– Ну, посмотрим, чему вы научились, – сказал Патлюк, и красноармейцы сразу перестали улыбаться. Отвечать самому ротному – это не шутка.
– Вот вы, – икнул пальцем капитан.
– Красноармеец Карасев.
– Какое первое действие бойца при команде «чистить винтовки»?
– Сперва вынимаю затвор, потом шомпол.
– А самое первое?
– Затвор, – уверенно сказал Карасев.
– Я учил их именно так, – задвигал бровями Бесстужев.
Капитан сделал жест рукой: помолчите. Ноздри у Патлюка раздувались, он с трудом сдерживал смех.
– Не знаете, Карасев?
– Никак нет, товарищ капитан.
– Тогда слушайте. Как возьмешь винтовку из пирамиды, первое действие – на номер взгляни, твой или нет. А для чего это надо? Чтобы не вычистить винтовку ленивого соседа. Ясно?
– Ясно, – сказал Карасев, а по голосу чувствовалось: не понял шутки.
– Садитесь… Ну, еще всем вопрос. Что делает часовой, когда на штык его винтовки садится воробей?
Эта загадка была с седой бородой. Ее задавали, наверное, еще суворовским гренадерам. Виктор не мог промолчать – хотелось поддержать честь своего взвода:
– Часовой спит.
– А разве положено спать на посту?
– Это, товарищ капитан, вопрос для школьников, – голос Виктора прозвучал сухо и резко.
В самом деле, дурачками, что ли, считает их ротный?
С лица Патлюка медленно сошла улыбка. Пристально, изучающим взглядом смотрел он на красноармейца. Капитан уже приметил этого бойца. На нем ладно, как на старослужащем, сидела гимнастерка, и выглядел он старше своих товарищей. Патлюк привык видеть молодых красноармейцев робеющими перед командиром. Он любил говорить с ними так, чтобы они ловили каждое слово, смотрели ему в рот. Капитану было лестно сознавать, что он, бывший счетовод, окончивший пять классов, распоряжается студентами, техниками, бухгалтерами, не говоря уже о колхозных парнях. На гражданке Патлюк был бы незаметным человеком среди них, а здесь он пользовался уважением, его побаивались. А этот высокий красноармеец с выпяченным вперед подбородком без всякой робости смотрел ему прямо в глаза, и капитану казалось, что боец вот-вот усмехнется.
– Ваша фамилия?
– Красноармеец Дьяконский.
– Я вас спрашиваю, а не школьника: положено часовому спать на посту?
– Не положено.
– Вот так надо отвечать. Коротко, без штатской болтовни… Лейтенант Бесстужев!
– Слушаю.
– Обратите внимание на четкость ответов. Продолжайте занятия.
«Обиделся он, что ли?» – думал Виктор, глядя в спину удаляющемуся Патлюку.
Вечером, в свободный час, красноармейцы занимались своими делами: подшивали подворотнички, чистили пуговицы, писали письма. В ленинской комнате полно народу. За длинным столом сидели любители чтения, листали газеты, журналы. В углу на диване человек пять плотно сдвинулись возле Карасева, разговаривали потихоньку, чтобы не мешать другим. Виктор, решавший шахматную задачу, слышал шепот Лешки.
– Не выдумываю, сам видел. На побудке. Все уже в строю стоят, а он дрыхнет. Дневальный хвать за одеяло: «Фокин, подъем!» А Сашка и не чешется. Перевернулся на другой бок и храпит. Ну, тут дежурный к нему: «Фокин, такой-сякой, вставай!» А Сашка ногой брык. Ему, ребята, может, снится, как он с Анькой в лопухах обнимается. Обоими руками подушку облапил и сопит. Ну, старшина Черновод видит, что на всю роту позор – сам за него взялся. Раз! – одеяло долой и как рявкнет: «Тревога!»
– Не бреши, – сказал Фокин. – Дежурный меня поднял, а не старшина.
– Ты же не помнишь, спал.
– Молчи, Саша. Принимай критику.
– Да! Старшина, значит, командует тревогу, и одеяло с него долой. А Фокин перевернулся на другой бок и опять слит. Тогда я говорю: «Товарищ старшина, его не так будить надо». – «А как?» – «Разрешите мне», – «Валяй!»
– Черновод так не скажет.
– Вроде этого… Я, значит, подошел к Фокину, нагнулся и говорю потихоньку: «Сашка, обед!» Он как вскинется, чуть меня не сбил. Глазами спросонок лупает: «Где мой котелок? Куда бежать?»
– Ну и здоров ты муку молоть, – добродушно ворчал Фокин.
– Тише, жеребцы, почитать дайте, – крикнул от стола Носов.
– А ты вухи заткни, – посоветовал кто-то. – Хошь, паклю дам?
– На его уши по пуду надо.
– Га-а-а!
Носов с грохотом отодвинул стул.
– Вот доложу политруку про ваш балаган…
– Брось, – примирительно сказал Фокин. – Ну, пошутили, и все.
– Каждый раз так!
Носов вышел. В комнате наступила тишина.
– Политрука нет, кажется, – неуверенно произнес Фокин.
– Темную надо Носову… Доносчик, гад, – выругался Карасев. – Я ему, стерве, ноги по вырываю и спички вставлю.
– Не горячись, Алексей, – предупредил Дьяконский. – Не болтай лишнего.
Дверь распахнулась. Появился лейтенант Бесстужев. За его спиной маячила стриженая, с оттопыренными ушами голова Носова.
– Товарищи, шумно у вас здесь, – сказал Бесстужев.
Красноармейцы заулыбались. Лейтенант – не грозный политрук, разноса не будет.
– Надо мной смеются, – объяснил Фомин. – Я подъем проспал.
– Плакать надо!
– Плачем, товарищ лейтенант, когда наряд отбываем.
Бесстужев помолчал, подвигал бровями.
– Любители поговорить – в курилку. А здесь чтобы тихо было. Садитесь, Носов, вам не помешают.
Ленинская комната наполовину опустела. Лейтенант остановился возле Дьяконского.
– Хотите партию?
– Давайте попробуем.
Виктор дважды получил мат. Неудача не огорчила его. Лейтенант играл явно лучше. Было интересно наблюдать, как Бесстужев обдумывает ход. Опершись локтями о стол, он смешно морщил лоб, двигая редкими белесыми бровями. Румяный, с белым пушком над верхней губой, Бесстужев похож был на юношу-десятиклассника. «Хороший он парень, наверно», – подумал Виктор и спросил:
– Товарищ лейтенант, почему вы волосы не отращиваете?
Бесстужев удивленно посмотрел на него, провел рукой по голове.
– Не хочу. Стриженая голова – чистая голова: ни забот, ни хлопот. Раз в месяц под машинку – и все.
– Девушкам прически нравятся. Такие чубы, как у нашего командира роты.
– Полюби меня стриженым, а с прической всякая полюбит, – улыбнулся Бесстужев, перефразировав поговорку. И тихо добавил: – Кстати, Дьяконский, капитан не любит шуток на занятиях.
– Мне показалось – наоборот. Впрочем, спасибо, товарищ лейтенант. Я буду знать.
– Прекрасно… А ведь вам снова мат. Вы давно, видимо, не играли… И знаете, в чем ваша главная ошибка? Виктор отрицательно качнул головой.
– Есть, Дьяконский, такой закон: не начинай наступления, пока не имеешь хорошей обороны. Вы трижды атаковали. Бурно, смело. И это правильно. Однако все три раза вы не рокировали короля, и мне удавалось прорываться в ваш тыл.
– Рокировка обязательна?
– Почти всегда. Противник переходит в контратаку, и его надо встретить на заранее подготовленных рубежах.
– А вот Гудериан не так пишет.
– Вы читали его книгу «Ахтунг! Панцер!»? – с любопытством посмотрел Бесстужев.
– Книгу не читал. Но у нас дома были немецкие военные журналы. Сестра переводила, она хорошо знает язык. В этих журналах печатались статьи Гудериана.
– Его теория мне знакома. – У лейтенанта поползли вверх белесые брови. – Он ратует за массированное использование бронетанковых сил. Прорвать линию фронта, окружить противника, смять, подавить, пленить.
– Теория оправдала себя в Польше и во Франции.
– Там люди жили воспоминаниями об окопной войне четырнадцатого – восемнадцатого годов. А мы противопоставим врагу прочную линейную оборону с крупным резервом танков в глубине… Слушайте, Дьяконский, а у вас нет желания сделаться командиром? Человек вы грамотный, служба дается легко…
Виктор нахмурился, спросил холодно:
– Вы помните эпиграф к первой главе «Капитанской дочки»?
– Нет.
– Посмотрите, если не лень. – Виктор поднялся. – Разрешите идти? Сейчас начнется поверка.
– Пожалуйста, – ответил лейтенант, недоумевая, почему так сразу изменилось настроение Дьяконского.
* * *Вступительный экзамен по истории Игорь сдал на «отлично». Старенький, лысый преподаватель в коричневом костюме-тройке, с галстуком-бабочкой, уныло слушавший школярские ответы экзаменующихся, оживился, когда принялся рассказывать Булгаков. Игорь говорил о скифах. Сразу начал с того, чего нет в школьных учебниках. Заметив, что старичку это понравилось, продолжал увереннее.
– Одну минуточку, – прервал преподаватель, – Вы читали Геродота?
– Да. У нас в районной библиотеке есть экземпляр. Еще при царе напечатан…
– Послушайте, товарищ… – Преподаватель поднес к глазам экзаменационный лист… – товарищ Булгаков, давно вы решили пойти на наш факультет?
– Года три назад.
– Что же, это весьма солидный срок. Отрадно, молодой человек, очень отрадно. – Старичок улыбался, потирая маленькие, морщинистые руки, глаза блестели под стеклами очков. – Ну-с, что еще у вас там?
– Второй поход Антанты, – с готовностью выпалил Игорь. – Можно отвечать?
– Не надо, не надо, – остановил его преподаватель. – Скажите мне лучше, кто командовал засадным полком в Куликовской битве?
– Воевода Волынский Боброк.
– Альпийский поход Суворова?
– Тысяча семьсот девяносто девятый.
– Достаточно. Я с удовольствием побеседовал бы с вами, но меня ждут другие. – Расчувствовавшийся старичок пожал руку Игоря.
А через три дня в той же самой аудитории Булгаков провалился на экзамене по литературе. Надо было рассказать о романе «Пролог» Чернышевского. Книгу Булгаков не читал. Сидел, вспоминая с натугой, что и когда слышал о ней. Пошел отвечать с таким чувством, будто грозила ему позорная казнь.
Преподаватель попросил назвать фамилии главных героев. И тут Игорь умолк. Понял: теперь все пропало. Под мышками выступил холодный пот.
– Не знаете, – жестко констатировал преподаватель. – Ну, а Короленко вы читали?
– Конечно, читал!
– Что именно?
Игорь с ужасом обнаружил, что не может вспомнить ни одного названия.
– «Гуттаперчевый мальчик», – пробормотал он.
Сзади кто-то прыснул.
Из университета ушел сразу, не отвечая на вопросы товарищей, бросившихся к нему в коридоре. Засунув руки в карманы, быстро шагал по улице, ничего не видя перед собой, толкая прохожих. Бормотал бессмысленно: «Подумаешь, тоже мне выискался!»
Опомнился только на площади Революции. Остановился возле большого черного чана, под которым горел огонь. Противно пахло паленым. Рабочий железным ломом мешал в чане полужидкую массу асфальта. По ровной обширной площади с фонтаном посредине ветер гнал клочки бумаги, цветные обертки конфет. Гомон толпы, гудки автомашин, трамвайные звонки и визг тормозов – все это сливалось в дикий хаос звуков.
«Как тут живут люди? Это же ад!» – думал Игорь.
Он побрел к Охотному ряду. Шел уже седьмой час, а в шесть его ждала Настя возле Дома союзов. Увидел ее издалека: она торопливо пробиралась навстречу через толпу.
– Ну? – тревожно заглянула она в глаза Игоря.
Он безнадежно махнул рукой.
– Надо укладывать чемодан. Срезался.
– А я?
– Будешь учиться. Сдала ведь?
– Сдала.
– Ну и радуйся.
– Как радоваться, как же одна я?
– Подумаешь. Все одни. Дай при рубля, в пивную пойду.
– Не пущу.
Настя цепко держала его за рукав. Но Игорь, пожалуй, и сам не ушел бы сейчас от нее. С ней было легче.
– А пересдать нельзя? – опросила она.
– Шапку ломать перед фертом этим не буду.
– Ну, ладно. Конфету возьми вот. «Мишка на севере», – оказала Настя. – Бери две. А я уже одну съела, не выдержала.
– Что это шикуешь сегодня? Наследство получила?
– Думала, дань праздничный будет.
Дорогой Настя убеждала его не уезжать, походить по институтам, может, недобор где-нибудь. Или на вечернее поступить, а днем работать. Игорь согласился пожить в Москве, пока есть деньги. Дома не очень рады будут его возвращению, спешить некуда.
Стемнело, когда Игорь и Настя вышли к Елоховскому собору, обнесенному чугунной решеткой. Жили они на Бакунинской улице. Старинный трехэтажный дом с лепными украшениями по фасаду принадлежал раньше какому-то князю. Теперь дом заселен был семьями военнослужащих. В квартире полковника Ермакова были четыре просторные комнаты с высокими потолками, кухня и ванная.
Гостям Степан Степанович отвел комнату своего сына, отдыхавшего сейчас в Крыму вместе с сестрой. Настя спала на кровати за ширмой. Игорь устраивался на диване.
Ермаков был вдов, и в комнате, как и во всей квартире, чувствовалось отсутствие настоящей хозяйки. Рядом с дорогим шкафом из мореного дуба – канцелярский стол. Стулья разные: и старинные, венские, с гнутыми ножками, и полумягкие, с клеенкой на сиденье, и даже несколько табуреток.
Настя и Игорь имели свой ключ, уходили и приходили, когда хотели. Ермаков возвращался с работы поздно, иногда не появлялся по нескольку суток. Теща его, высокая, чопорная старуха, не обращала на ребят внимания, целыми днями валялась в своей комнате на кушетке, читала старинные романы.
Сегодня Степан Степанович был дома, возился на кухне с примусом. В коридоре сильно пахло керосином.
– Вы, ребятки? – спросил он. – Вовремя вернулись, сейчас чай пить будем.
– Ели уже, – соврал Игорь.
– Я и не предлагаю есть. Погоняйте чаек, составьте компанию. Посмотри, Настя, в шкафу колбаса была, кажется.
– Сейчас я все соберу, – деловито ответила Настя.
Отнесла в комнату книги, быстро помыла руки. Опросила, смешно морща нос:
– Керосин разлили?
– Есть немного, – сокрушенно вздохнул Ермаков.
– Идите за стол. На кухне мужчинам нечего делать, – командовала девушка, устанавливая на подносе посуду.
Игоря удивляло, как это застенчивая Настя так быстро освоилась здесь. Распоряжается, будто хозяйка.
– Приходится вот самому, – со вздохом сказал Степан Степанович, садясь к обеденному столу. – У нас каждый сам по себе.
Он разминал пальцами папиросу, коричневый табак сыпался на паркет. Дышал тяжело, посапывая крупным носом с зарослью черных волос в ноздрях. Под пижамой бугрился полный живот, Вид у Ермакова был нездоровый: обрюзгшие белые щеки изрыты морщинами, на глазах кровяные прожилки.
– Устали, Степан Степанович? – сочувственно спросил Игорь
– Работа сидячая, – рассеянно отозвался Ермаков, роясь в карманах.
Вошла Настя. Поставила посуду, чайник. Вскочив на стул, открыла дверцу буфета, достала колбасу и хлеб. Гладя на ее тонкие руки, быстро орудовавшие ножом, Ермаков произнес:
– Счастливый у тебя муж будет.
– Скажете тоже… – покраснела девушка. – Вам густой чай наливать?
– Нет. Сердце у меня пошаливает.
– Тогда и курить не надо.
– Это уж когда в отставку подам. Осяду в Одуеве, огород разведу. Буду копаться потихоньку. А вы иной раз поможете старику.
– Какой вы старик. Пятидесяти еще нет. Просто отдохнуть надо, – посоветовала Настя. – А то ведь вам трудно красноармейцами командовать, да? Я видела вчера: красноармейцы идут строем, а сбоку бежит командир и кричит: «Раз-два! Три-четыре!»
– Я, девочка, все больше бумагами командую у себя на столе. В управлении я. Крыса штабная. А знаешь, как ты чай пьешь? – неожиданно спросил он. – По-купечески пьешь. В старину бывало: сидят купчихи и так это не спеша, вприкуску…
– Горячо очень. – Настя поставила блюдце. – Я и по-другому умею.
– А ты пей, пей. Теперь такое редко увидишь, чтобы блюдце на пальцах. Молодежь чудная пошла, все на бегу, все на ходу. Неля моя одной рукой пальто надевает, в другой кусок держит.
– Говорят, москвичи торопятся потому, что расстояния здесь большие, – вставил Игорь.
– И расстояние, и воспитание. Всюду темпы, темпы. Поспевать трудно. – Степан Степанович поднялся с заскрипевшего стула. – Ну, спасибо, Настя. Пойду к себе, доклад готовить. Ты уж убери здесь.
– Слушай, хозяйка, а не смотаться ли нам в кино? – предложил Игорь.
– Поздно. Десятый ведь.
– Поздно, – согласился он. – И ноги гудят. В Одуеве целый день шатаешься – и хоть бы хны! А тут все пятки отшибешь по асфальту… Письмо написать, что ли?
– Напиши.
У себя в комнате Игорь сел к столу, включил свет. Взял было лист бумаги, но, скомкав, швырнул в угол. О чем писать? Что на экзамене провалился?
Плохое настроение адова овладело им. Он сбросил ботинки, минул на стул пиджак и повалился на диван. Заложив за голову руки, смотрел на побеленный потолок, усеянный мухами.
Вошла Настя, на ходу вытирая полотенцем руки. У себя за ширмой сняла босоножки, нагнулась, доставая тапочки. Больше двух недель жили они в одной комнате, и Игорь уже изучил все ее привычки. Сейчас она переоденется, потом расчешет волосы.
Так и есть. Она сняла платье, над ширмой видна ее шея с темнеющей ложбинкой, девчоночьи узкие плечи, перехваченные белыми бретельками. Игорю было приятно и немножко обидно, что она не стесняется его. Доверчивость Насти смущала и обезоруживала. Игорь отворачивался даже тогда, когда девушка не просила, опасаясь оскорбить ее любопытным взглядом.
Настя накинула халат, взяла гребень.
– Лубаску помнес, – невнятно произнесла она: держала во рту шпильки.
– Погладить трудно, да?
– Не тлудно. Снимать пливыкай. Ведь я уйду послезавтла.
– Куда?
– В общежитие.
– Как? – вскочил он.
Настя ответила не сразу. Кончив расчесываться, поправила ладошкой волосы.
– Подвинься. – Она села рядом, забравшись с ногами на диван. – Сегодня комендант сказал, чтобы в общежитие перешла. А то другие койку займут.
Игорь закрыл глаза, представил себе, как будет он здесь один, в этой большой пустой комнате. Остро кольнула тоска.
– Настя! – Он рывком притянул ее к себе, девушка упала лицом в подушку. – Настя, ты поживи немного… Пока не приедет этот, Альфред. Ведь и Степан Степанович рад тебе. Ну, Настенька, – тормошил он ее. – Хочешь я с комендантом твоим поговорю?