Откуда он знает, кто я и куда направляюсь? Виделись всего раз во время посещения им института. Виктор Сергеевич тогда привел его в нашу лабораторию, представил сотрудников, сказал о каждом несколько слов. Но мог ли он запомнить меня? Чепуха! Он ежедневно видит сотни таких… Голова закружилась сильнее. Я спросил:
— Как она?
— Лучше, но очень слаба. Если бы не Василий Георгиевич…
«Кто это Василий Георгиевич? — подумал я. — Наверное, дядя Вася».
Академик между тем отстранил сестру, взял меня под локоть. Я уперся:
— Хотя бы взглянуть.
— Нет! — почти крикнул он.
— Но, позвольте, вы же не врач, — начал злиться я. — И вообще… «При чем здесь вы?» — хотел спросить, но он опередил меня:
— Я отец Тани.
«Ну да, вот оно что, Таня Михайленко, дочь академика Михайленко. Вот откуда она знает начальство, их детей и внуков…»
Больше я не сопротивлялся. Послушно шел с ним, продолжая думать: «… А я обижался, что не приглашает в дом. Ларчик открывается просто».
Академик довел меня до моей палаты, слегка подтолкнул:
— Поправляйтесь. Завтра зайду за вами, вместе ее навестим.
Не успел я улечься в постель, как в дверь палаты тихо постучали. Уже знакомая мне сестра просунула голову:
— К вам посетитель. Можете принять?
В палату с портфелем в руке вошел следователь Олег Ильич, кивнул как старому знакомому, развел руками:
— Извините, Борис Петрович, служба. Придется задать вам еще несколько вопросов, чтобы закончить следствие об убийстве академика Слепцова. Помнится, вы говорили, что полиген «Л» должен был вызвать активизацию умственной деятельности у шимпанзе, и высказывали опасение, что он не подействовал так, как планировалось…
— Помню, — сказал я. — Лучше бы не помнить.
— Я сделал выписки из лабораторного журнала, — продолжал он. — Но остаются некоторые неясности. Как вы думаете, почему шимпанзе решил убить Слепцова?
— Решил… убить?!
— Да. Он заранее подготовил ловушку — веревку и доску, чтобы поймать человека и ударить его о прутья клетки. Когда он отравил хлорофосом вожака Тома, мотивы понятны — устранение соперника. Он рассчитывал вместо него попасть в клетку к самкам. Неслыханная изобретательность даже для шимпанзе…
Олег Ильич кинул на меня быстрый взгляд: как реагирую?
— Но вот зачем ему понадобилось устранять Слепцова?
Я вспомнил, что после смерти Тома мы стояли у клетки Опала, и Виктор Сергеевич не согласился перевести его в большую клетку на место вожака. Но как мог Опал понять его слова? Даже при всей его изобретательности…
И внезапно будто что-то кольнуло в груди. А наши занятия по «языку жестов»? Опал понял не слова, а жесты, мимику, такую богатую у Виктора Сергеевича.
Я вспомнил весь тот проклятый день: и как академик ответил мне, когда я рассказал о странном поведении шимпа, и как оставался в виварии понаблюдать за Опалом, как сверял энцефалограммы и результаты химических анализов. Неужели он догадывался, что шимп притворяется? Ответа мне уже не получить… Я знал, что придется еще долго, очень долго вспоминать и никто не спасет меня от этих воспоминаний. Пожизненная казнь — вот как это будет называться…
Придя в институт, я направился в виварий. Что так неудержимо влекло меня сюда? Какая привязка оказалась сильнее муки, боли, отвращения, связанных в памяти с этим местом? Мне не узнать о ней, ибо она пружинно скрыта в подсознании и способна оттуда управлять тем, что называют сознательной деятельностью. Когда-то я читал, что убийцу неумолимо влечет на место преступления. Даже невольного убийцу…
В большой клетке суетились обезьяны. Они узнали меня и заверещали, протягивая руки за подарками.
Клетка Опала была пуста. Концы проводов висели, как змеи, караулящие добычу. Я почему-то осторожно переступил через совершенно пустое пространство у клетки и только потом вспомнил, что там когда-то был очерчен мелом контур тела.
Я стоял, взявшись двумя руками за прутья решетки, уткнувшись в них лбом, и смотрел в угол, где часто сидел Опал. Именно в том углу под соломенной подстилкой — мне рассказал Олег Ильич — нашли приспособления: куски проволоки и дерева, связанные обрывками веревки, с помощью которых шимпанзе доставал и подтягивал к себе то, что ему было нужно. С помощью этих же орудий он ухитрился добыть хлорофос и забросить отравленный банан в клетку Тома. Пожалуй, он мог бы претендовать на патент изобретателя. Горе существу, если изобретательность родится в нем прежде, чем нравственность. А в нашем мире часто случается именно так. И в этом — одна из причин величайших трагедий…
Я повернул голову на звук знакомых шаркающих шагов. Дядя Вася, Василий Георгиевич, подошел ко мне. Я крепко пожал ему руку, и он понял, что для словесной благодарности у меня просто нет нужных слов.
— Как коллега, скоро выйдет? — спросил он.
— Не скоро.
Я видел, что дядя Вася хочет о чем-то еще спросить меня, но не решается, и помог ему:
— Хотите узнать о моей работе?
— Точно так. Об Опале. Выходит, он соображал почти как человек?
— Нет, дядя Вася, до человека ему было далеко.
Он обрадовался:
— Вот и я говорю коллегам — разве ж человечность в таких делишках проявляется, чтобы как лучше сфинтить да схимичить, или пакость всякую изобрести. Это и зверюга сможет, особливо ежели вашего полигена или чего другого хлебнет…
Он явно расположен был пофилософствовать, но дверь тамбура открылась, стукнув по ограничителю, и в виварии появился, чуть согнувшись, чтобы не удариться головой о светильник, человек в синем халате. Вместе с ним вошла тревога. Быстрыми порывистыми движениями он мне кого-то напомнил. Крупные правильные черты лица, взгляд прицельно внимательный, острый. «Раз увидишь — и ни с кем не спутаешь», — подумал я.
— Борис Петрович… — сказал вошедший так уверенно, будто заглянул в мой паспорт и спрашивал просто так, для порядка.
— Здравствуйте, товарищ директор, — проговорил дядя Вася, сделал мне какой-то знак и поспешно ретировался.
— …Я искал вас в лаборатории. Во время вашего вынужденного отсутствия познакомился с формулой полигена «Л». Интересно.
— А мне уже нет, — признался я.
— Напрасно.
Он не давал времени обдумать его слова:
— …Внес некоторые коррективы. Хочу, чтобы вы продолжили работу. Посмотрите.
Мгновенно достал из кармана блокнот, большим пальцем перевернул несколько страниц.
— …Предлагаю изменить четыре фермента. Вот таким образом.
Невольно мой взгляд прикипел к формулам. То, что он предлагал, было… Да, оно могло оказаться именно тем решением, к которому я безуспешно пробивался все это время.
— Говорите, критикуйте.
Что ж, если он желает… Если ему ничего не стоило за считанные дни изменить то, над чем я работал до изнеможения месяцы. И не только я… Нет, вовсе не поэтому (хотя и поэтому тоже), а просто, чтобы не поддаться иллюзиям, я стал возражать:
— Если в кровь поступит меньше тестотерона, а в кишечник — меньше желчи…
— Не с того конца. Избыток фомопсирозы возместит потери.
— Ослабленная деятельность гипофиза…
— Не будем терять времени. Вы же видите, мы активизируем его другим гормоном, а тормозить будем за счет вот этого кофермента.
Безукоризненно ровный длинный палец ткнул в другое место формулы.
Однако в меня уже вселился бес упорства, что новому директору, видимо, было на руку. Темные глаза смотрели понукающе.
— Вот еще…
Он мгновенно разбивал одно мое возражение за другим.
Я пожал плечами:
— Не знаю, как вам удается… Но в моих опытах агрессивность неизбежно вызывала неприемлемые стычки внутри стада, а уменьшение агрессивности вело к пассивности всего организма, всех его систем, к замедленности физиологических процессов и в результате — к снижению жизнестойкости. Я же не случайно назвал определенную совокупность генов и ферментов полигеном «Л»…
Недосказанности просто не существовали для него. Достаточно было произнести несколько слов, как он уже воспринимал мысль собеседника. Снова и снова я вспоминал Виктора Сергеевича. Нет, пожалуй, и он не выдержал бы сравнения.
— Вы хотите сказать, что наткнулись на кажущееся неразрешимым противоречие природы, которое выражается, между прочим, и в законе лидерства: существует оптимальное число лидеров для каждой популяции. Если их становится больше, популяция погибает.
— Кроме человеческой, — вставил я.
Он понял мое желание спорить, и его красивое холодное лицо чуть отеплила улыбка:
— Разумеется. В человеческом обществе социальные законы, как известно, действуют сильнее биологических. Вы прекрасно знаете, что мы говорим о мире животных, из которого вышел и человек.
— И теперь пытается переделать мир, из которого вышел и к которому по-прежнему принадлежит. Но, как вы правильно заметили, мы наталкиваемся на неразрешимые противоречия…
— Во-первых, я сказал «кажущиеся неразрешимыми». Во-вторых, вы не оставляли попыток их разрешить. Именно поэтому вы мне подходите, и мы сработаемся.
«Как он похож временами на Виктора Сергеевича, — думал я. — Похож — и не похож. Есть в нем что-то притягательное и что-то настораживающее…»
Я присматривался к нему, чувствуя, как меня начинает бить дрожь, и стараясь, чтобы он не заметил. Откуда эти мощные плечи и безукоризненно правильные черты, эта поразительная быстрота мышления. Неужто?..
Тревожная догадка опалила меня гак жарко, что, кажется, пробилась румянцем к щекам Через секунду все мое лицо пылало «А если это тот, о котором я спорил с Виктором Сергеевичем? А если это искусственное существо, синтезированное в лабораториях, — сигом? Неужели только так можно преодолеть барьер, вырваться из-под власти законов живой природы, неистребимо записанных химическим и физическим языком в самой нашей структуре, в веществе, из которого созданы наши организмы, в импульсах, которые бегут по нашим нервам, в гормонах, которые разносит кровь? Вырваться — и стать истинными лидерами, властелинами над самой природой, изменить ее так, как нам нужно, и повести за собой туда, куда захотим? Но ведь был же человек Виктор Сергеевич, просто человек! Разве сам факт его существования не доказывает, что люди могут обойтись без сигома?..»
— Что с вами, Борис Петрович? Душно? Почудилось что-то? Вы еще не совсем оправились после болезни, пойдемте.
Он увлек меня через тамбур в коридор. Его ботинки гулко стучали по каменному полу, а мне казалось, что они сотрясают все здание…
Примечания
1
Журнальный вариант.
2
Политическая полиция, занимавшаяся в буржуазной Польше борьбой с левыми силами.
3
Немецкая пограничная охрана.
4
Отделение абвера.
5
«Линией Сталина» фашисты именовали ряд укрепленных районов по линии государственной границы, существовавшей до сентября 1939 года.
6
Так в простонародье называли дифтерит.
7
Солдат (польск.).
8
Все для Германии!
9
Тюрьма в Варшаве во времена режима Пилсудского.
10
Доверенное лицо (польск.).
11
Еврейское название обшитой мехом бархатной ермолки.
12
Мелкая разменная монета в Польше в конце XVII века.
13
Казначей польского королевства в средние века.
14
Первый министр саксонского курфюрста Августа II, бывшего одновременно и польским королем. XVIII в.
15
Слава Иисусу Христу! (польск.).
16
Журнальный вариант.