговорила женщина с усмешкой, обращаясь к толпе, — провалиться мне на этом месте, она из благородных! Хороша, должно быть, голубушка, раз отдала родное дитя Салли Браун!
Толпа одобрила ее слова шиканьем и свистом.
– Но я не понимаю, что вы говорите! — воскликнула испуганная и растерявшаяся Прюденс. — Я ищу ту миссис Браун, которая живет по адресу Пломмерс-коттедж, 42, и вот оказывается, что квартира заперта, а вы говорите мне, что эта женщина уехала. Не может ли кто-нибудь сказать мне, где ее найти?
– Отчего же не сказать, сказать можно, — ответила какая-то толстая особа. — В полицейском участке она, вот где. Ее будут судить за безобразие в пьяном виде.
– Боже праведный! Как? А моя сестра? Где, где же ребенок, который у нее воспитывался?
– Э, так вы и вправду из этих будете? Порядочная же вы, должно быть, дрянь, раз отдали Салли невинное дитя! Навряд ли вы теперь увидите его живым, да вам небось только того и нужно! Вчера вечером сюда нагрянула полиция и всех забрала. Общество защиты детей, говорят, куда-то их всех спровадило. А жалко, что вы их не видели, полюбовались бы!
– Их? Кого их?
– Э, да будто вы не знаете… «Кого их» — смешно, право. Ребят, конечно. Общество забрало всех пятнадцать и теперь будет разыскивать их родителей. Очень рады будут, если вы сами пожалуете. Погодите, уж они скажут вам кое-что, когда вас увидят.
– Пятнадцать детей! О чем это вы? Я знаю только про одного ребенка, которого отдали миссис Браун на воспитание. Она хотела удочерить малютку, говорила, что она почтенная замужняя женщина и что у ребенка будет все, что нужно.
В ответ раздался громкий взрыв визгливого хохота.
– Куда уж там! Все, что нужно! Как бы не так! — заметила какая-то тощая простолюдинка. — Вы что, и вправду не знали, что Салли — мерзавка, каких свет не видывал?
– Мерзавка?
– Ну да, она промышляла детьми и все такое.
– Я вас не понимаю, — проговорила Прюденс, чуть не плача.
– Ну, ты или уж очень себе на уме, или уж больно простовата — что-то одно. Что же ты ничего о ней не разузнала? Врешь ты все, наверное.
– Что же мне теперь делать?
– Этого уж я не знаю. Иди в полицию — может, там тебе помогут.
– А где это? — растерянно спросила Прюденс.
Несколько женщин тотчас указали направление. Во главе небольшой процессии заинтересованных наблюдателей, в открытую подвергавших бесчувственной критике ее внешность, поведение и манеры, мисс Семафор в первый раз в жизни отправилась в полицейский участок и сквозь слезы обратилась с вопросом к стоявшему у дверей полицейскому.
– Сюда, пожалуйста, — пригласил он.
Пока разочарованная толпа переминалась с ноги на ногу и, отчаявшись увидеть эффектную или трагическую развязку, понемногу редела, Прюденс провели в комнату, где за столом, покрытым пронумерованными пачками бумаг, сидел весьма строгий чиновник. Краснощекий полицейский — парень из деревни — поклонился ему.
– Извините, сэр, эта дама насчет дела в Пломмерс-коттедж о детях, сэр. Говорит, она мать одного из них.
— Сестра, — робко поправила мисс Семафор. — Я не замужем.
– Объясните, пожалуйста, что вам угодно, — сказал чиновник после паузы, во время которой он, не обращая никакого внимания на Прюденс, продолжал писать.
Та поведала ему о том, как несколько дней назад поручила сестру женщине, назвавшейся миссис Браун, и уплатила ей сначала двадцать, а потом тридцать фунтов. Теперь же оказалось, что эта женщина оставила свою квартиру и та теперь заперта. Узнав о том, что миссис Браун арестована, она пришла в участок, чтобы навести справки и узнать, если возможно, где сестра. Все это было рассказано несвязно и часто прерывалось вздохами и слезами. Инспектор Смит сделал себе репутацию на делах о промысле детьми и смотрел на происшествие в Пломмерс-коттедж как на один из самых неслыханных случаев, с которым ему когда-либо приходилось сталкиваться. Салли Браун он считал менее виновной, чем бесчеловечных родителей, поручавших ей свое потомство. «Крокодиловы слезы», как он любил их называть, нисколько его не тронули, и он продолжал смотреть на Прюденс с неприкрытой недоброжелательностью. Конечно, она могла стать жертвой обмана, но скорее она была преступницей.
– Вы говорите, что этот ребенок — ваша сестра?
– Да.
– Но разве не вы только что сказали полицейскому, что вы — мать этого ребенка?
– О боже мой, нет, он не так меня понял. Я лишь сказала, что пришла справиться о ребенке.
– Но вам известно, вероятно, что все дети, найденные у этой женщины, были очень маленькими, совсем младенцами. Среди них не было ни одного старше двух лет.
– Моя сестра… — Прюденс замялась, — моя сестра еще грудная.
– Ну, я, конечно, не могу заставить вас говорить правду, — произнес он с явным недоверием. — Пусть об этом позаботятся в другом месте. Дети содержались в ужасном состоянии. Они все голодные, грязные и больные. Мы пытаемся разыскать их родителей, так как у миссис Браун было найдено несколько имен и адресов. Вас, вероятно, тоже вызовут в качестве свидетельницы в суд. Сейчас же дети находятся в работном доме[14].
– О! — простонала она в отчаянии. — В работном доме! Моя сестра в работном доме! Где он? Я сейчас же отправлюсь туда! Мне необходимо забрать ее оттуда!
– По моему мнению, вам лучше оставить подобные попытки, — холодно заявил инспектор. — Если Общество защиты детей взялось за дело, то вы еще не раз о нем услышите. Лучше оставьте ребенка в покое. Теперь он, во всяком случае, находится в хороших руках, совсем не таких, в какие вы его отдали. Мой вам совет: не поднимайте шума. Со временем вы увидите ребенка, но вам придется сообщить, какое участие вы сами принимали в этом деле.
– Последнее меня нисколько не затруднит, — ответила бедная Прюденс. — Как я уже объясняла вам, я думала, что нашла ребенку приют у доброй, почтенной женщины, но, по-видимому, я ошиблась.
Когда предвзято относишься к человеку, каждое его слово и намерение кажется подозрительным. В дрожащем голосе Прюденс инспектор Смит слышал только притворство. В ее открытом, распухшем от слез лице он не видел ничего, кроме хитрости.
– Удивительно, как легко порой обманываются люди, когда им выгодно быть обманутыми, — сказал он сухо. — Они ни о чем не спрашивают, и мешающий своим присутствием ребенок устраняется — вот в чем вся суть.
– Это правда, что я хотела удалить ее на некоторое время, — призналась Прюденс с той глупой откровенностью, которая так часто навлекает подозрение на невиновного, — потому что ее неудобно было оставлять там, где я жила. Если бы вы знали все обстоятельства, сэр, вы бы вошли в мое положение. Они исключительные и странные, но должна заметить, что я задавала вопросы, на которые миссис Браун мне ответила нечестно.