С самого утра золотисто-теплого сентябрьского дня опушка красивой и ухоженной рощи у околицы пограничного Чигирина была украшена колоритными запорожскими рыцарями и сотниками реестрового войска, по зову Богдана Хмельницкого съехавшимися со всей украинской страны. В воздухе густыми ломтями висел пахучий дым от сотни казацких трубок и уже не один час шел раздумчивый разговор единомышленников и соратников не только о судьбе всего гибнущего казачества, но и о никакой доле пятимиллионного днепровского народа. Все витязи понимали, что счет исторического украинского времени идет на считанные месяцы, которых осталось совсем немного. Рыцари были единодушны и яростны, и их знаменитые прославленные сабли уже пытались выглянуть из изукрашенных ножен. Над теплой и щебечущей рощей стоял железный гул: «Пора взяться за оружие. Разобьем алчный Ляхистан или умрем друг за друга. Поляки считают нас хуже собак – пусть и сам узнают такую честь. Вернем родине золотую свободу!» Сотня лучших и умнейших героев ждали хмельницкого слова и Богдан начал свою неторопливо-выверенную речь:
– Ляхи считают схизматиками-еретиками и неразумным быдлом наш народ. Мы не должны глухо терпеть и оставлять в беде своих братьев. Везде мы видим страшные притеснения и тиранство и везде несчастный народ вопиет о помощи и спасении. Сейчас посполитые уже готовы поддержать наше восстание, взять в руки оружие и встать с нами заодно. Нас, опытных бойцов, владеющих саблей и ружьем, меньше десяти тысяч и без помощи народа Потоцкий сотрет нас в месяц. Если бы не крымская угроза, о которой много говорили и в реестровых полках, нехватка денег и боязнь нашего казацкого единства, двадцать тысяч карателей уже маршировали бы на разгром Запорожской Сечи.
За месяц народ не поднять. Нужны хотя бы явные победы или отсутствие поражений. Уже десять лет вольности наши попраны, земли отняты, свободные воины обращены в хлопов, топят печи панам и как рабы смотрят за их псами. Полковники и почти вся старшина в реестровом войске – все из шляхты, пользуются казаками как слугами, разворовывая их жалованье и внося в полковые списки несуществующих воинов. Жалованье казацкое полковники и есаулы берут себе, а нашу отвагу в бою нарочно скрывают.
Сколько раз нобили, а за ними пышная шляхта предавали нас жестоким казням, за малейшую вину убивали даже детей! Сколько раз они чинили ругательства над нашими женами и дочерьми! Паны преследуют нашу веру, принуждают нас к унии, разоряют наши церкви, ругаются над святынями, изгоняют священников. Враги сильны, а у нас пушек, гарматы, ружей нет и голыми руками их не возьмешь, особенно когда в замках и всех местечках сидят комиссары с драгунами и смотрят за нами.
Вернем свободу нашего народа, но не только с помощью наших сабель, но и времени и помощи Крымского ханства. Надо позвать на помощь татар или их позовут на нас магнаты и тогда кровавый конец казачеству и вечное ярмо народу. Без Крыма нам не успеть поднять народ – Потоцкий и Калиновский висят с двадцатью тысячами жолнеров у Корсуни, Черкасс и Переяслава.
Татары бы давно уже налетели на Польскую Корону, злы за задержку даней, да мы, реестровое войско и Запорожская Сечь, мешаем. Нужно показать хану королевские привилеи, как нас в войну на Черное море выталкивают и деньги на боевые чайки дают. Да если бы Владислав IV положился на казаков, то плюнь мне татарин на усы, если бы король не заимел такую опору, такую стену, из-за которой ему не было бы страшно не только своры королят, но и самого черта с рогами. А то гнется и гнется то туда, то сюда в своем бесконечном краковяке. Эх, если бы не стояла между нами эта бесконечная гоноровая шляхетская гордыня, какая бы была страна, какая государственная мощь! Но нет! Разнузданные сеймы с выпученными от жажды наживы глазами все быстрей мчат Речь Посполитую к пропасти, чтобы рухнуть вместе с ней в провалье!
У хана будет повод к походу. Сам он не пойдет, попугает Варшаву, чтобы долги отдала, посмотрит как у нас бои пойдут с гоноровыми. Но в спину не ударит и орду небольшую даст. А мы уж зевать не будем, разнесем по усим усюдам, что казачество в союзе с татарами идет трощить зарвавшихся по макушку панов. И к нам хлопцы пойдут и хану хорошо, он и в победе и разгроме добрую долю имеет. Варшава рассчитается, хан добычи наберет, а на следующий год сквозь слабые пограничные заслоны на Речь пройдет, как нож сквозь масло. Нам без орды смерть, а ему везде выгода, должен помочь.
Здесь торопиться нельзя и опоздать невозможно. Венеция раскрыла Владиславу свои набитые дукатами золотые сундуки, чтобы польский меч и казацкая сабля рассекли чалму турку, а то этой торговой республике на воде в страшных снах давно снится его кривой ятаган. Королю очень нужно, чтобы мы нападением на Турцию разожгли бы пожар войны в Польше. Вон, Оссолинский, даже булаву гетманскую мне в Киев привозил. Война начнется, Владислав поднимет посполитое рушение, а значит и нас. Откроются арсеналы, и будем мы опять в полном комплекте, большое и сильное войско.
Король и канцлер говорят, что турецкая война нужна только для предлога, чтобы поднять казаков и встать во главе нашего пятидесятитысячного войска и тысяч своих наемников и кварцяных жолнеров. Владислав обретет силу, восстановит наши привилеи, вернет земли, поставит новые законы и своей наемно-казацкой вооруженной рукой и новым монаршим авторитетом пострижет королят как баранов.
Хорошо придумано, но так не будет! Нобили и их шляхта поднимут на сейме гвалт. Будет война внутри Речи. Не бывало и не будет довеку, до страшного суда, чтобы алчные ляхи сами уступили свои права на чужие доходы. Не уступят они ни наших земель, ни своего награбленного добра, ни своего золотого разгула, ни своей хищной неправды. Зубами за чужое – свое будут держаться, пока не выбьем все их клыки из этих ненасытных пастей. Будет война, и биться со шляхтой нам нужно не мятежом, а под королевским знаменем. Тогда магнаты не смогут на нас нанять наемников за границей, на брата-короля чужие государи людей не дадут, запретят идти и добровольцам. Бросятся нобили на нас со своим обожравшимся шляхетным гвалтом – вот тогда-то мы панятам глотки и заткнем. Саблями.
Начнется в Речи Посполитой пир пьяный и кровавый, к которому, браты-рыцари, нужно нам запастись огненной горилкой, настоянной на пулях и ядрах, а до поры не будить злобу непрошенных гостей, которые намного сильнее нас. Будет потеха, но как ее начать? На Черное море и Крымское ханство Войску Запорожскому идти нельзя! Королю и магнатам будет хорошо, но мы об этом можем и не узнать, мертвые.
Заговорили спокойно и мудро все побратимы и Богун, и Ганджа, и Нечай, и Кривонос, и Вишняк, и Джеджалий, и Чарнота, и все товарищество:
– Крым у нас казацких земель не отнимает и как Польша в свою веру не принуждает, вообще наших прав не касается. Ханство своими набегами и нашествиями разоряет Украину, убивает людей и многих уводит за Перекоп на арканах. До Кодака и Буджака стоят у нас сторожевые цепи вежей-фигур. Варта при набеге их зажигает и извещенное население прячется, как может. Тут и мы выходим, бьемся, врагу не спускаем, в боях обучаем и увеличиваем силу казацкую, закаляем рыцарскую удаль.
Крым грабит и польские украйны, и это заставляет королят – магнатов считаться с нами, казаками и запорожцами, а это прибавляет нашим рыцарям весу. Татары нам только опасны и с ними в сражениях мы мужаем. Польская же Корона только и ждет, высматривает, вынюхивает, как нас полностью уничтожить.
Мы сцепимся с турками и татарами насмерть, поляжем и мы, и они получат доброго прочухана. Турция и Крым после жестокой войны надолго не станут страшны Польше, а мы, казаки, ей без южной угрозы не нужны. Тех хлопцев, кто не сгинет в битвах, поляки добьют и быстро превратят посполитых в действительное быдло. Войску Запорожскому с Крымом и Турцией воевать – свою голову под польский топор с маху подставить! Хитромудрый Владислав мягко стелет, да не встанем мы больше с королевского ложа-эшафота.
В золотистой роще повисла мертвая тишина и стало слышно, как птичьими голосами пересвистываются хлопцы и джуры из сторожевого оцепления. Все сказанное было отчаянной и беспощадно-горькой правдой и убийственным бревном лежала Польская Корона на плечах Украины. Хмельницкий заговорил опять:
– Нам нужен прочный союз с Крымским ханством. Нападение Войска Запорожского на Черное море можно имитировать. Мы не можем верить ляхам, но казакам надо вернуть былую мощь, а когда сядут наши завзятые бойцы на коней, посмотрим атаковать ли с ляхами татар, или с татарами ляхов, если Крым союз подпишет. Как народ поднимется, так все и видно будет, как спасать его и землю нашу.
Реестровые полки с польской старшиной и главным комиссаром Шомбергом стоят у Лебедина на границе, опасаются набега орды. Хорошо стоят, удобно. Мы будем тихо покупать порох, свинец, ружья, собирать на Сечи казачество. Денег киевские братчики собрали много, отвезете к кошевому Федору Лютаю, пусть молча готовит хлопцев. Как соберемся в поход на Черное море так я сам поеду в Бахчисарай, к хану. Там и поднимемся. Как «выписчики» из реестра и запорожцы встанут, так и полки у Лебедина пусть атакуют польские гарнизоны, забирают пушки. А мы с ордой и хоругвями выступим из Сечи к ним на соединение. Тогда и поговорим с Варшавой, королем и сенатом.
Реестровые полки с польской старшиной и главным комиссаром Шомбергом стоят у Лебедина на границе, опасаются набега орды. Хорошо стоят, удобно. Мы будем тихо покупать порох, свинец, ружья, собирать на Сечи казачество. Денег киевские братчики собрали много, отвезете к кошевому Федору Лютаю, пусть молча готовит хлопцев. Как соберемся в поход на Черное море так я сам поеду в Бахчисарай, к хану. Там и поднимемся. Как «выписчики» из реестра и запорожцы встанут, так и полки у Лебедина пусть атакуют польские гарнизоны, забирают пушки. А мы с ордой и хоругвями выступим из Сечи к ним на соединение. Тогда и поговорим с Варшавой, королем и сенатом.
Единой душой войсковая рада в роще приняла план Хмельницкого и избрала его походным гетманом. Рыцари тихо и спокойно разъехались в полки и на Сечь и везде закипела работа по защите родины. Через несколько дней Конецпольский и Потоцкий получили донесения от осведомителей о том, что «Хмель бунтует казаков». Явных признаков мятежа, конечно, не было и в помине, но нобили на совете в Черкассах решили: «Для казаков бунт, как для соловья пение. Надлежит угасить огонь, пока он не разгорелся!” Приказа об аресте Хмельницкого, на которого не смогли собрать никаких улик, все не было и не было и магнаты решили просто задержать чигиринского сотника и тайно убить в тюрьме.
В начале октября 1647 года во Львове были взяты под стражу хлопцы, закупавшие порох, пули и ружья. Хмельницкого никто не назвал, но Богдана, подождав пока он покинет казацкий Чигирин, задержали на конской ярмарке в Бужине. Однако после бужинского ареста все пошло совсем не так, как хотел Александр Конецпольский.
Хмельницкого посадили в тюрьму в далеком от пограничного Чигирина Крылове. Туда приехал Конецпольский, но в ночной тишине сотника Богдана удавить не успели. В Крылов примчались командиры реестрового войска и потребовали у коронного хорунжего проведения следствия и доказательств виновности заслуженного пятидесятитрехлетнего казака. Сотники Вишняк, Токайчук и Бурляй резко заявили, что сами отведут Хмельницкого на суд к главному казацкому комиссару Шомбергу. У Конецпольского, само собой, не было никаких доказательств казацкой вины и везти к комиссару было нечего. Чигиринский староста попросту передал Хмельницкого корсунскому полковнику Михаилу Кричевскому под поручительство, и Богдана перевезли из Крылова в Чигирин ждать решения сената из Варшавы, которую в последний раз предупреждал неистовый Богдан: «Раздутое свирепое пламя народных страстей не создает разумной свободы и блага в государстве, но всегда разрушает лишь созданное веками и обращает страну в руину и пустыню, где станет царить дикое зло и буйство, которое пожрет всех. Вы разведете море ненависти и злобы, и она начнет жрать всех и правых, и виноватых, и невинных. Вместо цветущего сада вы создадите мертвую пустыню».
В сенате с помощью Оссолинского начали говорить, что «причина возможной бури на Украине – притеснение бедных и наши злые поступки». Многие умные поляки понимали, что на Речь Посполитую накатывается тяжелая грозовая туча народной ненависти и дело тут совсем не в Хмельницком и уж тем более не в его разгромленном хуторе. Слишком много на Украине совсем не покорного быдла, а вольных как ветер, отчаянных сорвиголов. Загудела не имевшая украинских поместий шляхта: «Кому-то хочется славы в подавлении созданного мятежа, а нам за него боками плати? Не будет этого! Опять чрезвычайные налоги, бесконечные постои жолнеров, поборы, за ними набеги татар, грабежи, пожары и разоренья. Все войны к бесу, они нам в убыток. Не пазвалям!»
Зашумела и заклокотала имевшая украинские маентки шляхта: «Стать добрее к хлопам? Может пышному панству еще и мир с ними заключить? Может нам мир заключить и с нашими дворовыми псами?»
Михаилу Кричевскому, крестному отцу Богданова сына, с разных сторон донесли, что голова Хмельницкого у наемных шляхетных убийц уже оценена, и корсунский полковник лично освободил его из чигиринской тюрьмы.
7 декабря 1647 года Богдан Хмельницкий во главе трехсот преданных ему реестровых казаков без помех ускакал из своего родного города поднимать Украинскую революцию. Через десятилетия писал казацкий летописец: «Коронный гетман Потоцкий послал указ к полковнику Кричевскому, чтобы прибрал к рукам Хмельницкого и держал под арестом для дальнейших распоряжений. Однако Кричевский не только этого не сделал, но даже сам указ гетманский Хмельницкому передал. И тот тут же, не прислушиваясь к чужим советам, по этому предостережению Кричевского, собрал, сколько мог товарищей, и на лучших конях поскакал в Запорожье».
Не хочет вол на убой, а ведут. Богдан Хмельницкий не захотел ждать неминуемой смерти и унесся от нее в казацкую колыбель. Уже с дороги он разослал письма к уважаемым сенаторам и магнатам, тем, кого волновала и затрагивала ситуация в юго-восточных крессах Речи Посполитой. Он писал, что он не бунтовщик, а жертва шляхетского произвола и требовал унять чигиринского подстаросту: «Чаплинский – враг моему счастью, литовский подкидыш, польский пьяница, украинский разбойник, много погубил казаков ложными доносами».
С дороги на Запорожье летели и другие письма по городам и местечкам и селам Украины: «Пусть будет вам известно, что я решил мстить панам ляхам войной не только за свою обиду, но за попрание веры и народа православного. Я бессилен, но все помогите мне, соберитесь и пошлите хоть по два или три человека с каждого села».
* * *И занималось ясное зимнее солнце над Речью Посполитой, и встала надолго на ее небе патлатая комета, и вскоре по весне ужасно упала на поля неисчислимая саранча, а до уродзонной и гоноровой шляхты все не доходило и не доходило, что не только она одна может быть счастлива на этой благословенной земле. И отвечали украинские города, местечки и села своему гению и герою: «Ежечасно молим мы Бога, чтобы послал кого-нибудь для отмщения наших несчастий. Поднимай оружие, Богдан, станем с тобой и поднимется наша земля, как никогда еще не поднималась».
В Запорожской Сечи на Хортице стояла половина реестрового Черкасского полка и полутысячная хоругвь польских драгун полковника Гурского. Еще семьсот жолнеров находились в Кодаке, закрывавшем Запорожье от Украины. Кошевой Федор Лютай готовил казаков на днепровских островах Базавлуке и Чертомлыке. 11 декабря на острове Томаковка запорожцы встретили Богданов отряд и перевели его в приготовленный лагерь на острове Буцкой. В трескучий мороз выступил Богдан перед казаками и запорожцами:
– Поругана вера святая. Над просьбами нашими сейм глумится и нет ничего, чего бы не решились сделать с нами паны. Войска польские, под предлогом укрощения непокорности, ходят по селам и часто целые местечки истребляют дотла, как будто замыслили совсем истребить род наш! Смотрите на меня, старого казака. Меня гонят, преследуют только потому, что так хочется тиранам. К вам приношу душу и тело, укройте меня, старого товарища. Защищайте самих себя, и вам то же угрожает.
В один голос ответили запорожцы:
– Принимаем тебя, Хмельницкий пан, хлебом-солью и щирым, чистым сердцем».
По всей Украине полетели «зазывные письма» вождя Богдана, поднимавшие народ против шляхты. Хмельницкий лично отправил с ними своих верных товарищей, а «тайные гонцы от недоброжелателей сотника Богдана», как верные слуги Польской Короны доносили Потоцкому, что нет и речи ни о каком мятеже, а только чигиринский сотник без места хочет войти в старшину Запорожской Сечи. Уже до нового 1648 года казаки и запорожцы укрепили Буцкий рвами, валами и частоколом, а Хмельницкий готовился взять Хортицу, памятуя из львовской учебы и французского опыта, что «промедление и стояние на месте – гибель любого восстания».
Польский гарнизон на Запорожской Сечи усилен не был и драгуны Гурского, не боявшиеся этих горемычных запорожских бедолаг и сиромах, которые в количестве пятисот оборванцев безвылазно сидели и пили оковитую на Буцком, чувствовали себя совершенно спокойно.
Московский лазутчик в том же году докладывал в царство о хортицких укреплениях: «Город Сеча с земляным валом с поля, а с Сумской стороны пали-колья и бойницы. С другой стороны на валу короба-коши деревянные, насыпанные землей. Около Сечи ров в глубину пять сажен. В самой Сечи башня кругом двадцать сажен, а в ней окна для пушечной стрельбы. Перед башней за рвом сделан земляной городок, кругом сто сажен. Мерой Сечь кругом около девятисот сажен, а для хода на воду сделано восемь узких форток-пролазов, над ними бойницы».
21 января 1648 года казаки и запорожцы без боя взяли Хортицу, приняв в свои ряды родной Черкасский полк. Драгун Гурского разоружили и отправили с припасами в Кодак, помня, что нет никакого мятежа, а только старые казаки ищут места под родным запорожским солнцем. 30 января на вновь ставшей только казацкой Сечи состоялась большая войсковая рада, избравшая Богдана Хмельницкого гетманом Войска Запорожского, который сказал товариществу: