— Но это не самое страшное… — медленно, словно бы устало произнес Ратмир и, посмотрев в испуганные глаза княгини, неожиданно спросил: — На сколько, сестрица, увеличилось в Крае количество извергов, ну хотя бы за те годы, которые я отсутствовал?
Княгиня явно растерялась и неуверенно пробормотала:
— Так кто же их будет считать?
— Да, их никто не считает, — с горечью согласился Ратмир. — А стоило бы…
— Зачем? — удивленно переспросила Рогда, а Всеслав, оскалясь в кривой усмешке, зло пробормотал:
— Это еще одна умная догадка моего ученого братца! Он, видишь ли, считает, что изверги могут нам угрожать.
— Да чем же?! — изумленно воскликнула княгиня.
И снова Ратмир задал неожиданный вопрос:
— У тебя сколько детей, княгиня?
— Ты же знаешь, двое, — недоуменно ответила Рогда.
— А сколько в стае еще семей, где было бы двое ребятишек?
Княгиня посмотрела на мужа и чуть пожала плечами:
— Да… вроде бы больше нет таких…
— А вообще, сколько в стае детей?
Княгиня на секунду задумалась, а потом уверенно ответила:
— Двадцать один.
— Ты, Всеслав, гордишься тем, что сейчас в замке пируют почти шестьсот человек… — обратился Ратмир к вожаку стаи. — И вот у этих шестисот человек всего двадцать один ребенок!
— Рогда говорит только о… многоликих!.. — вскинулся уже порядком захмелевший князь. — А маленьких полуизвергов наберется не меньше тысячи!
— А вы полуизвергов принимаете в стаю? — с интересом переспросил Ратмир.
— Редко… — нехотя ответил вожак. — Это роняет престиж стаи!
— Но ты же знаешь, — вмешалась в разговор княгиня, — родить многоликого очень тяжело! Женщине приходится девять месяцев существовать, повернувшись к Миру только одной гранью, а это далеко не каждой по силам!
— Правильно, — кивнул Ратмир, — редкая женщина выдерживает весь срок беременности, потому-то твой случай — двое детей — уникален! А к своим детям от извергинь люди относятся с… презрением!
Он посмотрел по очереди на обоих супругов и огорченно покачал головой:
— Вы вот сказали, что не знаете, сколько в Крае извергов, так я вам скажу. Судя по величине города, их не менее десяти тысяч… Я говорю только о взрослых извергах! Это значит, что княжеский замок окружает, по меньшей мере, четыре с половиной тысячи семей, в каждой из которых от семи до десяти ребятишек!
— Зато изверги живут, в лучшем случае, семьдесят лет, а многоликие в худшем — двести! Да и что могут изверги сделать многоликому? — Князь пьяно расхохотался, и Рогда с тревогой посмотрела на мужа.
— Они уже делают… — спокойно ответил Ратмир. — Посмотрите, вы сами себя называете именем, данным нам извергами — многоликие! А ведь у нас есть и собственные названия для своего рода — люди, первые! Мы не говорим «многоличье» мы говорим — «многогранье», но вы пользуетесь прозвищем, придуманным извергами, и этим, сами того не замечая, уже ставите их на один уровень с собой!
— Как это? — снова удивилась княгиня. — С чего ты это взял?!
— По логике их речи мы — многоликие, они — изверги… Но и те, и другие — люди… человеки! Во всяком случае, изверги считают именно так! И вы, принимая их… терминологию, поддерживаете эту их уверенность!
Рогда растерянно посмотрела на мужа, не зная, что возразить деверю.
— Но ты, брат, видимо, имел в виду другое, — повернулся Ратмир к Всеславу. — Один изверг действительно ничего не может сделать человеку. И двадцать — ничего, и сто… А вот тысяча!..
И он многозначительно замолчал.
Однако Всеслава, видимо, не испугал многозначительный тон брата, подняв руку и покачав пальцем перед носом Ратмира, он заговорил в пьяном кураже:
— Не надо меня пугать, братец! Ты сам прекрасно знаешь, что стоит мне повернуться к Миру другой гранью, и любое оружие извергов, даже если они когда-нибудь научатся владеть оружием, будет бессильно против меня, в худшем случае я получу небольшую рану! Меня, волка, меня, медведя, меня, ивача, не достанет ни одно оружие этого Мира, разве что поцарапает! А вот я, своими клыками, своими когтями, своим клювом, достану любую тварь этого Мира!!! Кроме того, если я посчитаю, что моя стая недостаточно велика, то просто пошлю своих ребят по деревням извергов, и через девять месяцев она станет в два раза больше! Сами изверги прекрасно знают не только то, что они бессильны против нас — людей, но и то, что, если мы захотим, они будут рожать таких, как мы, и при этом еще будут нам благодарны! Да, да, извергини будут счастливы родить ребенка от человека! Так кто кого должен опасаться? — Он посмотрел в лицо брату хмельным горящим глазом и с довольной ухмылкой закончил: — Вот они меня и боятся! Боятся до дрожи в коленках, до холодка вдоль хребта, до пресечения дыхания! Я решаю: жить им или умереть. Так было, так есть и так будет во веки веков!
— Так было, так есть… — спокойно согласился Ратмир. — Но… как верно сказала твоя умница-княгиня, Мир меняется… И кто знает, какие изменения придут в этот Мир завтра?!
Всеслав откинулся на спинку стула и вяло махнул рукой:
— Я смотрю, вас, волхвов, стаи слишком хорошо кормят и у вас слишком мало забот! Вот вам в головы и лезут всякие… странные мысли! Как ты вообще мог додуматься до сравнения человека с извергом?!
Ратмир долго молча смотрел на брата, а затем негромко произнес:
— Вспомни Вата… Он был одним из лучших в стае, а стал извергом! Конечно, он потерял многогранность, но человеческие-то качества у него должны были сохраниться! И он не покончил с собой после того, как его лишили многогранья, а ведь многие ожидали именно этого. Нет, он прожил отпущенный ему срок, и прожил достойно! — И вдруг он снова улыбнулся. — Я сегодня видел одного из его потомков… Совсем маленький мальчишка, но удивительно похож на Вата!
Всеслав вскинулся:
— Ват умер сорок лет назад…
Ратмир удивленно приподнял бровь и пожал плечами:
— Я сказал только, что мальчик очень похож на Вата… И больше ничего!
Но Всеслав его уже не слушал. Голова князя упала на грудь, тело расслабилось, рука, державшая кубок, сползла со столешницы и выронила драгоценный сосуд.
Рогда подала короткий знак, и тут же к князю с двух сторон подскочили изверги-слуги. Осторожно подняв князя, они быстро вынесли его из пиршественной залы и в сопровождении княгини поспешили к княжеской спальне. Всеслав, казалось, полностью отдался пьяному, беспробудному сну. Но когда слуги, стянув с него жесткое парчовое платье, укрыли тяжелое тело прохладными простынями, он неожиданно открыл глаза и, обращаясь к стоявшей рядом с постелью жене, произнес неожиданно трезвым голосом:
— Пошли Скала и Искора в город. Они сопровождали Ратмира и должны знать, где он встретил того мальчишку. Пусть приведут его в замок, я хочу его видеть завтра утром!
Рогда молча кивнула в ответ.
Ратмир, оставшись за княжьим столом в одиночестве, задумался. Зал практически опустел, только несколько завзятых питухов все еще буянили за одним из столов, да изверги-слуги сновали по залу, прибирая со столов дорогую посуду.
«Бесполезно… — горько думал Ратмир. — Ни один из вожаков не думает о будущем. Всех их тревожит только сегодняшний день! И Совет посвященных не хочет заниматься этим! Посвященные почему-то считают себя выше мирских дел…»
К нему неслышно подошла молоденькая девушка и, смиренно опустив глаза, проговорила:
— Господин, ваши покои готовы, если вы хотите отдохнуть, я вас провожу.
Ратмир поднял глаза и взглянул на извергиню. Лет ей было не более четырнадцати, ее личико с небольшим, чуть вздернутым носиком, полными ярко-красными губками и длинными, пушистыми ресницами дышало свежестью. Простая прямая белая рубашка с подолом до щиколоток босых ног скрывала тело девушки, но спрятать высокую, упругую грудь она не могла. Брат князя встал со стула и негромко произнес:
— Ну что ж, проводи меня, красавица. Мне действительно надо отдохнуть.
Девушка быстро повернулась и легкой, летящей походкой направилась к боковым дверям, выводившим из пиршественного зала в правое крыло замка.
Гостевые покои, предназначенные для приезжавших к князю Всеславу посланцев из других стай, были на этот раз целиком отданы в распоряжение Ратмира. Молоденькая извергиня провела волхва по длинной анфиладе небольших комнат в главный зал покоев. Из зала, отделанного панелями редкого розового дерева, выходило две двери. Девушка направилась к той, что располагалась справа, и за ней, пройдя недлинным, узким и темноватым коридором, ввела Ратмира в большую спальню. Огромная кровать под роскошным шелковым балдахином была тщательно застелена, угол темно-синего легкого покрывала аккуратно отогнут, чтобы показать идеально растянутые голубые простыни.
Девушка остановилась у входа в спальню, и когда Ратмир прошел мимо нее в комнату, негромко произнесла:
Девушка остановилась у входа в спальню, и когда Ратмир прошел мимо нее в комнату, негромко произнесла:
— Если господину что-то нужно, я немедленно принесу…
— А если мне ничего больше не нужно? — с легкой улыбкой спросил волхв.
— Тогда я, с позволения господина, оставлю его, — не поднимая глаз, ответила девушка.
— А разве ты не разделишь со мною ложе, чтобы… согреть его? — спокойным, чуть надменным тоном поинтересовался Ратмир, и его вопрос, учитывая стоявшую на улице жару, прозвучал издевкой — жесткой, требовательной издевкой!
На одно мгновение девичьи ресницы взмыли вверх, и волхва обжег испуганный взгляд темных глаз. Девушка чуть откачнулась назад, и с ее щек сбежал румянец, однако голос ее, прозвучавший чуть тише, был все так же ровен и спокоен:
— Если господин мерзнет, я готова принести ему постельную грелку, а в спальне поставить жаровню.
— А вот этого не надо! — Ратмир высокомерно вскинул голову. — Ты прекрасно поняла, о чем я говорю!
Он несколько секунд помолчал, а затем снова спросил:
— Так ты готова разделить со мной ложе?
— Если господин этого потребует… — еле слышно пробормотала извергиня.
— Ты хочешь сказать, что сделаешь это против собственного желания? — переспросил ее волхв.
Девушка молча кивнула.
— Почему? Разве для тебя не лестно было бы стать наложницей человека и, может быть, родить от него ребенка?
На этот раз девушка отрицательно помотала головой.
— Почему?! — снова спросил Ратмир и, шагнув к девушке, двумя пальцами приподнял за подбородок ее опущенную голову. — Смотри мне в глаза и рассказывай!
Голос волхва звучал жестко, почти угрожающе.
Лицо девушки было запрокинуто кверху, однако опущенные ресницы по-прежнему прикрывали глаза. Не пытаясь освободиться от упертых в ее подбородок жестких пальцев, она негромко заговорила:
— Если я потеряю девство до брачного обряда, от меня отвернутся все родственники, а отец проклянет… Так будет, даже если я сама ни в чем не буду виновата… Господин тоже не женится на мне — зачем ему, многоликому, жена-извергиня!
— А если я официально признаю тебя своей наложницей? — все тем же жестким тоном спросил Ратмир.
— Вы попользуетесь мной некоторое время, а потом выбросите, как ненужную вещь, — не открывая глаз, проговорила девушка. — А мой позор останется со мной!
— Почему обязательно — выброшу?! — Волхв презрительно приподнял правую бровь. — Я отпущу тебя домой и дам богатое приданое!
— Даже с самым богатым приданым никто не согласится принять на себя мой позор…
Молоденькая извергиня старалась говорить спокойно, но в ее голосе уже чувствовались едва сдерживаемые слезы.
Ратмир наконец-то отпустил ее подбородок, и она тут же снова опустила лицо.
— Значит, постель человека для вас теперь считается несмываемым позором? — медленно проговорил он и замолчал, словно ожидая ответа на свой вопрос. Однако девушка стояла тихо, почти не дыша. — Да, я действительно очень давно не был дома, не был в стае… Тридцать восемь лет назад извергиня, взятая в наложницы и родившая дитя от человека, считалась у извергов очень достойной женой…
Девушка продолжала молчать, уставившись в пол. Ратмир медленно вернулся к кровати, уселся на покрывало и устало произнес:
— Можешь идти, мне больше ничего не надо.
Девушка быстро метнулась к выходу, но была остановлена в дверях властным окриком:
— Стой!
Она замерла, а волхв спокойным, даже каким-то ласковым голосом спросил:
— Как тебя зовут?
— Мила… — негромко ответила извергиня, повернувшись лицом к волхву, и он снова увидел быстрый взгляд, брошенный ему в лицо из-под взметнувшихся темных ресниц.
Ратмир лениво взмахнул рукой:
— Ступай, Мила, и прикрой за собой дверь поплотнее…
Девушка немедля выскочила за порог и аккуратно без стука закрыла дверь.
«Вот еще одно доказательство изменений, пришедших в Мир, — устало подумал Ратмир. — Извергини уже не считают честью забеременеть от… многоликого, как все еще думает мой дорогой братец! И неизвестно, что случится, если он пошлет своих волков по деревням извергов!.. Но значит — и я ошибаюсь, добиваясь хоть какого-то равенства для извергов, какой смысл давать права людям, рожденным извергинями, если для извергов ребенок от человека ненавистен, если он — „несмываемый позор“ для его матери! Но самое страшное, что и это изменение в Мир привели мы сами… Вернее, наша жестокость, несправедливость… наше высокомерие!»
Он встал с кровати, медленно разделся, аккуратно повесил свою темную хламиду на вбитый в стену деревянный костыль и забрался под прохладное покрывало. Сон к нему пришел не сразу.
Ранним утром следующего дня, задолго до восхода солнца, когда город только готовился к пробуждению, на тихой улочке слободы горшечников появились двое всадников. Княжьи ратники из старшей дружины, высокие, статные, широкоплечие мужи, были одеты в одинаковые темно-серые рубахи с приколотыми справа бронзовыми бляхами в виде волчьих голов, зимой скреплявшие ворот плаща, такие же темно-серые порты, высокие черные сапоги. На их головах красовались плоские, прикрывающие уши, картузы. Оружия в их руках не было, да здесь оно им и не было нужно.
Дружинники уверенно направили лошадей к домику старого Ерохты и, остановившись у калитки, спрыгнули на землю. Один из них остался около плетня, держа лошадей под уздцы и зорко поглядывая по сторонам, а второй небрежным пинком распахнул калитку и вошел во двор. Не доходя нескольких шагов до дверей хатки, он зычно гаркнул:
— Эй, хозяин, дверь открывай!
Дверь распахнулась в тот самый момент, когда подошедший дружинник уже собирался повторить свой небрежный пинок. На пороге стоял дед Ерохта, щурясь со сна и пытаясь разобрать, кто это так бесцеремонно орет. Разглядев княжьего ратника, он попытался поклониться, но тот, грубо толкнув старика внутрь хатки, рявкнул:
— Ну, где тут у тебя малец прячется? Давай его сюда!
— Не прячется у меня никакой малец, — растерянно пробормотал дед. — Внук только со мной…
— Вот он-то нам и нужен! — неожиданно весело гоготнул ратник.
Из тряпок, наваленных в темном углу хаты, вынырнула белая детская голова. Широко распахнутые, будто бы и не спавшие глаза уставились на ратника.
Тот, увидев мальчонку, одним прыжком оказался рядом с кучей тряпья и выдернул из нее Вотшу. Подняв ребенка на вытянутых руках, ратник довольно ухмыльнулся:
— Тот самый…
— Зачем вы его забираете?.. — забормотал за его спиной старый Ерохта. — Он же ничего не сделал, многоликий сам с ним заговорил…
Дружинник прижал мальчика к груди и повернулся к деду.
— Мальчишка ничего не сделал, — подтвердил он слова деда и, шагнув к выходу из хаты, добавил: — Но вожак хочет его видеть, а зачем… кто ж его знает?!
Когда дружинник с ребенком на руках вышел во двор, у плетня уже кучковалось десятка два слобожан. Тихо переговариваясь между собой, они с осторожным интересом косились на стоявшего у калитки воина. Увидев Вотшу на руках дружинника, все замолчали. Ратник, стоявший у плетня, быстро вскочил в седло и развернул коня таким образом, чтоб оказаться между своим товарищем и собравшейся толпой. Второй ратник спокойно усадил мальчишку на своего коня, поднялся в седло и, придерживая ребенка одной рукой, направился в сторону княжеского замка. Слобожане молча смотрели им вслед, пока оба дружинника не скрылись за поворотом дороги. Потом все они повернулись в сторону хаты. На пороге стоял старый Ерохта и с тоской смотрел вслед увезенному внуку.
Несколько минут над улицей висела мертвая тишина, а затем раздался хрипловатый мужской голос:
— Ерохта, зачем это многоликие Вотшу забрали? Он что, набедокурил сильно?
Этот голос словно бы вывел старика из оцепенения. Вздрогнув, он посмотрел на столпившихся у плетня соседей, потер лоб дрожащей рукой и нарочито громко ответил:
— Ничего он не набедокурил. Ратник сказал, что его… князь видеть хочет.
Снова над улицей повисло молчание — все обдумывали слова старика.
— Ну… может быть, князь посмотрит да и отпустит мальчонку-то… — раздался наконец женский голос, которому явно не хватало уверенности.
— Как же, отпустит, — немедленно отозвался кто-то из мужчин. — Когда это было, чтобы многоликие просто так отпускали нашего брата?!
— Но это же… ребенок… — робко возразил все тот же женский голос.
— А им все одно, что ребенок, что взрослый! — раздраженно ответил мужчина. — Мы для них не люди — изверги!
После этого, ставящего заключительную точку, слова все стоявшие у плетня люди как-то засуетились и стали быстро расходиться по своим домам. Скоро дед Ерохта остался в одиночестве.
Всадники, увозившие Вотшу, едва только толпа слобожан скрылась за поворотом дороги, пустили своих коней ходкой рысью, и скоро мальчишка увидел каменные городские дома и вырастающие за ними высокие серые стены княжеского замка. Спустя несколько минут копыта лошадей гулко процокали по деревянному настилу подъемного моста, и всадники въехали на огромный, мощенный камнем замковый двор. Здесь, рядом с высокими резными дверями очень красивого трехэтажного здания, они спешились, но Вотша остался сидеть на конской спине перед седлом всадника.