– Пожалуйста, хватит! – просит их Рада, но голос ее тонет в этой безумной какофонии хохота брата и сестры.
Они смеются над ней. И кажется, что от этого смеха все внутренности превращаются в кашу, в желе. Еще немного, и Рада лопнет, взорвется, как наполненный кровью воздушный шар.
– Заткнитесь, заткнитесь, заткнитесь! – шепчет Рада, зажимая уши руками, сжимается, скручивается, становится все меньше и меньше. Еще мгновение – и ее не станет, она растворится в этом диком хохоте… Но кто-то берет ее за руку, тянет вверх, заставляя подняться, заставляя проснуться. Рада смотрит на молодого офицера. Ошметки сна еще висят на глазах, сплетаются с реальностью.
Офицер выводит ее в коридор. Запахи бетона, мочи, сырости. Окон нет. Лишь только редкие желтые лампочки под потолком.
– Эй, забери и меня! – кричит офицеру одна из проституток, с которой Рада была в камере. – Ты же знаешь, я в долгу не останусь… – Она еще что-то говорит, но Рада уже не слышит, коридор остается за тяжелой железной дверью.
В участке людно. Большие часы на стене показывают девять утра. Жесткие стулья. Ожидание. Кабинет начальника отдела. Невнятные извинения.
– Вы что, глухая? – спрашивает он. Рада смотрит ему в глаза и молчит. – Да ну, к черту! – бормочет начальник отдела.
Снова молодой офицер, суета участка, проходная, улица. Воздух кажется чистым и свежим, словно оказался в горах. Наручников нет, но запястья все еще болят. Молодой офицер ждет. Кадиллак на стоянке цвета кровавого заката. Черные стекла. Дверь открывается. Либена улыбается Раде. Нет не Раде. Она улыбается молодому офицеру. Они о чем-то говорят. Рада не слушает – ей кажется, что все это какой-то странный сон. Возможно, она все еще находится на безлюдной, ночной улице, лежит на дороге рядом с телом девушки, которую задушила. Но это не сон.
– Пошли, – говорит Либена, берет Раду под руку и ведет к «Кадиллаку». За рулем незнакомый мужчина. Рядом с ним женщина. Слуга. Рада не знает ее, но чувствует, что она стара, как мир. – Это Надин, – шепчет Либена. Рада не реагирует. Еще мгновение – и сон развеется. Еще мгновение, и реальность превратится в сон.
– Зачем ты убила Лореу? – спрашивает Надин, не оборачиваясь.
– Она была охотником, – говорит Рада.
– Она не была охотником. Я хотела сделать из нее слугу.
– Но она ничего не знала о слугах.
– Просто не пришло еще время. – Надин оборачивается и заглядывает Раде в глаза, изучает воспоминания. Минувшая ночь оживает.
– Я видела мысли Лореу, – бормочет Рада, чувствуя, как в груди появляется вина.
– Ты видела лишь то, что хотела видеть. – Надин заглядывает глубже в ее воспоминания, вытаскивает оттуда образы Монсона, дыхание Монсона, объятия Монсона. – Слуги не должны любить, – говорит она. Перед глазами Рады вспыхивает лицо Лореу. Она сжимает ей горло, забирает ее жизнь. – Любовь заставляет нас делать ошибки, – голос Надин вгрызается в мозг. Новые картинки мелькают перед глазами. Рада не знает, хочет ли Надин показывать ей это, или же это она сама залезает в ее голову, в ее мысли. В эти старые, усталые мысли.
– Но ты ведь тоже хочешь любить, – шепчет Рада, хотя после ошибки с Лореа она уже не уверена, что увидела в чужой голове то, что там действительно было. Но Надин не возражает. Она показывает ей своего хозяина, показывает девушек, которых находит для него, растит для него, чтобы они заняли ее место, чтобы они подарили ей свободу, купили своей службой ей свободу.
Кадиллак медленно сдает назад, покидает стоянку полицейского участка. Начальник отдела стоит у окна. Он видит, как уезжает «Кадиллак» цвета кровавого заката, увозя убийцу, единственную подозреваемую, но он не думает об этом. Он лишь исправляет ошибку своих подчиненных. Так ему внушила Надин, когда встретила утром возле участка. И молодой офицер, который задержал ночью Раду, а утром выпустил на свободу – Надин поработала и над его воспоминаниями, внушив ему, что он сохнет по Либене. Либена сама попросила Надин об этом, потому что решила, что ее хозяин будет счастлив, если она приведет к нему этого мальчика. Не женщину, как обычно, а этого похожего на женщину мальчика. Почему бы и нет? Мир меняется, и слуга хочет, чтобы хозяин менялся вместе с ним… Все это видит Рада в воспоминаниях Надин, потому что Надин хочет показать ей это. А «Кадиллак» ползет по утренним улицам.
– Все верно, – говорит Надин Раде. – Ты мертва. Теперь прими это и научись жить с этим знанием.
– Легко сказать, – бормочет Рада.
– Ты все еще можешь убить себя. Иногда это тоже выход. – Надин смотрит ей в глаза и улыбается. – Но ты ведь не убьешь себя, верно? Ты боишься. Я уже видела таких. – Она предлагает Раде прийти ночью в бар Боаза Магидмана и познакомиться с Сиджи Нойдеккер. – Мой хозяин устал от нее. Она не поддается контролю. Бросает его, уезжает в другие города. – В глазах Надин появляется пелена меланхолии. – Нет. Такую замену Гэврил никогда не примет от меня.
Они высаживают Раду на Манхэттене, недалеко от ее дома.
– Увидимся у Боаза, – говорит Либена. Рада кивает.
Но в эту ночь бар закрыт. Боаз Магидман мертв. Его тело находят две недели спустя, когда достают из гавани желтый «Дюзенберг» 1935 года, на котором Магидман разъезжал по городу, словно восставший из мертвых Гэри Купер, в актерскую игру которого был влюблен Магидман. Его бар будет закрыт больше года. Его машину выкупит новый слуга Гудэхи по имени Кэнги, надеясь подчеркнуть этим поступком почтение хозяину закрытого бара.
– Нам всем плевать на старого еврея, – сказал ему слуга по имени Киан. – Он зарабатывал на нас деньги, а мы получали от него то, что нам нужно. – Киан подался вперед, заглядывая Кэнги в глаза. – А что нужно тебе? – Потом он что-то показал Кэнги. Что-то из своей жизни. А возможно и всю свою жизнь.
В эту же ночь чернокожий Кэнги, прадед которого был рабом новахо, сбежал назад в родную Оклахому. Рада слышала, что Гудэхи нашел его и забрал его никчемную жизнь. Кэнги мог бы стать хорошим сутенером, но никогда хорошим слугой.
– Тебе никогда не казалось, что мы безнадежно потеряны для этого мира? – спросила Раду как-то раз Либена. Они разговаривали о Надин, и Либена не могла поверить, что Надин сможет снова стать человеком.
– Боишься, что не сможешь прожить без своих чернокожих девушек? – пошутила Рада, а Либена призналась, что скучает по временам, когда был открыт бар Магидмана.
– Говорят, подобный бар есть в Питтсбурге, – сказала она и предложила Раде поехать вместе с ней.
– Не хочу я никуда ехать, – честно призналась Рада, а потом долго рассказывала, как путешествовала с Клодиу по Европе.
– А я из Чехии, – сказала Либена. – И я совсем не хочу вспоминать, как Плеймн сделал меня слугой. Он совсем не такой, как твой Клодиу. Ему плевать на меня, на этот мир. – Она рассказала о своей семье, о родном городе, о цыганском таборе и о певце по имени Фонсо. – У него был такой голос, что я бросила все и бежала с его табором. Мне было лет тринадцать, не больше. Фонсо жил со мной дольше года, а потом продал Плеймну. Вот и все путешествия…
После этого разговора Рада подумала, что, возможно, она действительно особенная, не такая, как остальные слуги, потому что Клодиу был не таким, как другие древние. В нем была жизнь. По крайней мере, он искал в себе жизнь, борясь с пустотой, а не поддаваясь ей, не позволяя пустоте завладеть собой. И если Надин могла мечтать о чем-то хорошем, о чем-то простом, Надин, чей хозяин был намного хуже, чем Клодиу, то почему бы ей – Раде, не попытаться сделать того же. Нужно лишь оставить темную часть своей жизни в прошлом и научиться мириться с темнотой, которая ждет ее в будущем, которая ждет ее каждый раз, когда просыпается голод Клодиу. Скольких людей она уже лишила жизни? Скольких еще лишит? Вот она темнота, которая червем селится в груди, выедает все живое, оставляя лишь мрак, пустоту, отчаяние, которые не вытравить, не заполнить в себе.
Ночью, когда Рада легла спать, ей приснилась жизнь Либены до того, как Плеймн превратил ее в слугу, жизнь в цыганском таборе, жизнь с Фонсо. Причем Рада не помнила о том, кто она, не помнила свою собственную жизнь. Была только жизнь Либены. Рада сама была Либеной. Молодой, наивной, влюбленной. Она не вспоминала о прошлом и не страшилась будущего. Она просто жила с цыганом по имени Фонсо, у которого был такой бархатный голос, что замирало сердце…
Рада почувствовала, что просыпается, но еще долго цеплялась за этот сон, держалась за него, как утопающий за спасательный круг. Вернее, не за сон. За те чувства, которые она испытывала в этом сне. Испытывала, осознавая себя как Либену. Зная, что будет после, но не думая об этом, игнорируя. Было только настоящее. Был только бархатистый голос Фонсо, его объятия, поцелуи. В этом сне было столько жизни, столько чувств, что Рада поверила, что все еще может наладиться. Она приспособится, адаптируется, как это сделал Клодиу. В конце концов, у нее впереди еще много человеческих жизней.
Рада почувствовала, что просыпается, но еще долго цеплялась за этот сон, держалась за него, как утопающий за спасательный круг. Вернее, не за сон. За те чувства, которые она испытывала в этом сне. Испытывала, осознавая себя как Либену. Зная, что будет после, но не думая об этом, игнорируя. Было только настоящее. Был только бархатистый голос Фонсо, его объятия, поцелуи. В этом сне было столько жизни, столько чувств, что Рада поверила, что все еще может наладиться. Она приспособится, адаптируется, как это сделал Клодиу. В конце концов, у нее впереди еще много человеческих жизней.
Рада позвонила Клодиу и спросила, когда он собирается на Бродвей. Он притворился, что не удивлен, и уже на следующий день они отправились в театр, где Рада впервые за последние годы следила за игрой актеров, за постановкой, танцами, сюжетом. Она заставляла себя впитывать каждую деталь, уделять внимание каждой мелочи, чтобы в голове не осталось места для других, тяжелых мыслей.
– Если хочешь, то я могу найти себе другого слугу, – сказал Клодиу, словно прочитав ее мысли.
– Другого слугу? – Рада сама не поняла, что вздрогнула.
– Я знаю, ты не боишься смерти, просто тебе тяжело находить для меня пищу…
– А другому будет не тяжело? – Рада заглянула ему в глаза. Был ли он действительно ее хозяином или с самого начала был другом? Странным, но другом.
– Есть много людей, которые с радостью променяют свою однообразную жизнь на бессмертие, – сказал Клодиу. Рада молчала. – Если ты попросишь, то я смогу обойтись и без слуг…
– Так будет только хуже… – тихо сказала Рада, немного подумав.
– Но ты ведь не хочешь больше убивать ради меня.
– Я вообще не хочу убивать.
– Значит, я должен отпустить тебя.
– Я никогда не хотела убивать. И никогда не обвиняла тебя в том, что убиваю ради тебя.
– Но ты устала.
– Я устала быть такой, как другие слуги. Они словно… Они словно уже все мертвы, понимаешь? Словно с каждым новым годом, который они прожили сверх отмеренного им природой, в них все больше крохотных прожорливых червей, которые сжирают все чувства, все цели. Ничего не остается.
– Ты боишься, что станешь такой же?
– Я уже становлюсь такой же. – Рада рассказала о том, как убила Лореу. – И никаких чувств. Понимаешь? Мне было плевать. Просто человек. Еще один человек.
– Я видел людей, которые убивали просто ради удовольствия. И никаких сожалений. Наоборот.
– Может они просто завидуют? Знаешь, все эти люди вокруг. Они куда-то бегут, о чем-то мечтают. В них так много чувств, так много жизни, что… хочется их убить, запретить им радоваться.
– Ты это чувствуешь?
– Нет, но мне иногда не хватает этих маленьких радостей.
– Что тебя останавливает от того, чтобы их получить?
– Думаешь, это так просто?
– Нет, если относиться к этому, как к чему-то особенному.
– Значит, я все усложняю? – Рада почувствовала, как в груди вспыхивает злость. – Да что ты знаешь о маленьких радостях всех этих людей?
– Верно. Ничего не знаю, – согласился Клодиу. – Но я знаю тебя. Помню тебя. И знаешь, что? Ты никогда не была, как все. Даже ребенком. Тебе всегда было недостаточно этих маленьких радостей. Ты хотела большего. Хотела путешествовать. Хотела увидеть мир. Помнишь, как ты просила меня подарить тебе вечную жизнь? Помнишь, как хотела стать моим другом? И после, умирая. Ты пришла ко мне, а не вернулась в родной дом, на землю, где умерла твоя мать. Вот твоя маленькая радость. – Клодиу взял ее за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. – Не знаю, важно для тебя это или нет, но я благодарен тебе за то, что ты стала моим другом. Не слугой. Другом. Понимаешь? Ты никогда не служила мне. Ты свободна. Всегда была. И всегда будешь.
Он подался вперед и прижался своими губами к ее лбу, затем развернулся и пошел прочь. Рада не двигалась – смотрела, как он уходит, пока тьма не проглотила его силуэт.
Через неделю она позвонила Клодиу и сказала, что хочет отправиться в Южную Америку.
– Хочу отправиться одна, – добавила Рада.
– Навсегда? – спросил Клодиу.
– Надеюсь, что нет. – Она еще хотела что-то сказать, но слов не было. Трубка была прижата к щеке, и в тишине слышался треск помех, потому что Клодиу тоже молчал. Рада собралась с духом и заставила себя повесить трубку.
Она не смогла придумать ничего лучше, кроме как отправиться в Бразилию. Позвонила Клодиу, подсознательно надеясь, что он захочет поехать с ней, покажет мир, станет наставником, как это было прежде. Но он, кажется, решил, что ей нужно побыть одной. «Может быть, он и прав», – думала Рада, когда Нью-Йорк остался далеко позади. Самолет уносил ее прочь, и она совершенно не хотела думать о том, вернется когда-нибудь назад или нет.
Рада остановилась сначала в Рио-де-Жанейро. Район Копакабаны отпугнул ее своей богемной жизнью. Все эти писатели, художники, поэты напоминали ей Гринвич-Виллидж, Аллана Монсона и его друзей, которые сбросив одежду цитировали Ницше и мечтали о поездке в Мексику, манившую так сильно после прочтения книги Керуака. Нет, пляжи Копакабаны были не для Рады. Прочь. За мыс Апроадор. Здесь тоже есть пляж. К тому же более спокойный океан. Остановиться в отеле. Пара молодоженов из Англии, с которыми познакомилась Рада, рассказывает о Сахарной голове, возвышающейся над заливом Гуанабара, и открывшемся рядом амфитеатре «Конша Верде».
– Будет весело! – обещает Раде молодая жена.
– Почему бы и нет? – смеется Рада.
Она здесь, чтобы отвлечься. Она здесь, чтобы забыться. Ей не нужны люди. Ей нужен мир. Она хочет смотреть на него, хочет впитывать все эти великолепия в себя. Посетить старый город. Театры уступают Бродвею, но Раде нравится это разнообразие. Вот музеи навевают скуку. Бежать. Поезд поднимает туристов на сложенную из гранита гору. Выйти на верхней станции. Теперь по ступеням вверх, к раскинувшей руки статуе Христа. Город лежит далеко внизу. Город у ног Спасителя. Весь мир.
Воодушевленная этими мыслями, Рада посещает монастырь Сан-Бенто, который совершенно не похож на Рильский монастырь, где она провела долгие годы с Клодиу в Болгарии. Потолок и витражи, украшенные сценами жизни святого Бенедикта, вызывают головокружение. От ярких красок бойронского стиля слезятся глаза.
В какой-то прострации Рада бродит по католическим церквям Рио-де-Жанейро. Прошлое шепчется за спиной. Нет, она слишком долго смотрела на иконы и слушала песнопения, чтобы снова окунаться в это. Прочь. Отвлечься. Пусть будет бывшая императорская резиденция Кинта-да-Боа-Виста. Пусть будет колониальный стиль старого города. Пусть будет акведук Аркус да Лапа и трамвай Бондинью, который везет своих пассажиров по мосту в старый район Санта Тереза.
Аристократичные молодожены из Англии, с которыми познакомилась в отеле Рада, преследуют ее, словно тень, веселятся за себя и за свою мрачную знакомую из Нью-Йорка. Их вычурность тонет в яркости жизни. Молодой жене лет двадцать, и она хочет впечатлений, хочет приключений.
На одном из рынков она купила неприлично прозрачные футболки с надписью «Los recien casados». Теперь молодожены повсюду ходят в этих футболках. На девушке нет бюстгальтера, и ее молодая грудь привлекает взгляды мужчин. Молодую жену это заводит. Кажется, что она хочет набраться впечатлений на всю жизнь. Втроем они бродят по узким улицам Санта Терезы. Здесь все еще царит эпоха средневековья. Их окружают старинные дома. Под ногами каменные мостовые. В крошечных барах отличный кофе и живая музыка. Монашки в черно-белых облачениях чередуются с богемной россыпью художников и поэтов, которые облюбовали этот район. Рада не хочет снова вспоминать Монсона, но вместо этого рассказывает молодоженам о Гринвич-Виллидж, о голой вечеринке, на которой была.
– Наверное, это было крайне забавно! – смеется молодая жена.
Спустя три дня она уговаривает своего супруга и Раду отправиться в фавелу Росинья, на частную вечеринку, о которой без устали говорил на плохом английском молодой парень. На ржавом Рено их везут по узким улицам вдоль карточных домов. Красота и шик уступают место нищете. Нет и полиции. Последний богатый дом остался далеко позади, да и тот скоро будет продан, потому что хозяин из США не собирается больше сюда возвращаться, после того, как с расположенных выше домов фавел его двор засыпали мусорными отходами. Власти отказались разбираться. Об этом рассказывает молодой парень, который везет их на вечеринку. Они платят за вход, скрываются в убогом двухэтажном кирпичном доме, к боковым стенам которого пристроились деревянные халупы. Такие же халупы стоят выше на горе, опираются на крышу дома. Внутри празднуют не то чью-то свадьбу, не то день рождения, не то это просто вечеринка с пивом, шлюхами и легкими наркотиками.
– Такой была богемная вечеринка в Гринвич-Виллидж? – спрашивает Раду молодая жена.
– Там было чище, и они цитировали Ницше, а здесь, сомневаюсь, что люди вообще умеют читать! – кричит ей Рада, перекрывая африканские ритмы грохочущей музыки и крики толпы.