— В этом ресторане? А Аврору ты как же узнала?
— Да они сами лезут, мне, что ли, они нужны? У них же там только об одном разговоры: кто съемку финансирует, кто оплачивает, кто тряпки в рекламных целях дает, какой бутик — этот или тот… Авроре раньше муж бабки немерено отстегивал — Димка Гусаров. Его менеджер каждый месяц нам в издательство звонил: неплохо бы рекламную съемочку провести — оплата не заржавеет. Снцмки — в журнал, на обложку, на разворот, на плакат. Я Аврору раз двести, наверное, снимала — невольно познакомишься, сойдешься. Ну, а в тот раз она меня сама сюда затащила.
— В «Аль-Магриб»? Название какое-то, — Катя поморщилась, — «Аль-Каидой» какой-то попахивает.
— Позвала меня кофе по-восточному пить с корицей и финиками; Аврорка, хитрая змея, знала, куда меня, обжору, позвать, чем подмазать.
— Значит, она пригласила тебя в ресторан и там познакомила со Студневым?
— Да не знакомила она меня! Так, кивнула небрежно: это вот Анфиса, это вот Макс… как стул дивану представляют. Я на него и глаза поднять тогда не смела, куда уж мне…
— Почему?
— Ты его видела?
— Нет. На фото из дела, где он после падения с восьмого этажа, у меня духу не хватило смотреть.
— Тогда тебе простительно не понимать меня.
— Он что, настолько был привлекателен?
— Он был неотразим. По крайней мере, таким он мне тогда в первый раз показался — господин Совершенство, воплощенная мечта в джинсах с расстегнутой ширинкой. Мощный заряд скрытого мужского эротизма, я много раз знаешь какую композицию с ним себе представляла? Стена где-нибудь в Палермо, граффити на стенах, мотоцикл, тут же у колеса стреляные гильзы, сухая ветка, надкушенный гранат и он… Король жизни, крысиный повелитель подворотен и домов терпимости… Ладно, это метафора, мечта… Ну а тогда, во время той первой встречи, грустно мне стало, Катька, так грустно. Честное слово, на диету даже немедленно захотелось сесть. Фитнесом наняться. Правда, бред все это — фитнес, диеты. Ни спорт, ни липосакция от обжорства не излечат. Есть одно лишь верное средство.
— Какое? — спросила Катя.
— Боль, — ответила Анфиса.
— Как это… боль?
— А так. Когда что-то болит, есть ведь не хочется. Аппетит пропадает. — Анфиса взглянула на Катю, и что-то в ее темных глазах изменилось, дрогнуло, словно на мгновение приоткрылась какая-то потаенная дверца и снова наглухо захлопнулась. — Правда, если болит недостаточно сильно, это тоже не поможет. Надо, чтобы адски болело, чтобы все время напоминало, забыться не давало. Разожраться чтобы снова не давало нам, толстякам…
— Анфиса… — Катя не знала, что сказать дальше. По спине вдруг снова пробежал холодок, как и тогда, когда она услышала по телефону этот странный, надорванный, исполненный отчаяния голос. — Гляди-ка, мы уже пришли.
Они стояли перед рестораном. В отличие от Колосова Катя прочла, пробежала лишь буквы вывески: «Аль-Магриб» — и совсем почти не обратила внимания на его окна, дубовую дверь, кованый, разноцветного стекла фонарь над входом. Все это чисто внешне уже было ей знакомо. Ведь это был ее квартал, она много раз бывала тут раньше, проходила мимо и почти не обращала внимания ни на эту вывеску, ни на этот псевдовосточный, так нелепо и забавно смотрящийся на фоне мрачного сталинского дома рекламный антураж. На набережной было много ресторанов, и «Аль-Магриб», по мнению Кати, был всего лишь одним из них.
— Сейчас бстеллу закажем — это такая вкуснятина — и какой-нибудь салат острый, креветки «Танжер», а потом кофе. — Анфиса нетерпеливо дернула на себя дверь, широко шагая через ступеньки, голос ее внезапно, точно по волшебству, изменился. В нем уже не было сарказма и горечи. — Если не захочешь мучного, можно тапас будет заказать — это такие закусочки испанские, легкие, — сардинки, оливки, мидии, осьминожки маринованные. Рыбу брать не будем однозначно — дорогая, и есть нечего. Дорада — порция четырнадцать баксов, а на вкус — как карп в томате. Уж лучше порцию тажина, сытнее и приятнее.
Катя с невольным изумлением смотрела на подругу. Казалось, перед ней совсем другой человек. Бледные, нетронутые загаром пухлые щеки Анфисы порозовели. В глазах появился алчный блеск. Она еле сдерживала возбуждение, подталкивая Катю через пустой прохладный вестибюль в зал. Они вошли: столики, полосатые диваны в нишах, расписные стены, чаша фонтанчика, выложенного голубой плиткой.
Катя настолько была потрясена странной метаморфозой, происходившей с Анфисой, что даже не обратила на все это внимание. Она смотрела на подругу — на ее загоревшиеся предвкушением чего-то очень и очень приятного глаза, на ее суетливые жесты, которыми она поправляла выбившиеся пряди волос, гладила, усаживаясь за столик, туго накрахмаленную белую скатерть, теребила салфетку, листала меню.
Посетителей было немного, двери во второй зал закрыты. Ресторан работал по обычному своему распорядку. Едва Катя и Анфиса уселись за столик, к ним подошла молодая официантка. Катя взглянула на нее с любопытством: высокая, тонкая, изящная блондинка — очень стильная, очень бледная, с накрашенными губами. Помаду Катя определила сразу: «Кристиан Диор», модный в этом сезоне красный, который идет только вот таким породистым длинноногим жердям, похожим на Николь Кидман в пору расцвета ее благоуханной кинематографической юности.
Анфиса приветливо, по-свойски кивнула ей. Та вежливо улыбнулась в ответ, но улыбка вышла какой-то болезненной, вымученной.
— Лена, мы тебя позовем, когда все выберем, — сказала Анфиса тоном настоящего завсегдатая, протягивая меню Кате. — А ты и сегодня тоже работаешь?
Официантка молча кивнула, что означало, наверное, «да, работаю», и отошла. Походка у нее была какая-то неровная, точно ей зверски жали модные дорогие босоножки на каблуках-шпильках.
— Вы что же, стали встречаться со Студневым после того совместного ужина? — спросила Катя, чтобы хоть как-то отвлечь Анфису, с головой ушедшую в меню.
— Что? Мы? Ах, вот ты про что… Ну да, я же начала рассказывать про наш знойный роман. — Анфиса подняла голову. — Вот тут мы и сидели тогда, за этим самым столом. А вон там, в угловой нише, где столике лампой Аладдина, сидел Серафимочка Симонов собственной персоной.
— Это кто еще такой? — спросила Катя, хотя фамилия была ей уже знакома.
— Ну проще всего про него сказать, что он и герой, и любовник в одном лице, — Анфиса криво усмехнулась. — Про него много чего можно сказать и услышать, только вот непонятно, что правда, а что же собственные его выдумки. А так, он живет с Марьяшей Потехиной, хозяйкой всего этого марокканского кулинарного чуда. Правда, он ей почти в сынки годится. Марьяша-то у нас дама в возрасте. Муж от нее сбежал, но это, в общем, к делу совсем не относится. Короче, сидели мы тут втроем тогда, а Серафим сидел вон там. Вот с этого и началось…
— Что началось? — спросила Катя.
— Понимаешь, я все в толк сначала взять не могла, — Анфиса стукнула по столу пухлой ладонью, — с чего это вдруг Макс мне через два дня позвонил? Сам позвонил вечером, плести начал что-то насчет каких-то там снимков, что Аврора, мол, просила забрать. Что, мол, давай с тобой встретимся, он ко мне подъедет и эти снимки заберет. Какие снимки, откуда? Я сразу поняла: все туфта, звонит он мне не из-за этого.
— А из-за чего же тогда? ;
— Из-за чего… Спроси что-нибудь полегче, я же говорю: голову я тогда сломала. Его тогда я отшила — мне, мол, некогда, я такая вся ужасно занятая женщина, у меня вон фотосъемка жены лидера одной партии для журнала «Финансы». А Макс взял и позвонил мне на следующий вечер. И на следующий. И все многозначительно так, глухо, интимно, вкрадчиво. Ну, ты знаешь, как мужики умеют, когда очень захотят. И все комплименты мне — и такая я талантливая, и умница, и художница, и фото-то он мои в журналах видел. Дальше больше: какая у меня улыбка, какие глаза… Алмазы…
Катя смотрела на Анфису. Теперь в ее глазах снова блестели навернувшиеся слезы. Метаморфоза продолжалась. Меню лежало на скатерти.
— Я торца решила, что со мной такой из-за денег, точно! Липнет из-за денег, вот что я тогда про него подумала: обычный альфонс, бабник, раз весь из себя такой неотразимый. Ну, и решил поживиться на мой счет. Ты, Катька, не думай, мало ли что я там про себя говорю, я себя иногда очень дорого ценю. Самомнение-то у меня выше крыши… Ну, когда зеркала поблизости нет. Но звонки эти вечерние… Было так приятно потрепаться. Я не хотела встречаться, хотя он и предлагал. Атак, по трубке, — почему бы и нет? Справки я о нем стала наводить то тут, то там, и оказалось, что… В общем, деньги свои были, так что все мои гонорары вряд ли бы ему понадобились — не та сумма, не его масштабы. И вот тут, Катя, я… Да что Ты понимаешь, что ты знаешь обо всем этом? У тебя вон Вадька, муж есть. А у меня восемь лет никого. Ну хоть бы кто по пьянке внимание обратил. И я подумала: а вдруг? Может он, Макс, как раз таких, как я, безразмерных любит? Некоторые вон пишут в объявлениях: «Меньше шестого размера бюста не звонить». Может, такие лярвочки, как Аврорка, тощие ему надоели, а может, он вообще, — Анфиса криво усмехнулась, — можетон, на мое счастье, извращенец, фанат веса?
— Анфиса, знаешь, я вот это закажу. — Катя быстро ткнула в меню. — Бстеллу, как ты советуешь, И кофе. А мороженое тут водится?
— Водится. В Магрибе все водится, Мороженое здесь фирменное от шеф-повара Полякова. Короче, все-таки уломал он меня, встретились мы. Ну и сразу пропала жаба-царевна, позабыла все на свете, влюбилась. Он меня сюда возил все время — вроде бы кофе пить, я так сначала думала, а на самом деле… на самом деле он как вещественное доказательство предъявлял. Ездили мы четыре раза, а в другие разы он тут ужинал с Авроркой. День со мной, день с ней. Я потом про это узнала, а тогда-то… Ослепленная была, на крыльях летала, дура сумасшедшая. Ну, конечно, до постели дело дошло, тут я вообще сдурела от счастья. Думала: вот оно, наконец-то случилось, дождалась наконец-то! И все дальше будет так хорошо, так хорошо, — Анфиса посмотрела на Катю, потом отвернулась и окликнула официантку: — Лена, подойди к нам, пожалуйста, мы выбрали!
«А ведь это, наверное, Воробьева, — подумала Катя, следя за торопившейся к их столику официанткой, — Елена Воробьева. Никита ее вчера допрашивал. Красивая, только малость на вампира смахивает. И идет точно по канату. На каблуках, что ли, ходить не умеет? Зачем тогда такие высоченные шпильки надела?»
— Лена, нам, пожалуйста, две бстеллы, салат шерги, креветки в соусе «Танжер», соленья ассорти, два кофе и на десерт два мороженых: шербет с клубникой. Клубника хорошая сегодня? — спросила Анфиса.
— Да, — кивнула официантка.
— Ну, тогда шербет и кофе с финиками, — Анфиса вернула ей меню. Подождала, когда официантка отойдет. — Ну, на чем я остановилась, Катя?
— На том, что дальше будет «так хорошо». А было совсем не так?
— Ну, переспали мы раз, другой, а на третий он просто не приехал. Я его всю ночь прождала, потом позвонила на мобильник, а он меня послал. Не просто вежливо отшил, делами отговорился, а послал натурально, понимаешь? — Анфиса говорила тихо. — Я, конечно, понять ничего не могла, ревела как корова, переживала. Начала за ним… Ну, не бегать, до этого не опустилась, но встречи искать с ним начала везде, где можно. Мне поговорить хотелось, узнать, что, почему? Ведь так не бывает — сам звонил, навязывался, добивался, добился. Все так чудесно было, и вдруг раз — как отрезал. Они с Авророй вид сделали, что все как и прежде, все нормально, ничего не произошло.
— А что, Аврора про вас разве знала? — удивилась Катя.
— Конечно. Макс ей сам все рассказал. И было много смеха. А мне знаешь кто потом глаза открыл? Да Серафим! Ну тот самый, что в первый же наш вечер во-он там сидел, коньяк глушил. Он тут однажды напился до потери пульса. Он каждый раз напивается, когда Марьяши Потехиной нет, когда она на стадион уезжает, на футбол, за сына старшего болеть. Ну вот, тогда Серафим как раз напился и… Он, вообще, заметь, симпатяга большая. А когда пьяный, совсем такой колоритный-колоритный. Со мной в тот вечер как раз камера была, я его такого поснимать хотела. А он мне вдруг и говорит… Катя, скажи, почему они нам правду говорят, только когда сильно пьяные?
— Они так устроены, — ответила Катя, — меня это тоже сначала удивляло, но потом я одну песенку вспомнила из нашего детства: из чего же, из чего же сделаны мальчики? Из замочков, из крючочков… Крючочки с треском отлетают, и — нате вам, шлюз открывается. И что же тебе сказал этот Серафим?
— Он сказал, чтобы я не обольщалась и не вела себя как последняя дура. И чтобы в ресторан не таскалась, не караулила Макса, не надеялась ни на что. Он сказал, что они со Студневым тогда просто поспорили. Поспорили, и все.
— Как поспорили, на что? На тебя, что ли?
— На свое мужское «я», на свою свободу, на свои потенции. Тогда, в тот самый первый наш вечер, Макс Серафима подначивать начал: мол, вконец ты, Фима, потух, погас, у мадам Потехиной своей под каблуком. Она ведь Серафима и правда полностью содержит. Тачку вон какую купила — загляденье, в театр хочет его пристроить — денег там сунуть кому-нибудь, чтобы взяли. Ну, чтобы хоть чем-то занят был, не пил так по-черному. Макс тогда над ним и посмеялся: связан, мол, спутан по рукам и ногам. А Серафим ему возьми и пари предложи: «Давай так, я прямо тут в ресторане на глазах Потехиной снимаю официантку, а ты, Макс, тоже докажешь, что ты мужик и орел, а не фаршированная орехами курица». Так он мне прямо и сказал: «Я ему предложил тебя, Анфиса, снять». Не слабо, понимаешь? Слабо, вот такую бомбу, такую жирную кадушку…
— Анфиса! — Кате до слез было ее жаль. — Анфиса, ну не надо, перестань.
— Нет, почему же? Ведь вы все равно будете меня допрашивать. Раз Макса убили — вы всех теперь будете допрашивать. Нет, я расскажу, я хочу, чтобы ты поняла, почему он король крыс и отчего мне его сейчас ни капли, ни вот на столько не жалко.
— Ты когда узнала, что Студнев умер? — спросила Катя. — Вчера или раньше, в выходные?
— Вчера, здесь, — ответила Анфиса. Посмотрела на Катю, отвернулась, — бстеллу нам везут. Есть ее надо горячей, это такое объедение…
Официантка Воробьева вкатила в зал сервировочный столик, на котором стояли фаянсовые тарелки, мисочки с соусами, салатницы и горячее для соседнего столика, прикрытое сияющим металлическим колоколом-крышкой. Она обслуживала сразу несколько столов и работала как-то вяло, словно через силу.
— Это вот ее тогда Серафим на спор-то, — тихо сказала Анфиса, — они до сих пор встречаются. Повернутая она на Нем совсем, а он на нее — как на пустое место. Я их однажды видела — они от Марьяши прячутся, как дети, ну просто цирк бесплатный!
Воробьева подкатила столик к ним. Катя была так поглощена разговором, что толком и не вникла, что они там поназаказывали. Теперь перед ней красовалось нечто пышное, аппетитное, с хрустящей румяной корочкой: слоеный пирог, обложенный оливками, дольками ананаса и лимона.
— Бстелла — настоящая марокканская пастила, — сказала Анфиса, — ты не гляди, ты пробуй.
Катя попробовала: пирог был удивительный — пышный, слоеный, тающий во рту. Сочная начинка из мяса была приправлена сыром, миндалем, фруктами, изюмом, корицей, сахаром, чувствовались какие-то сильные, жгуче-ароматные специи.
— Спасибо, Лена, а десерт и кофе позже, — распорядилась Анфиса, вооружилась ножом и вилкой и…
Катя быстро отвела глаза. Анфиса ела с жадностью, точно во рту у нее много дней не было ни крошки. Щеки ее и подбородок теперь лоснились от жира, она то и дело промокала их салфеткой, жевала, не останавливаясь ни на секунду.
— Что? — спросила она, смотря на Катю в упор.
— Ничего. Очень вкусно.
— Знаешь, я читала… Когда Байрон жил с графиней Гвиччиолли, он запретил ей в своем присутствии есть. Они сидели за столом всегда вместе, он ел, а она нет. Ему было противно, понимаешь, противно видеть, как женщина ест. Набивает свое ненасытное брюхо…
— На них порой не менее противно смотреть, Анфиса, — в тон ей ответила Катя, — от одного их вида тошнит.
— Точно, — Анфиса даже повеселела, — точно, Катюша.
— Но ты со Студневым все-таки потом объяснилась?
— Нет, а для чего? Что мог мне сказать король крыс? Еще подальше меня послать? Серафим и так мне все тогда до буковки растолковал: пари-то они друг другу не проиграли, сумели.
— Он что, этот Студнев, был вот такая дрянь и больше ничего?
— Он был… Он был настоящий мужчина, Катя, — Анфиса жевала и говорила невнятно, — именно такими я теперь их и представляю себе. Они могут сделать с нами все, что угодно, понимаешь? Что угодно. И никогда не пожалеют. Знаешь, мне даже такую серию снимков захотелось сделать — ОНИ. Такие, как они есть… Их даже ненавидеть за это невозможно, потому что это сама голая натура без прикрас. Мужик а-ля натюрель.
— Они с нами могут что угодно, — сказала Катя, — А мы? А ты?
— А я? Ты что, меня, что ли, подозреваешь, что это я дала крысиному корольку яда? Ах, Катя, Катя… Еще пару месяцев назад я об этом просто мечтала — убить его. Только мне хотелось задавить его, понимаешь? Переехать машиной, размазать в лепешку. Горело это все во мне, а потом раз — и перегорело, как лампочка на кухне… Подожди, постой, это не так надо есть, это вот с этим соусом «Танжер»…
— Очень остро, мамочка, перец! — Катя задохнулась от соуса «Танжер», схватилась за бокал с соком. — Прямо до слез…
— Зато ты теперь знаешь, как едят в Марокко. Такая страна — супер. Правда, мужики всем командуют, а тетки в парандже, как мумии спеленутые. Мне с моей ярко выраженной внешностью в стиле мадам Рабинович пару раз солоно там пришлось. Антисемиты страшные, мать их… Лена, нам еще один сок… и десерт можно тоже! — крикнула Анфиса Воробьевой.
— А вот в пятницу, когда вы со Студневым снова здесь встретились, когда за одним столом сидели, ты говорила с. ним? — спросила Катя. Во рту у нее все горело.
— А мне разве следовало с ним разговаривать? Ты бы, вот ты, как бы на моем месте поступила?
— Не знаю, Анфиса, может быть, и промолчала, а может быть, бутылкой его по голове шарахнула.