Расстроенный потерей венецианских дукатов, так и не полученных за сорвавшийся казацкий поход в Турцию, Ян Казимир собрал в варшавском королевском дворце чрезвычайный сейм, на котором почему-то обреченно назвал Богдана Хмельницкого «заклятым и закоренелым врагом Польской Короны, который без устали ищет разнообразные способы увеличить свое могущество».
Гетман тут же во всеуслышание отозвался из Чигирина: «Вы, ляхи, все хотите побольше проглотить, хотя хорошо знаете, что можете лопнуть. Ваш гонор от тайного страха, который навсегда вошел в вашу кровь. Горлом своим ответит шляхта за издевательства над людьми».
В декабре 1650 года чрезвычайный сейм Речи Посполитой впервые разделился. Западные поветовые послы и магнаты требовали сохранить с победившими трижды казаками статус кво. Шляхтичи и нобили во главе с Вишневецким, Потоцким и Конецпольским, потерявшие украинские земли, яростно орали, что не будут игрушкой изменника Хмельницкого и его быдла и не отдадут ему Украину, которая не только обильна до невозможности, но и хорошо прикрывает Польскую Корону от почти ежегодных атак Турции и Крыма.
Все разумные слова умных поляков о том, что украинцы тоже христиане и люди, с размаху отвергались хотевшей беззаботно пить, жрать и издеваться шляхтой, ревевшей: «Как козел никогда не будет бараном, так и схизматик не будет защитником католиков, хранящим шляхетные вольности. Пусть Хмельницкий не брыкается – мы заткнем его требования ему в горло».
24 декабря сейм с возбуждением отменил Зборовский договор, объявил войну украинскому гетману, потом постановил собрать сорокатысячную польскую и пятнадцатитысячную литовскую армии вторжения, нанять как можно больше наемников из Европы, и вообще, гетманам Потоцкому и Калиновскому в течение шести недель покончить с Хмельницким.
Вся Речь Посполитая была обложена чрезвычайным сумасшедшим налогом в 28 миллионов золотых флоринов «для уничтожения заклятого врага и изменника, который поклялся в гибели нашей отчизны».
Богдан тут же прислал открытое письмо Яну Казимиру: «Не доводи нас до крайности. Соблюдайте Зборовский договор и не принуждайте, чтобы мы искали себе помощи. Вы, ляхи, хитростью и неправдой хотите с нами войны – будете ее иметь!»
Хмельницкий собрал в Чигирине Генеральную Раду, которая традиционно решила не встречать врагов в своем отечестве, убивая в себе бодрость духа, с которой была добыта свобода, а идти вперед, сея у неприятеля страх и смятение: «Идем на короля! Лучше смерть в бою, чем неволя!»
Казацкие полки собрались у Ставиц, чтобы по Бугу встретить армии вторжения. Хмельницкого очень расстроило вежливое письмо маленького турецкого султана: «Мы послали хану строгое приказание, чтобы он не обращал своих глаз и ушей к Польше и защищал вас от поляков своим войском».
Богдан понимал, что самолюбивый Ислам Гирей получил хороший повод для удобного хану политического и военного маневра.
Развязка 1651 года приближалась и звали ее Берестечко.
* * *10 февраля 1651 года будущий герой польских Канн и пожизненный польный гетман Мартин Калиновский со своим заместителем – региментарем Ежи Ландскоронским во главе новой армии вторжения атаковали Брацлавщину. Навстречу двадцатипятитысячной армии жолнеров и наемников вышел трехтысячный Брацлавский полк Данилы Нечая, укрепившийся перед Винницей в небольшом местечке Красном. Богдан Хмельницкий, к которому вот-вот должны были подойти союзные перекопская и нагайская орды, объявил сбор полков у Белой Церкви и в помощь Нечаю отправил войсковую группу Ивана Богуна.
20 февраля, в ночь на Прощенное воскресенье перед Великим постом, в которое не воевали веками, армия вторжения от Бара атаковала Красное. Жолнеры резкой атакой перебили боевое охранение и ворвались на улицы местечка, в котором народный герой Данила Нечай почти успел организовать оборону. Брацлавцы стреляли по полякам с крыш домов и от заборов, все секли друг друга как капусту и отчаянный ночной рукопашный бой казаков, которых было почти в десять раз меньше, сильно сократил нападавших солдат. С рассветом на прямо заваленных трупами улицах Красного были установлены орудия, которые разнесли казацкую оборону. Нечай погиб, а остатки его полка, сумев отбить и вынести его тело, закрылись в небольшом укреплении на холме. Жолнеры, неся большие потери, расстреляли брацлавцев из пушек, в ожесточенной схватке побили казаков и, конечно, стерли Красное вместе с мирным населением с лица земли. По приказу польного гетмана тело народного героя Данилы Нечая вытащили из могилы, разрубили на куски и бросили в реку на корм рыбам. Калиновский и Ландскоронский на глазах всей армии дрались из-за полковничьей булавы Нечая и показывали друг другу кукиши, и смотрели на этот позор мертвыми глазами опытные жолнеры, понимая, что ждет их на Украине совсем не победа, а только смерть.
Поляки начали массовые убийства населения между Бугом и Днестром, дотла разграбили Жаргород, Ямполь и Стену, а довольный тысячами смертей женщин, стариков и детей Калиновский нагло лгал в письме Хмельницкому, что режет людей из-за бесчинств Нечая, а поляки, эти мирные люди, вообще не собираются воевать. В следующем письме польный гетман радостно сообщил сенату, что начал очистку Украины от ее населения и идет на Винницу, Белую Церковь и Киев, vivat.
В помощь винницкому полковнику Богуну, Хмельницкий направил войсковую группу уманского полковника Иосифа Глуха, усилив ее Миргородским, Полтавским, Прилуцким, Лубенским и даже своим гетманским Чигиринским полками. Богдан был почти спокоен и досконально выверял и готовил военную компанию 1651 года. Гетман знал, что герой Богун с любым количеством казаков не по зубам любому количеству шляхтичей, и уж не корсунскому позорнику Калиновскому тягаться с характерником Иваном Богуном, который на всю Украину передал Богдану Хмельницкому, что будет со своими такими же отчаянными как он бойцами держаться до прихода основного гетманского войска хоть против всей Польши. 28 февраля сокращенная Нечаем армия вторжения подошла к Виннице, перед которой оставался только Южный Буг и Кальницкий казацкий полк.
* * *Он стоял один на берегу реки, знатный шляхтич, великолепный, прекрасно образованный, инженер-фортификатор, спокойный как сама польская смерть, и это было так страшно, что передовые колонны польской армии вторжения, вывалившееся на снежную полосу заледенелого Южного Буга, мертво остановились. Все солдаты хорошо знали, кто этот одинокий всадник в блестящих доспехах, уже давно вызывавший у них ужас и одеревенение всех членов.
«Богу-у-у-у-у-н» – эхом раскатилось по всей линии жолнеров, остановившихся, как вкопанные. Вперед вылетел Ландскоронский и стал кричать, что Богун – это просто казак из мяса и крови и он один, совсем один, и надо только перейти этот речной лед, чтобы переночевать, наконец в теплых домах, а не промороженных насквозь шатрах и шалашах. Февральский мороз был силен, жолнеры приободрились и широко-медленно двинулись вперед.
С винницкого берега раскатился орлиный клекот. Солдаты подняли голову и увидели, как одинокий всадник сделал жест булавой, и по всему длинному-длинному бугскому берегу появилась грозная и молчаливая стена казаков Кальницкого полка. На польской стороне все остановилось и затихло.
Вперед с криком выехал сам Калиновский и ротрмистры стали кричать по всему фронту его слова, что казаков только три тысячи, а солдат более двадцати, а значит, впереди только победа. Хорошо слышавшие команды польские линии не двигались с места и по команде польного гетмана вперед выехали сразу несколько самых наглых и разговорчивых панов, закричавших на ту сторону реки:
– Еще не присмирели, собаки? Мы вымотаем вам кишки, вырвем сердца и отдадим воронам!
В хоругвях одобрительно захохотали и тут же ветер донес казацкий ответ:
– Приходите, только не забудьте взять с собой вашу благородную шляхетскую кровь. И не сейте, ляшки, больше на Украине хлеба, потому что на жатву не найдется для вас ни кос, ни серпов.
Гоноровое панство очень не любило, когда им говорили об уменьшении их доходов. С польского берега злобно понеслось:
– Молчать, хамы, не рассуждать! Хлопа хоть в трех водах вари, все равно от него будет разить лайном. Нет и не будет у этих тварей шляхетства. Ползайте, выродки, у наших ног и просите милосердия. Вот мы покажем сейчас дарованные вам богом права! Рвань схизматская, сволочь, хлопы! Вы всегда останетесь быдлом. Закатуем, гадюки!
Выехал на шаг вперед из фронта своего полка Иван Богун и во враз наступившей тишине громко ответил всей коронной армии и многоголосое характерное эхо его отчетливых слов странным образом докатилось до каждого из двадцати тысяч жолнеров:
– Каты пучеглазые! Глядите, у вас от алчности уже шкуры лопаются. Горлом своим ответите сейчас за свои преступления. Дождались, глистюки, с вашими никчемными полководцами, захрипите под нашими руками, посинеете, высунете языки и с мертвым ужасом выпучите ваши жабьи глаза!
– Молчать, хамы, не рассуждать! Хлопа хоть в трех водах вари, все равно от него будет разить лайном. Нет и не будет у этих тварей шляхетства. Ползайте, выродки, у наших ног и просите милосердия. Вот мы покажем сейчас дарованные вам богом права! Рвань схизматская, сволочь, хлопы! Вы всегда останетесь быдлом. Закатуем, гадюки!
Выехал на шаг вперед из фронта своего полка Иван Богун и во враз наступившей тишине громко ответил всей коронной армии и многоголосое характерное эхо его отчетливых слов странным образом докатилось до каждого из двадцати тысяч жолнеров:
– Каты пучеглазые! Глядите, у вас от алчности уже шкуры лопаются. Горлом своим ответите сейчас за свои преступления. Дождались, глистюки, с вашими никчемными полководцами, захрипите под нашими руками, посинеете, высунете языки и с мертвым ужасом выпучите ваши жабьи глаза!
Завыла от бешенства вся армия вторжения и во весь конский мах вылетела на бугский лед многокилометровым фронтом. И показалось разгоряченным жолнерам, что словно бы пятятся испуганные казаки от катившегося на них ужаса смерти и тысячами полетели вперед с ревом и свистом, и хриплыми криками vivat солдаты, отсчитывая оставшиеся до победы триста метров ледяной казацкой реки Южный Буг.
Вдруг на самой середине еще белого льда появилась бесконечная широкая водная колея. Это сотни и сотни шляхетских коней проломили своими железными копытами такой казавшийся крепким лед. В мертво смотревшую на своих, наконец, случившихся жертв воду, во главе с Ландскоронским ушли все передовые польские линии. Бесценный арабский скакун вынес региментария из ледяной смерти, но так повезло только ему одному. По всей реке у Винницы выли сотни и сотни и сотни железных жолнеров, с ужасом навсегда уходивших в эту страшную ледяную воду, а уже слева и справа от прорубленной во льду колеи вынеслись вдруг казацкие тысячи во главе с Богуном и ударили по останавливающимся в шаге от холодной смерти хоругвям, и сотни, и сотни их навсегда упали на сделавшейся красным от увиденного кошмара лед.
Морозной ночью казаки Богуна прорубили в реке длиннейшую прорубь и перед самым рассветом, когда вода покрылась утренним ледком, набросали по всей реке соломы, скрывшей их ночные труды. Через несколько часов бесконечные польские цепи с размаху влетели в бесконечные казацкие проруби и жолнерам совсем не помогло, что было их семеро на одного. Лучшие и заслуженные воины, традиционно атаковавшие впереди, ушли под лед, а по течению реки казаки десятками вылавливали из воды польские знамена.
Калиновский с трудом собрал одеревеневшую от ужасного кошмара армию и приказал стереть Богуна и Винницу с лица земли. Несколько дней трехтысячный Винницкий полк в таборе у монастыря отчаянно отбивал непрекращающиеся штурмы уже не двадцатитысячной армии вторжения, завалив польскими трупами все валы и укрепления. Жолнеры сожгли давно пустую Винницу зажигательными бомбами, а польный гетман, неся колоссальные потери от штурмов, а еще больше от ночных вылазок Богуна, совсем завяз под городом, что и обещал герой Иван герою Богдану. Жолнеры заранее деревенели, ожидая ночной атаки всадника в блестящих доспехах и его отчайдухов, всегда бившего в разные стороны, и никак не могли пройти вглубь днепровской Украины.
* * *Через неделю после ледового побоища на Южном Буге к Виннице в нужных местах тихонько подошли уманцы Иосифа Глуха и полтавцы Мартина Пушкаренко, стерев перед этим в пыль польские хоругви прикрытия.
Ночью Богун вывел в поле всех своих казаков и прямо в лоб полетел на польские линии. С воплями радости пятнадцать тысяч жолнеров бросились окружать сошедшего, наконец, с ума винницкого полковника, и через час окружили-таки его боевых хлопцев со всех трех сторон. Когда поляки совсем втянулись в яростную и кровавую рубку, с трех сторон ударили по ним свежие казацкие полки и армии вторжения почти не стало.
Бросив по гоноровой привычке множество раненых, оружие и обоз, жолнеры, в панике стреляя по своим, бежали в хаосе сами не зная куда, и шляхтич-участник винницкого дела писал: «Словно боязливый человек, когда видит в лесу несколько волков, то ему представляется огромная стая, хотя их число невелико. Так точно от этого бежали и мы, а нашим глазам представлялись ужасные химеры. Удалось спасти только часть артиллерии. Такое смятение произошло, что походило на пилявецкое дело».
Четыре дня гнали поляков казаки Богуна до Янушинцев и Бара, за месяц боев на Брацлавщине сократив коронную армию вторжения вдвое. Еще долго оставшимся в живых после «проклятого калиновского дела» жолнерам на всю Речь Посполитую снились ночные кошмары, в которых им, бегущим от винницких холмов, вслед кричал этот удивительный характерный герой: «Эй, пилявчики, не туда тикаете, Висла – там!»
Армия Польской Короны, все больше и больше пополняемая наемниками, стала привыкать к постоянному позору. Еще остававшиеся в живых настоящие воины стали говорить прилюдно в глаза своим никчемным гетманам и региментарям, что им приличней быть сельскими пастухами, а не коронными военачальниками. По всей Речи Посполитой поползли слухи, что на варшавском кладбище, где закапывали трупы казненных казаков, один мертвец высунул из могилы руку и погрозил королевскому замку, и это пророчит большие беды Польше. Многие мистические паны еще не верили, что слухи иногда подтверждаются и становятся кровавой правдой.
В середине апреля 1651 года из Варшавы с гвардией, наемниками, двором и дамами в атаку на Украину вышел король Речи Посполитой Ян Казимир и тут же с дороги выпустил свой очередной лживый универсал:
«По сеймовой конституции Мы, лично идем для укрощения своевольных мятежников, которые вместе с неверными покушаются искоренить не только всю шляхетскую кровь, свободу, вольности и самое имя польское, но даже и святую католическую веру. Собираем всех к 5 июня в Константинове и желаем, чтобы никто под страхом закона не уклонялся от своего долга».
Лицемерный Ян Казимир и жадный сенат Речи Посполитой не сумели из-за противодействия Хмельницкого организовать антиказацкую интервенцию из Европы и поэтому начали разыгрывать в смертельной игре на выживание народа национальную, дворянскую и религиозную карты, но было уже поздно. Вся страна понимала, что украинский гетман, принципиально ни разу не зашедший с полками на польские земли, совсем не собирается резать всю шляхту и всех ксендзов, а уж тем более всех поляков, а только защищает свой избиваемый народ.
На домашнюю войну гоноровое панство собиралось очень плохо и вовсе не из патриотических чувств, а из страха потерять поместья с землей и хлопами, и польское общество уже пыталось обсуждать, зачем нужна государству подобная армия с никакими боевыми качествами. Что касается короля и сената, рулившего сеймом, то они не очень задумываясь просто вели бесконечную войну против украинского казачества и их совсем не интересовало стратегическое планирование военных компаний. Соберем больше шляхтичей и наемников и убьем всех, кто посмел на Днепре открыть свой недовольный Польской Короной рот и везде будет полный vivat!
В польской армии начались проводиться религиозные церемонии, объявлявшие поход на Украину крестовым. Король через Кисела как всегда неуклюже попробовал обмануть Хмельницкого лживыми переговорами о мире, но гетман даже не стал разговаривать с королевским хлопом, ответив Варшаве одной фразой: «Вы маните меня послами и миром, а сами посылаете на меня войска. Сами виноваты, заварили войну, теперь расхлебывайте!»
16 февраля 1651 года гетман Войска Запорожского выехал в Белую Церковь из Чигирина. Кроме угрозы с запада от армии Польской Короны, Богдан готовился отбивать угрозу с севера от войска Великого княжества Литовского Януша Радзивилла, который должен был взять Киев, Белую Церковь, Чигирин и загнать казаков в железные клещи, которые тут же будут смертельно сжаты. Слава Богу, Хмельницкий больше не боялся угроз с востока и юга – Москва если все же и соберется воевать, то только с Варшавой, а с крымским ханом, которого, несмотря ни на что лучше иметь союзником, а не врагом, всегда можно договориться.
Богдан всегда знал все, что происходит вокруг его родной Украины, а значит и был готов ко всему.
6 мая Генеральная Рада в Белой Церкви подтвердила свое решение не защищаться, а атаковать: «Бог и война хочет, чтобы мы шли на ляхов. Или погибнем, или истребим врага!». Хмельницкий предупредил Радзивилла, что в случае входа его войска на Черниговщину, украинский гетман пришлет гетману литовскому «другого Кричевского». Прикрывать Киев и север Хмельницкий поставил особый тридцатитысячный корпус наказного атамана Мартына Небабы, в который вошли Черниговский, Переяславский и все полтавские полки. Во все соседние государства из Чигирина ушли посольства с сообщениями о том, что Польша нарушила Зборовский мир и атакует Украину.