Король успел переправиться на левый берег Стрипы всего за несколько минут до взрыва трех мостов. В начавшемся у остатков мостов огненном аду поляки во главе с Яном Казимиром и немецкими наемниками, насмерть отбивались от атаковавшей их в лоб орды Ислам Гирея. Справа от короля дрались хоругви канцлера Ежи Оссолинского и брата великого коронного гетмана Станислава Потоцкого, слева – жолнеры Ежи Любомирского и будущего короля Яна Собесского.
В минуту снеся авангардийный заслон Кароля Корецкого, казаки Хмельницкого стремительно атаковали правый польский фланг. Ян Казимир, видя, что Ислам Гирей напротив него не надрывается в атаках, сдвинул вправо немецкую пехоту, которая залповым огнем отбилась от хмельницкой атаки. Богдан тут же ударил по левому польскому флангу. Немецкая пехота передвинуться к новой атаке не успела, и казаки пробили линии жолнеров и шляхты.
В кровавой рукопашной рубке лоб в лоб сошлись две огромные грозовые тучи и смешавшийся с горой стрел пороховой дым стрелявших и стрелявших казацких гармат быстро превратил яркий летний день в темную ночь. С третьей атаки казаки и татары отбросили левое польское крыло и на плечах откатывающихся жолнеров стали заходить в тыл королю.
Из центра с гвардией и немцами к остаткам левого фланга бросился Ян Казимир с криком:
– Не губите, панове, короля и отечество, вспомните о славе своих предков!
Залитая невинной кровью старая слава шляхтичам никак не вспоминалась, но наемники и гвардейцы все же сумели слева выстроить новый, скошенный фланг, на который «казаки летели в атаку так, как будто кто им глаза выколол».
Только сумерки разделили союзные и польские войска, без сил упавшие на ночлег в трехстах метрах друг от друга. У короля под Зборовом оставалось всего двенадцать тысяч солдат, а у Фирлея под Збаражем уже только десять тысяч жолнеров и все участники грандиозной двойной битвы понимали, что счет жизни Речи Посполитой пошел на часы.
В ночном шатре 6 августа Ислам Гирей нервно слушал перевод только что переданного ему королевского письма, резавшего изысканный ханский слух: «Мы удивляемся, что застаем тебя подручником нашего мятежника. Предлагаем тебе нашу дружбу и желаем, чтобы она процвела обоюдно. Казаки всегда были тебе врагами и придя в силу, на вас же, своих пособников, обратят оружие, как волчата, приходя в возраст съедают кормившую их козу».
Хан обратил внимания на то, что король, именуя себя «Мы», называет брата-монарха «ты». Впрочем, Яну Казимиру пренебрежение высоким этикетом просто так с рук не сошло. Спокойно-расчетливый Ислам Гирей оценил свою новую дружбу с королем в двести тысяч червонных золотых за свободу польского войска под Зборовом, еще двести тысяч за свободу войска Фирлея под Збаражем, еще триста тысяч за невыплаченные в последние три года польские дани Крыму, и еще по сто тысяч червонных золотых в возобновление ежегодных гоноровых выплат Речи Посполитой ханству. Ян Казимир легко разрешил татарам разорять Украину и уводить ее жителей в плен.
Понимавший, что произошло в ночь на 6 августа в ханском шатре, Хмельницкий попытался закончить битву один. Отчаянной атакой казаки ворвались в Зборов и в нескольких местах по периметру польского фронта появились малиновые знамена. Поляки, знавшие, что почти спасены, отбивались насмерть, а в шатер к Хмельницкому уже рвались два ханских гвардейца-сеймена с коротким письмом Ислам Гирея: «Не добивай короля, не разоряй его до конца. Не послушаешь – ударю тебе в тыл!»
На быстром совете у гетмана побратимы решили, что казакам не выстоять против двух сильных врагов. Зборовское сражение остановилось.
В ночь на 7 августа Ислам Гирей предупредил Богдана Хмельницкого, что хан и король, рядом с которыми нет места простому казаку, подписывают перемирие и по-турецки лицемерно пообещал учесть казацкие интересы. Гетман не удержался и сквозь зубы посоветовал Яну Казимиру «держать корону на голове крепче, чем его отец и брат, в Польше, где каждый пан называет себя королем», а в утреннем универсале Запорожскому Войску объявил, что будет держаться того монарха, который будет опекать Украину. Все витязи отчетливо понимали – случилось то, что случилось. Не все государственные соседи хотели создания независимого казацкого государства на богатейших украинских землях. Понимали побратимы, что сделали все что могли, но от этого, утром 7 августа им не было легче.
Белый от сдерживаемой ярости Хмельницкий встретился с довольным Гиреем, который тут же упреждающе заявил:
– Ты, казак, не знаешь своего места, хочешь до конца разорить своего господина и все его панство. Нужно и милость показать. А если ты, Хмельницкий, с королем договариваться не будешь, я и король накажем тебя вдвоем.
Хан заявил, что теперь границы казацкой области будет не у Случи, а у Брацлава и Винницы, но он сумел добиться от короля, что гетманский войсковой реестр будет в целых сорок тысяч воинов, а если Богдану что не нравится – хан и король дружно к его услугам.
Через несколько часов Зборовский договор был подписан Ислан Гиреем и Яном Казимиром в отсутствие Богдана Хмельницкого. Через три дня, 10 августа, после обмена знатными заложниками Хмельницкий, сопровождаемый четырнадцатью характерниками, в польском лагере подписал трактат и присягнул улыбающемуся королю Речи Посполитой.
На следующий день король отправился в Варшаву, а его остатки хоругвей приходили в себя в Зборове и Збараже. Хан с ордой пошел домой в Крым, грабя и захватывая по дороге все, что шевелилось. Все понимали, что Зборовский трактат – это только тревожное временное перемирие перед новыми войнами. Компания 1649 года была закончена.
Под развернутыми знаменами шло домой по родной земле победившее несмотря ни на что, казацкое войско. Хмельницкий с тяжелым сердцем смотрел на своих каменных от боли, грозно молчавших героев. Богдан подозвал своего сотника личной охраны и что-то недолго говорил ему в ухо. Максим разулыбался, чуть-чуть отстал к походному канцелярскому возу и через четверть часа по грустно идущим боевым полкам загремел приказ Богдана Великого:
– У нас, братья, не хватило сил сломить двойного врага. Но и у Польской Короны не хватило сил придушить Украину. Не нам, казакам, думать о легком счастье, оно не для нас, тех, кого вынянчили метели и громы. Казаку не нужно бежать от опасностей, а только лететь им навстречу, но с разбором. Тогда и панское сатанинское порождение хвост подожмет. Вперед, ураганное и завзятое золотое войско! Впереди много сабельной работы! Ляхи всегда глотают больше, чем могут ковтнуть, вот-вот опять шкуры полопаются!
Над десятками тысяч конных и пеших воинов вдруг содрогнулся воздух от громыхнувшего, как весенний гром хохота, слышимого на много километров вокруг и заледенела от него кровь хорошо расслышавшей его шляхты, отчетливо понявшей, что ей все равно не обойдется.
Под барабаны и литавры шли витязи по украинской земле, гордые и спокойные. Говорили полковники в непобедимых шеренгах, что хотя ляхи и избежали ужасной военной катастрофы, но зато подписали совсем не выгодный Варшаве договор с Бахчисараем, втягивающий их в войну с ничего не забывающей сильной Москвой, потеряли колоссальные деньги на татарских контрибуциях, впервые в истории Речи Посполитой официально, на бумаге, перед всей Европой, признали существование казацкой области в Брацлавском, Киевском и Черниговском воеводствах, в которых на 200 000 квадратных километрах находилось два миллиона украинцев, защищаемых сорокатысячным казацким реестровым войском. Восточная Украина, в которую хоть и техническим, но все же официальным Зборовским трактатом был запрещен вход польской армии, перешла под власть украинского гетмана и Генеральной войсковой рады.
На походном совете побратимов и сам немного успокоившийся Хмельницкий объявил, что «Мы, несмотря на полную невозможность этого, саблями добыли себе независимое политическое существование и добились максимума того, что можно было сделать в этих ужасных условиях, оставив себе все шансы в дальнейшей борьбе за независимость Украины».
На лицах полковников появились исчезнувшие, кажется навсегда улыбки и Богдан, глядя на родные лица товарищей по оружию, среди которых уже навсегда не было Ганджи, Кривоноса и Кричевского, спокойно добавил, что не надо забывать о том, что невменяемый польский сейм все равно не утвердит и вообще отменит Зборовский договор, но это для добрых казацких героев совсем не новость, как и не новость то, что надо, наконец, решить нерешаемую проблему Крымского ханства. На слова одного из полковников, что “мы можем противопоставить этой чудовищной ляшской силе только кровавую обиду и беззаветную храбрость”, гетман Войска запорожского задумчиво ответил:
– «Tempora muantur» – «Времена меняются».
Военная компания 1649 года была закончена. Украинская революция продолжалась.
– «Tempora muantur» – «Времена меняются».
Военная компания 1649 года была закончена. Украинская революция продолжалась.
* * *Зборовский договор для Варшавы, само собой, не значил ничего. Уже в сентябре по всей Речи Посполитой стали расходиться подметные листы и пасквили, в которых «тайный шепот предупреждал всех, что мир, который служил к унижению шляхетского сословия и достоинства? не мог быть продолжителен: это значит присыпать пеплом огонь, который со времени вспыхнет снова».
На Украине посполитые читали другие листовки: «Что значит в Польше король? Ляхи народ непостоянный, они не повинуются своим королям и живут между собой в несогласии. Каждый, сколько в польской земле ляхов, хочет свое слово поставить выше слова другого. Они пишут договоры и от них отрекаются».
В ноябре сейм, конечно, не утвердил Зборовский трактат. Шляхта в самозабвенном угаре неостановимо орала, что этим договором с казаками, то есть с хлопами и быдлом, король посрамил честь польской нации и сделал ее игрушкой схизматов и данницей неверных. Королята и нобили распространяли в поветах слухи, что король Ян Казимир хочет ввести в Речи Посполитой самодержавие и этого допустить нельзя.
Во главе оппозиции Зборовскому договору с украденным львовским миллионом выскочил Бешеный Ярема, объявивший себя «единственным защитником польской свободы»/ Вишневецкий подстрекаk пьяных в грязь панов прокричать на сейме его великие коронным гетманом, чтобы геройский князь мог отомстить этим ракалиям казакам, и заявляя в узком кругу:
– Если сейм не сделает по-моему, я сам наварю Речи Посполитой такого пива, что будет горше Хмеля.
Тайная стража казацкого гетмана аккуратно донесла эти неосторожные княжеские слова польскому королю, и Ян Казимир прилюдно поклялся, что пока он на троне – Вишневецкому великим коронным гетманом не бывать! Правильное решение, ваша ясновельможная милость.
Королята с урчанием сцепились с Яном Казимиром за власть, объявив Зборовский договор «бесчестьем Польской Короны и Великого княжества Литовского». Король громко огрызнулся: «Вы, нынешний злой народ, добрую славу наших рыцарских предков погубили и всей отчизне такое зло причинили, что и стыдно в хрониках описать – меня, монарха своего, чуть в узники неприятелю не выдали, спасаясь бегством и прячась под возы».
Король попытался загнать Хмельницкого в смертельную политическую ловушку, то ли предложив, то ли приказав вместе с Ислам Гиреем напасть на Московское царство. Богдан улыбнулся Яну Казимиру, вежливо отказал и в ловушку не попался, документально известив о ней царя Алексея Михайловича.
* * *По приходе войска в Чигирин гетман заявил на Генеральной Раде Войска Запорожского, на которой присутствовали от каждого полка по три старшины и четыре казака:
– Радуйтесь, братья! Под Зборовом казацкая сила была поставлена на весы со шляхетской мощью и перевесила! Теперь весь мир узнает, что такое украинские казаки. Были у нас времена страшные, а теперь они минули, не будет у нас ни панов, ни ляхов, а будет на свете Украина – лучшая на свете земля!
По усим усюдам читали универсал Богдана Хмельницкого о том, что под Зборовом «был вщент потоптан гонор ляшской шляхты», и на государственном уже Днепре наступило время всеобщего восторга, которое день и ночь работавший над Украинской державностью народный вождь прерывать не торопился – слишком долго ждали свободы миллионы людей. Дождались, можно и вечерю устроить, что и гетману хоть куда! Наливай, хлопче, ковш полнее, чтобы через край лилось, как у нас на душе! Нам на здоровье – врагам на погибель! На погибель врагам – а людям на счастье!
* * *Выпестованная и устроенная Богданом тайная стража докладывала ему все, что происходило и делалось в сенате у короля и у канцлера, уверенно проникая в тайны варшавских и виленских кабинетов, в государственные и политические замыслы Речи Посполитой. Из-за перехваченного связника-монаха погиб личный камердинер Яна Казимира, резидент гетмана Василий Верещака, расстрелянный чуть не в королевском замке. На место павших героев вставали новые отчаянные бойцы, и Хмельницкий всегда принимая только выверенные решения, основанные на надежных и многосторонних донесениях и информационных обзорах.
Уже через считанные часы он получил из польской столицы известия о том, что королята, магнаты и нобили на тайном совете решили обманывать казаков сказками о грядущих вот-вот привилеях только до тех пор, пока не будет готова новая наемная армия вторжения. Читая последнее донесение Верещаки, Хмельницкий грустно улыбался – когда на совете дошло до проблемы оплаты немецких наемников, королята, конечно, расстроились, денег не дали, но предложили ввести в государстве новый чрезвычайный налог «на разгром казаков», дело не одного месяца даже при невозможном полном согласии шляхетских поветовых депутатов. Торгуйтесь, панята, гребите чужое золото как курица лапой, а мы уж не задержим создание и укрепление новой державы.
Особые службы канцлера и сената получили приказы «изыскать все возможные средства, чтобы уничтожить Хмельницкого и в зародыше удавить рождающуюся Украину». Богдан всегда любил применять ум и хитрость, а не военную силу, болезненно принимая гибель каждого своего великолепного воина, понимая, что строить новое государство должны лучшие из лучших, а не только те, кто остается в живых после бесконечной домашней войны. В искусстве политической интриги и даже контрпровокации Варшаве до Чигирина было как до Луны, но она пыжилась и пыжилась, пытаясь сделать хотя бы вид, что разбирается в давно выработанных общеевропейских приемах информационно-психологического противодействия. Надо же – куда боевой и опытный казацкий конь с копытом, туда же и обожравшийся от лени и безнаказанности шляхетный рак с загребущей клешней.
В Киеве из Варшавы прислали номинальным воеводой и переговорщиком Адама Кисела и это посмешище Польской Короны, с удовольствием используемое Хмельницким для дезинформации сената, тут же начало лицемерно и лживо уверять Чигирин в неразрывной дружбе и вечном мире, забывая, естественно, сказать, что Речь Посполитая вовсю готовится к казачьему разгрому.
Пользуясь Зборовским затишьем, богатые шляхтичи с собственными жолнерами-наемниками от Вислы начали возвращаться на Волынь и Подолье, по гоноровой привычке сажая на кол тех, кто им не нравился, и до кого можно было дотянуться. По всей Украине тут же загремело: «Люди! Вот награда за ваше терпение! Вот образцы панской милости – наши братья на кольях! Мы опять вложили головы в то же ярмо, которое только что скинули со своей шеи. Панам наплевать на христианские заповеди. Они никогда не смотрят на то, что праведно, лишь бы была им корысть. Товарищи! Сделаемся божьими слугами на праведное мщение за муки наших братьев, еще дышащих на кольях! Оружия! Бить их всех, больших и малых панов – шляхтичей! Кара выродкам за их злодейства!
Не медливший ни минуты Хмельницкий тут же отправил на Брацлавщину и Волынь народного героя Данилу Нечая, в сопровождении десятков тысяч казаков и посполитых, обучавшихся казачеству в почти боевых условиях. Гетман заявил сенату: – Народ восстал против панов-садистов! Ведите себя достойно, шляхтичи, если можете. У вас от былой славы остались только надменность и пыхатость!
Посполитые перерезали вернувшихся панов вместе с их наемной охраной, а яростный, как и Rривонос, Данила Нечай враз стер карательный трехтысячный отряд известного князя Корецкого. Самые резвые понята успели убежать от смерти к Киселу в Киев, но киевляне тут же выперли их из древней украинской столицы в предградья.
Ян Казимир нога за ногу послал шляхте увещевание не возбуждать своими необузданными жестокостями новый яростный мятеж. Паны растопили этими предупреждениями печки и тут же стали невменяемо орать, что «этот же огонь будет и Хмелю, дайте только нам подняться!»
Богдан совсем не собирался дать панятам окрепнуть, прекрасно понимая, что нельзя всегда и везде заменять силу хитростью. Он заявил королю, что не может успокоить народ без юридического документа. Сейм напрягся сквозь зубы и 16 января 1650 года полуутвердил Зборовский трактат, копии которого гетманская канцелярия не медля разослала по всей Европе.
Богдан и Ян Казимир одновременно издали универсалы, в которых призывали, чтобы не вошедшие в сорокатысячный реестр посполитые – казаки опять подчинились своим панам, которые ненадолго притворились, что будут вести себя скромно. Хмельницкий понимал, что не бывать казаку хлопом, и передал в сенат присланные ему Нечаем, идеалом мужества, народные обращения: «Если тебе, Богдан, нравится оставаться в панской неволе, поступай, как хочешь. Мы же продолжим борьбу и выберем себе другого гетмана».
В сопроводительном письме Хмельницкий аккуратно заявил Варшаве: «Что можно сделать с возбужденными шляхетскими насилиями народом? Пока из маленького дерева вырастет большой дуб, надо ждать много лет». Легитимность и отсутствие интервенции – это необходимо Украине, но гетман совсем не собирался давать в обиду ни одного своего боевого хлопца: «Кто тронет селянина пальцем – того я трону саблей!»