Если состояние «выхода-из-тела» очень похоже на иллюзию восприятия (довольно комплексную и сложную иллюзию, надо признать), то состояние клинической смерти имеет все признаки мистического опыта: пассивность, невыразимость, быстротечность и абстрактность (по определению Уильяма Джеймса). Человек, переживший состояние клинической смерти, обычно вспоминает вспышку света (в конце тоннеля или воронки), и какая-то сила тянет его в сторону света – за пределы жизни, пространства и времени. У него может появиться ощущение, что он видит этот мир в последний раз, и что он должен попрощаться с земными вещами, с местами, людьми и событиями своей жизни, и еще – его переполняет чувство восторга и радости, когда он устремляется к своей конечной точке. Все это – символика смерти и преображения. Люди, пережившие подобное, обычно с трудом возвращаются к реальности, подобный опыт, как правило, приводит к переоценке ценностей, изменению стиля мышления и стиля жизни. Такие люди не хотят верить в то, что их опыт – это чистая фантазия; и описания пережитого у них всегда очень схожи. И все же любое резкое изменение сознания и образа жизни должно иметь неврологическую основу.
Но что насчет удивительной музыкальности доктора Цикория, его музыкофилии? У пациентов с дегенерацией лобной доли мозга, так называемым лобно-височным слабоумием, часто проявляются поразительные музыкальные таланты, наряду с потерей способности к абстрактному мышлению и проблемами лингвистического характера – но, очевидно, это не случай доктора Цикория, он изъясняется осмысленно и вполне компетентен во многих областях знания. В 1984 году Дэниел Джаком описал интересный случай: его пациент пережил инсульт, вызвавший необратимые повреждения левого полушария мозга; в результате у пациента развились «гипермузия» и «музыкофилия», но вместе с ними – афазия и множество других проблем. Но, опять же, в случае с Тони Цикория нет повода предполагать, что удар молнии привел к необратимым повреждениям мозга, кроме кратковременных проблем с памятью; да и те исчезли через две недели после происшествия.
Его случай напомнил мне о другом моем пациенте, Франко Магнани, «художнике памяти». О нем я уже писал однажды (*в книге «Антрополог на Марсе»*). Франко даже не думал становиться художником, но в 31 год он пережил странное состояние – возможно, это была эпилепсия височной доли. Ему снилась Понтито, маленькая Тосканская деревня, в которой он родился; когда он проснулся, образы в его голове оставались такими же яркими, живыми и объемными («как голограммы»). Франко почувствовал непреодолимое желание сделать эти образы реальными, нарисовать их; он самостоятельно научился писать картины, и каждую свободную минуту он посвящал своей цели, одно за другим создавая полотна с видами Понтито.
Мог ли удар молнии запустить процессы схожие с эпилепсией в височных долях мозга у Тони Цикория? Есть основания полагать, что музыкальные и вообще художественные наклонности напрямую связаны эпилепсией височной доли, и люди с данным видом эпилепсии способны испытывать такие же сильные мистические и религиозные чувства, какие испытал он. И все же Цикория не страдал от приступов, и его ЭЭГ была в норме.
И почему его музыкофилия проявилась не сразу? Что происходило в его мозгу в течение тех шести или семи недель между остановкой сердца и внезапно обретенной музыкальностью? Мы знаем, что произошло непосредственно после удара молнии: клиническая смерть, «выход-из-тела», спутанность сознания, и проблемы с памятью, исчезнувшие через пару недель. Это могло быть связано с церебральной гипоксией – его мозг не получал кислорода в течение минуты или даже двух после удара – но точно так же все эти состояния могла вызвать и сама молния. Нам остается лишь предположить, что восстановление доктора Цикория через две недели после инцидента не было окончательным, и что в мозгу его все же произошли изменения, оставшиеся незамеченными на ЭЭГ.
Доктор Цикория теперь чувствует себя «новым человеком» – музыкально, эмоционально, физиологически и духовно. Я тоже чувствовал это, когда слушал его историю и видел, как сильно эта новая страсть изменила его. Я понимал, что его мозг теперь функционирует иначе, совсем нет так, как до удара молнии. Да, конечно, обследование, проведенное сразу после инцидента, не выявило никаких серьезных отклонений. Но, возможно, изменения происходили постепенно, в течение нескольких недель уже после обследования, его мозг медленно перестраивался – и как бы готовил себя к музыкофилии. Можем ли мы теперь, спустя двенадцать лет, определить, что именно случилось с ним, и дать всему этому логическое объяснение? С момента происшествия в 1994 году неврологи изобрели множество новых, более тонких и точных способов исследования мозга. Когда я сказал об этом, доктор Цикория согласился со мной. «Это будет очень интересно, – сказал он, – выяснить, что же все-таки на самом деле со мной случилось». Но потом, поразмыслив секунду, он передумал и сказал, что иногда лучше просто отпустить ситуацию. Ему повезло, и музыка, откуда бы она ни приходила, была для него благословением, даром – а о таких вещах вопросов не задают. Их просто принимают.
2. Странно-знакомое чувство. Музыкальные припадки.
Джон С., – крепкий мужчина сорока пяти лет, – был абсолютно здоров до января 2006 года.
Его рабочая неделя только началась; в понедельник утром он находился в офисе. Он зашел в кладовую и вдруг услышал музыку – «классическую, мелодичную, довольно приятную и успокаивающую… какой-то струнный инструмент и скрипка».
«Откуда, черт возьми, она исходит?» – подумал он.
В углу, в чулане стоял старый проигрыватель, хотя у него и не было динамиков. Джон, по собственным словам, в тот момент находился в состоянии «анабиоза», и все же он протянул руку и выключил проигрыватель.
«А потом я сам отключился», – вспоминает он.
Один из его коллег стал свидетелем этой сцены. Он сказал, что мистер С. просто упал и перестал реагировать на внешние раздражители, хотя никаких конвульсий не было.
Следующее воспоминание мистера С. – это лицо реаниматолога. Врач склонился над ним и стал задавать вопросы. Мистер С. не мог вспомнить, какое сегодня число, но свое имя помнил отлично. Его привезли в местную больницу, и уже там у него случился следующий приступ.
«Я лежал в постели, доктор проводил осмотр, моя жена была рядом… а потом я снова услышал музыку. «Опять началось», – сказал я и отключился, очень быстро.
Очнулся он в другой палате и понял, что прикусил язык; кроме того он чувствовал сильную боль в ногах. «Мне сказали, что у меня был припадок – серьезный, с конвульсиями. Все произошло очень быстро, гораздо быстрее, чем в первый раз».
Мистер С. прошел обследование, и ему выписали антиконвульсивные препараты, чтобы не допустить повторения припадков. С тех пор он несколько раз проходил обследования (ни одно из них не выявило никаких отклонений – это обычное дело в случае с эпилепсией височной доли). Хотя на снимках врачи не обнаружили повреждений, мистер С. сообщил, что в возрасте 15 лет пережил довольно тяжелую черепно-мозговую травму – как минимум, сотрясение – и после этого на височных долях его мозга могли остаться рубцы.
Когда я попросил его описать музыку, возникшую в его голове за минуту до припадка, он попытался напеть ее, но не смог – он признался, что не способен петь; даже те песни, которые знает очень хорошо. Он сказал, что никогда не был особо музыкален, и что та скрипичная мелодия, которую он «услышал» перед припадком, звучала слишком «заунывно». Обычно он слушает поп-музыку. И все же скрипка казалась ему до боли знакомой – возможно, он уже слышал эту мелодию в детстве?
Я попросил его об одолжении: если он когда-нибудь услышит ее – по радио или где-нибудь еще – пусть обязательно даст мне знать. Мистер С. пообещал «держать ухо востро». «И все же, – добавил он, – я до сих пор не могу ответить на вопрос: действительно ли я «вспомнил» эту музыку, или, возможно, мне лишь казалось, что я уже где-то ее слышал. В той композиции было что-то знакомое, и в то же время она была иллюзорна, как музыка из сна».
На этом мы и расстались. Я до сих пор жду от него звонка. Что если в один прекрасный день он позвонит мне и скажет: «Я слышал ее по радио! Это сюита Баха для скрипки без сопровождения». Или, может быть, та музыка была лишь плодом его воображения, была соткана из его собственных снов и именно поэтому казалась ему такой знакомой.
Хьюлингс Джексон в 1870-х годах писал, что это состояние – когда человеку кажется, что он все это уже видел или слышал – может предшествовать припадку у людей, страдающих эпилепсией височной доли. Он выделял три вида: «состояние сна», «дежавю» и «реминисценция». Подобные состояния часто не имеют вообще никаких конкретных признаков, подчеркивал Джексон. В большинстве случаев эпилептический припадок вызывает потерю сознания, но у некоторых людей это проявляется иначе – они находятся в полном сознании и в то же время испытывают странные ощущения, чувствуют необычные запахи, видят необъяснимые вещи – или слышат музыку. Хьюлингс называл это «двойным сознанием».
Хьюлингс Джексон в 1870-х годах писал, что это состояние – когда человеку кажется, что он все это уже видел или слышал – может предшествовать припадку у людей, страдающих эпилепсией височной доли. Он выделял три вида: «состояние сна», «дежавю» и «реминисценция». Подобные состояния часто не имеют вообще никаких конкретных признаков, подчеркивал Джексон. В большинстве случаев эпилептический припадок вызывает потерю сознания, но у некоторых людей это проявляется иначе – они находятся в полном сознании и в то же время испытывают странные ощущения, чувствуют необычные запахи, видят необъяснимые вещи – или слышат музыку. Хьюлингс называл это «двойным сознанием».
Эрик Марковиц, музыкант и учитель, в 1993 году пережил операцию на мозге. Врачи обнаружили астроцитому, злокачественную, но не очень опасную опухоль в височной доле его мозга. Через десять лет случился рецидив, но в этот раз врачи признали опухоль неоперабельной – она находилась слишком близко к речевым центрам. У Эрика начались припадки, во время которых он не терял сознание, но слышал музыку. Он писал мне: «Музыка буквально взрывается в моей голове в течение примерно двух минут. Я люблю музыку; я сделал на ней карьеру, и мне кажется, это очень иронично, что теперь она стала моим мучителем». Эрик подчеркнул, что его припадки не вызваны музыкой, наоборот, музыка – неотъемлемая их часть.
Как и в случае с Джоном С., галлюцинации Эрика кажутся ему предельно реальными и до боли знакомыми: «хотя я совершенно не способен вспомнить названия песен, звучащих в моей голове во время припадка, у меня, тем не менее, всегда появляется ощущение, что я уже слышал их где-то. И даже больше: иногда я просто не могу понять, откуда именно они доносятся – из стерео или из моего мозга. С тех пор, как стало известно, что эти песни – на самом деле симптомы припадка, я не особо вслушиваюсь. Эх, если б я только мог разобрать слова и ноты, и изучить их, как изучал настоящие, реальные песни… хотя, возможно, подсознательно я опасаюсь, что если начну активно слушать музыку в своей голове, то потом не смогу избавиться от нее, она затянет меня – как зыбучий песок, как гипноз».
В отличие от Джона С., Эрик довольно музыкален, у него хорошая память и «натренированное ухо», но, даже несмотря на это, он, как и Джон С., совершенно не способен опознать мелодию, играющую у него в голове.
Во время припадков он всегда испытывает это «странно-знакомое чувство», и в такие моменты, признался он, очень сложно сконцентрироваться. Его жена и друзья отмечают, что в момент припадка на лице у него появляется выражение отрешенности. Если же припадок случается с ним на работе, обычно ему удается «проскочить» эту стадию незаметно для студентов.
Эрик подчеркивает важную деталь: есть большая разница между музыкой у него в голове в обычной жизни и во время припадков. «Я сам пишу песни, и мне известно это чувство – когда мелодия и слова просто приходят, и тебе нужно лишь записать их… но, тем не менее, такое никогда не происходит на пустом месте – обычно я долго сижу на чердаке с гитарой и перебираю струны, пытаясь найти наилучшее сочетание. А вот припадки – они происходят просто на пустом месте. Ничто не предшествует им».
Эрик так же добавил, что эта музыка – бессмысленная и бессистемная, хотя и до боли знакомая – подобна злым чарам, она гипнотизирует его и словно затягивает куда-то внутрь, глубже и глубже. И в то же время, она стимулирует его, словно бросает ему вызов – он даже написал уже несколько песен, вдохновленных этой «музыкой припадков», стараясь выразить или хотя бы попытаться описать это «странно-знакомое чувство».
3. Боязнь музыки: музыкогенная эпилепсия.
В 1937 году Макдональд Кричли, выдающийся врач, описал 11 случаев, в каждом из которых причиной эпилептического припадка у пациента становилась музыка. Он назвал свою статью «Музыкогенная эпилепсия» (хотя и добавил потом, что предпочитает более короткий и звучный термин «музыколепсия» (musicolepsy)).
Одни пациенты Кричли были музыкальны, другие – нет. Причиной припадков могли стать самые разные виды музыки. Одни люди реагировали на классику, другие – на «старые-добрые» мелодии из детства, в то время как для третьих самой опасной была «музыка с четко выраженным ритмом». Лично мне однажды написала женщина, которая признавалась, что у нее начинается приступ, когда она слышит «современную, нестройную» музыку, в то время как классические или романтические мелодии она может слушать без проблем (ее муж, к сожалению, предпочитал именно современную, нестройную музыку). Кричли наблюдал за тем, как люди реагируют на конкретные инструменты и звуки (один из пациентов, например, реагировал только на «низкие ноты латунного духового инструмента»; этот человек работал радио-оператором на большом межконтинентальном лайнере, и у него начинались припадки всякий раз, когда на палубе играл оркестр; проблему удалось решить, когда его перевели на корабль поменьше, без оркестра). Некоторые пациенты реагировали только на конкретные мелодии или песни.
Самый удивительный случай в практике Кричли – это история о выдающемся музыкальном критике, Никонове, который пережил свой первый припадок, слушая оперу Мейербера «Пророк». Он становился все более восприимчивым к музыке, и, в конце концов, дело дошло до того, что практически любая, даже самая легкая, мелодия вызывала у него приступ («наиболее пагубное влияние, - замечал Кричли, - на него оказывал так называемый «музыкальный фон» в произведениях Вагнера, звучащий очень монотонно и ритмично). Никонову, несмотря на весь накопленный профессиональный опыт, пришлось оставить свою профессию. В дальнейшем он стал избегать всяческих контактов с музыкой. Если он слышал духовой оркестр на улице, он зажимал уши ладонями и старался спрятаться в ближайшем помещении или просто убегал. У него развилась самая настоящая фобия, он описал ее в своем памфлете «Страх перед музыкой».
Кричли так же опубликовал несколько статей с описаниями припадков, вызванных не-музыкальными звуками – чаще всего монотонными: шипением кипящего чайника, летящего самолета или технических приборов в мастерской. По мнению Кричли, в некоторых случаях пусковым механизмом музыкогенной эпилепсии были конкретные свойства звуков (вспомнить хотя бы радио-оператора, не способного переносить низкие частоты духовых инструментов); но в других случаях более важным был эмоциональный отклик или ассоциации.*
(*хотя именно звуковая составляющая здесь важнее, чем эмоциональная – этот вопрос был рассмотрен Дэвидом Посканзером, Артуром Брауном и Генри Миллером. Они дали прекрасное и очень детализированное описание одного из своих пациентов – 62-х летнего мужчины. Он терял сознание каждый вечер, слушая радио, в 20:59. Кроме того, с ним случались припадки всякий раз, когда он слышал звон церковных колоколов. Пост фактум удалось выяснить, что канал ВВС перед девятичасовыми новостями обычно запускает в эфир запись звона колоколов церкви St Mary-le-Bow, и именно на этот звон реагировал пациент. Используя разные методы стимуляции – записи колоколов нескольких церквей, колокольный звон, проигранный задом наперед, органную и фортепианную музыку – Посканзер и его коллеги установили, что лишь определенные тембры колокольного звона вызывают у пациента приступы эпилепсии. И в то же время запись колокольного звона, проигранная задом наперед, была безвредна. Пациент уверял, что не испытывает никаких особых чувств к церкви St Mary-le-Bow; судя по всему, именно тональность и тембр колокольного звона служили здесь пусковым механизмом для припадков (Посканзер так же отмечал, что потеряв сознание при звуке колоколов, пациент на неделю приобретал нечто вроде иммунитета к звону))*.
Музыка может вызывать самые разные виды припадков. У одних пациентов случаются судороги, они теряют сознание, прикусывают язык, иногда могут даже обмочиться; другим повезло больше – они переживают легкие припадки, краткие «отключения», которые их друзья часто даже не замечают. Многие в таких случаях переживают настоящие приступы эпилепсии височной доли. Так было с одним из пациентов Кричли. Он вспоминал: «В такие моменты у меня появляется чувство, что все это уже было. Каждый раз происходит одно и то же. Я в толпе людей, играет музыка, все танцуют. Мне кажется, я на яхте. Но эта яхта, это место никак не связано с моим прошлым, я никогда не видел ее в реальности».
Музыкогенная эпилепсия считается очень редким заболеванием, но в своих работах Кричли выдвигает предположение, что на самом деле она встречается гораздо чаще, чем принято думать. *
*( к этой идее он возвращался снова и снова в течение всей своей долгой карьеры. В 1977 году, спустя сорок лет после того, как вышла его первая статья, посвященная музыкогенной эпилепсии, он добавил две главы в свою книгу «Музыка и мозг» (под совместной редакцией Кричли и Хэнсона))*