Дождавшись, пока земля подсохла после ночного дождя, по королевскому приказу двадцать хоругвей Вишневецкого в два часа дня ударили прямо в казацкий центр. За Яремой тут же двинулись немецкие наемники и даже артиллерийские батареи, а с фланга за ними пошел огромный корпус Конецпольского. Польский автор писал: «Разом грянуло несколько десятков пушек и поднялась черная туча, разрываемая огненными фонтанами. Раздался ужасный крик. Ржание коней, рев испуганных волов, вопли раненых смешались с оглушающими пушечными выстрелами, и сквозь поднявшийся дым виделись потоки крови, груды трупов в панцирях, с обнаженными саблями и ружьями в уже застывших руках, и бешеные кони, волочившие по полю своих всадников, не успевших вынуть ног из стремян и кончавших жизнь под шипами подков».
Черные тучи врагов неостановимым морским прибоем залили валы и окопы и уже рвали цепи у рядов таборных возов в невыносимом и кошмарном рукопашном бою, а вокруг гремели, орали, визжали, хрипели польский vivat и украинская «слава».
Столкновение казацкой пехоты с разогнавшейся по-настоящему тяжелой панцирной конницей было ужасающим и только своевременно предусмотренный ночью в шатре Хмельницкого удар справа в польский бок пятнадцати тысяч казаков Богуна не позволил коронной коннице до конца разорвать посполитую пехоту. На помощь гетману пришел завороженный зрелищем колоссального сражения Ислам Гирей, и татарские чамбулы Тугай-бея полетели слева направо впереди и вдоль всей линии боя, теряя сотни всадников от орудийного и ружейного огня, ведшегося почти в упор.
Двойной удар десятков тысяч опытных кавалеристов с флангов потряс войсковую группу прорыва, и бой уже кипел по всему семикилометровому фронту. Двадцать хоругвей Вишневецкого как обоюдоострым кинжалом были отрезаны от масс немецкой пехоты, орудий и шляхтичей Конецпольского. Тут же на прорвавшегося в табор Бешеного Ярему слева с резервом бросился Богдан Хмельницкий и опять противники увидели, как впереди своих полков летит этот удивительный витязь в пурпурном плаще, на белом аргамаке и с булавой в руке.
Гетман ударил, и прорвавшихся поляков не стало, только геройский Вишневецкий, как всегда спасся, традиционно бросив товарищей по оружию и по привычке уронив главное полковое знамя.
По просьбе Хмельницкого, яростно рубившегося со своими полками везде, Ислам Гирей бросил свою орду во фронтальную атаку, но был остановлен резким ударом немецкой пехоты коронного центра. Кто-то из опытных польских командиров вдруг сообразил, что надо делать, и десятки орудий стали прицельно бить по холму, на котором еще трепетал ханский бунчук.
Погибло несколько Гиреев и мурз во главе с Тугай-беем, и хан бежал с поля боя. Увидев, что холм с шатром Ислам Гирея весь покрыт разрывами бомб и бунчука нет, яростно обстреливаемая орда ринулась отступать, крича тут же погнавшимися за ней жолнерам: «не бей, достанешь Хмельницка!» На освободившееся от татар место ринулись готовые к этому польские войска, и левый казацкий фланг залил блестящий ураган.
Король одновременно атаковал Хмельницкого с фронта и с фланга, а крылатые гусары по длинной дуге бросились в казацкий тыл, помня, что именно так под Киевом были разбиты корпуса Кричевского и Небабы. Богдан мгновенно приказал пехотному табору отступать, прикрыв его кавалерией, и сумел под веерными атаками сменяющихся хоругвей отвезти до речки Пляшевки в полном порядке и со всеми орудиями, где почти не понесшая больших потерь казацкая пехота тут же стала окапываться. Конные полки гетмана стояли против кавалерийских хоругвей короля как каменные стены, а посполитые быстро возводили за ними земляные укрепления. Пошел проливной дождь, но шедшие одна за одной атаки коронного войска прекратились только в накатившихся, наконец, кровавых сумерках.
Всю ночь небо пыталось смыть с земли море пролитой руками человека крови, но у него получалось плохо. Все воины с обеих сторон спали как убитые, от изнеможения упав в сон там, где стояли, на этом превратившемся в болото мертвом поле, совсем не опасаясь внезапного нападения. Дождь лил как из ведра всю ночь, а в отчаявшемся умыться небе били и били молнии.
Устроив войско и видя, что у него есть вода, возможность стойко защищаться в новом таборе и пути отхода, Богдан Хмельницкий с характерниками и Выговским бросился за ханом, чтобы вернуть орду, без которой соотношение казацких и польских войск становилось один к трем, а значит, ни о какой победе восставших не могло быть и речи. Гетман догнал хана на следующий день через сто километров у Ямполя. Богдан почти прокричал Ислам Гирею, что его бог покарает, а Войско Запорожское мстить будет, если хан не вернется на поле боя, а сам Богдан объединится с Москвой и атакует Крым. Хан непривычно тихо напомнил Хмельницкому, что поляки сосредоточили на орде огонь почти всех своих орудий и ответил:
– Вчера на всех нас напал какой-то страх. Татары не пойдут биться. Останься со мной, я попытаюсь остановить орду и пошлю воинов помогать казакам.
Три дня Ислам Гирей останавливал татарские чамбулы и мурз, отступавших форсированным маршем по трем дорогам. Три дня хан обещал гетману помощь и тянул время, обещая и тянул, тянул и обещал, но остановил только пять тысяч воинов. Только 24 июня союзники с собранными чамбулами повернули на Берестечко, но внезапно хлынул сумасшедший проливной дождь и мурзы отказались повиноваться хану и продолжать поход говоря, что такой ливень – это совсем плохая примета. Хмельницкий с характерниками попытался вернуться к своему войску, но Ислам Гирей, окруживший его тысячей гвардейцев-сейменов с луками наготове, удержал гетмана силой, вежливо говоря при этом, что надо собрать орду у Староконстантинова, а уже оттуда идти на Берестечко. Хмельницкий стал заложником Ислам Гирея и уйти от тысяч татарских луков без сменных коней даже с характерниками было невозможно.
Оставшееся без Богдана казацкое войско во главе с Джеджалием и Богуном за ночь сделало свой новый табор неприступной крепостью, окруженной валами и рвами высотой и глубиной более трех метров. С трех сторон табор без осадных орудий взять было невозможно, на четвертой были река и болото. Оружия, боеприпасов и продовольствия было довольно и военный совет решил отбиваться на месте и ждать гетмана.
Поляки окружили табор своими валами и шанцами и взяли его в осаду. Почти триста тысяч жолнеров, наемников, шляхтичей и их военных слуг плотно обложили около ста тысяч казаков и посполитых. На королевском военном совете магнаты предлагали штурмовать лагерь сразу с трех сторон, день и ночь его обстреливать из орудий, построить плотину и затопить, говорили, что «стоит ли терять благородную кровь, чтобы получить хлопские отребья; осадим их измором и хлопы наклоняться перед нами».
Военный совет постановил держать табор под непрерывным обстрелом, выяснить возможность его затопления, на всякий случай поставил за болотом с четвертой тыловой стороны полк Ландскоронского и послал во Львов за осадными орудиями, чтобы начать удобный казацкий расстрел.
Все попытки казаков прорваться в разных местах из табора были отбиты поляками в ожесточенных ночных и дневных боях. Последней ночной вылазкой Богун перебил полк немецкой пехоты, заклепал несколько пушек и разъяренные королята решили начать с ним переговоры, объявить мятежникам амнистию, выманить из валов, обезоружить и перебить все сто тысяч, после чего объявить казацкое сословие уничтоженным, а хлопов – рабочим скотом.
29 июня прибыли осадные пушки из Львова, тут же открыли непрерывный огонь и в таборе начался ад. Поляки заканчивали инженерные работы по его затоплению и довольный Ян Казимир потребовал у казацких парламентеров и от всего Запорожского Войска выдать на расправу Хмельницкого, двадцать его полковников-побратимов, всех перешедших к нему польских шляхтичей, отдать все орудия, разорвать союз с татарами, сложить оружие и ждать решения своей судьбы от короля и сейма Речи Посполитой. Войско Запорожское улыбнулось очередному польскому лицемерию и ответило, что готово подтвердить Зборовский трактат, тут же услышав яростный вопль Потоцкого:
– Забудьте о Зборове, хлопы, и повинуйтесь! На сдачу вам два часа, иначе все пропадете!
Если бы Хмельницкий погиб, прорываясь от хана к Берестечко, а переговоры у Пляшевки вел не надменный коронный дурак-алкоголик, история Украины могла бы совсем не сложиться. Богун объявил Потоцкому, что казаки пишут договоры саблей и не боятся сложить головы в бою. Поляки усилили расстрел табора со словами: «Надо прижать этих гадин, чтобы не кусались». В ответ Богун с хлопцами совершил новую удачную ночную вылазку и жолнеры заговорили: «Черт возьми! У них люди храбры и пороху много, а у нас ветер лошадьми колышет».
Видя, что плотины почти готовы, а бойцы гибнут под обстрелами, казацкий военный совет принял решение войску прорываться из табора несмотря ни на что. Ночью хлопцы Богуна быстро сделали через болото три километровые переправы, замостив трясины возами, палатками, мешками, седлами, корзинами, бочками, одеждой. Когда Ландскоронский со всем своим полком прикрытия увидел, как на него в мертвой тишине тремя колоннами с пушками впереди страшно и неумолимо движется казацкое войско, то в бой вступать не стал, быстро ушел чуть ли не до Казина, забыв или не захотев предупредить короля о казацком прорыве.
Видя, что плотины почти готовы, а бойцы гибнут под обстрелами, казацкий военный совет принял решение войску прорываться из табора несмотря ни на что. Ночью хлопцы Богуна быстро сделали через болото три километровые переправы, замостив трясины возами, палатками, мешками, седлами, корзинами, бочками, одеждой. Когда Ландскоронский со всем своим полком прикрытия увидел, как на него в мертвой тишине тремя колоннами с пушками впереди страшно и неумолимо движется казацкое войско, то в бой вступать не стал, быстро ушел чуть ли не до Казина, забыв или не захотев предупредить короля о казацком прорыве.
Все пятьдесят тысяч казаков еще до рассвета вырвались из таборной ловушки на оперативный простор. Богун с полком тут же вернулся назад переправлять и прикрывать отход оставшихся в лагере посполитых. Непривычные к воинской дисциплине селяне увидели, что казаков в таборе почти нет, и всей громадной многотысячной массой рванулись к переправам. Напрасно Богун кричал и останавливал бегущих говоря, что все смогут уйти из табора. В хаосе и панике бегства только на раздрызганных вконец гатях погибло пять тысяч посполитых.
Наконец, поляки проснулись, увидели, что в таборе что-то происходит, атаковали его и прорвались внутрь. Две тысячи казаков Богуна яростно бились против бесчисленных вражеских хоругвей, позволив пятнадцати тысячам посполитых вырваться из шляхетской смерти. Оставшихся в таборе тридцать тысяч селян паны резали весь длинный, летний световой день с криками «нет пощады тем, кто пил шляхетскую кровь и грабил костелы!»
Вся польская армия смотрела, как на речном острове в укреплениях из перевернутых лодок бьется последний отряд прикрытия из трехсот казаков-героев. Потоцкий предложил им сдаться за сохраненную жизнь, но в ответ с острова раздалось: «Гей, хлопцы, покажем проклятым ляхам, как надо умирать!»
Великий коронный гетман пригласил на удивительное зрелище короля и Ян Казимир внимательно смотрел, как разрезаемые атакующими колоннами казаки-спартанцы обрубают пики у панцирных всадников. На все огромное польское войско трещали пробитые латы, разлетались шлемы, брызгала кровь и валились на землю и в воду воины безмолвными трупами.
Защищавшимся за перевернутыми лодками витязям опять пообещали жизнь и в ответ услышали: «для казака дороже всего свобода». Триста героев демонстративно бросили из поясов в воду все свои деньги и ценности и отчаянно отбивались, перекрыв погоне дорогу к плотинам. Видя, что наступает последний час, казаки обнялись и бросились в атаку на всю польскую армию: «Нас тут триста, як скло, товариства легло!»
Вскоре Европа читала в книге Пьера Шевалье «Война казаков против Польши»: «Остался один казак, который три часа боролся против целого польского войска. Израсходовав весь порох, он взял свою косу, которой отбивался от всех, кто хотел его схватить. Казак, пробитый четырнадцатью пулями, встречал врагов с большим упорством, что очень удивило польское войско и даже его королевское величество, в присутствии которого заканчивался этот потрясающий воображение бой. Восхищенный храбростью этого воина, король крикнул, что дарит ему жизнь. На это казак гордо ответил, что он уже не заботится о том, чтобы жить, а хочет лишь умереть, как истинный воин».
Пятьдесят тысяч конных казаков с артиллерией и пятнадцать тысяч пеших посполитых сумели вырваться из смертельного мешка под Берестечко, и ничего еще не было кончено. Разъяренные поляки говорили сквозь зубы, что «волки выскользнули из рук» и удовлетворялись тридцатью тысячами убийств, двадцатью казацкими знаменами, семью пушками, одной бочкой пороха, гетманской походной канцелярией и казной в тридцать тысяч золотых. Толком не победив, Ян Казимир привычно солгал на всю Речь Посполитую, что «под Берестечко убиты пятьдесят тысяч мятежников и казацкой проблемы больше нет».
Король приказал Потоцкому добить тех, кого нет, взять Киев и уехал в Варшаву. Шляхтичи посполитого рушения, понимая, что по дороге к Днепру погибнут в партизанской войне с теми, кого нет, заявили, что победа достигнута, закон о всеобщем ополчении соблюден, король объявил, что проблемы казаков нет, и разошлись по домам. Николай Потоцкий во главе пятидесяти тысяч жолнеров и наемников двумя дорогами двинулся на Киев, к которому с севера рвались двадцать тысяч солдат литовского войска Януша Радзивилла.
Ислам Гирей так и не отпустил Богдана Хмельницкого, о чем характерники, конечно, сообщили Богуну. Хан предложил королю обменять гетмана на всех пленных татар и деньги. Ян Казимир согласился мгновенно и сразу же послал за Хмельницким Бешеного Ярему. Иван Богун всей пятидесятитысячной казацкой конницей тут же отрезал орде дорогу в Крым, а уманский полк Иосифа Глуха в пень стер десятитысячный ханский авангард с основной добычей, отбив множество пленных.
Полковники – побратимы послали к загрустившему от явной проблемы Ислам Гирею взятого в плен его родственника-чингизида с угрозой, что если хан не отпустит Богдана, пятьдесят тысяч конных казаков вместе с партизанами-селянами атакуют расхристанную и отрезанную от дома орду без припасов и обязательно убьют монарха Крыма.
Ислам Гирей, конечно, выбрал жизнь, 3 июля у Любартова отпустил Хмельницкого и без остановок ринулся к открывшемуся, наконец, Бахчисараю. Чтобы спасти свое лицо, хан объявил, что обменял казацкого гетмана на бочку золота по его весу, которую из Чигирина привез ему Выговский, и эту неправду быстро подхватила сенатская Варшава. В сопровождении характерников Богдан рванулся в Белую Церковь и Днепру, которым угрожал двойной польско-литовский удар.
26 июня под Репками у Чернигова войско Великого княжества Литовского разгромило казацкий корпус Мартына Небабы, который погиб в бою. Радзивилл неудачно штурмовал Чернигов и повернул на Киев, взяв его через месяц без боя. По просьбе митрополита Сильвестра Косова из древнего города ушла прикрывавшая его войсковая группа полковников Ждановича и Гаркуши, закрывшая Белую Церковь от атаки с севера. Митрополит попросил великого литовского гетмана Киев не грабить, что лишь вызвало кривую радзивилловскую усмешку.
С запада на Белую Церковь быстро накатывалась польская армия вторжения Потоцкого и Вишневецкого, пленных не бравших, казнивших селян тысячами и говоривших, что «это непокорное племя надо заменить на других рабов».
От Дубно до Староконстантинова уже не было видно ни городов, ни сел, ни людей, ни животных, а только пепелища и поля в бурьяне, над которыми высоко в небе кружили одни птицы. Новая армия еще радостно дошла до Любартова, где ее ждало письмо вернувшегося в Белую Церковь гетмана: «Вы не завоюете нас никогда, знайте это!»
* * *По всей казацкой стране опять зазвенела сталь, затрещало ломающееся оружие, загремели удары нечеловеческой злобы, вихрем сыпались искры, клинки от ударов отлетали от эфесов, брызгала и брызгала кровь и ужасающая куча грызших друг друга зубами шляхтичей и казаков, при захвате разбивавших себе головы о камни и деревья, с ревом и воем «Бей быдло!» «На погибель ляхов!» катилась по жертвенно-кровавой украинской земле. Жолнеры писали в Варшаву: «По лесам и чащам часть наших неосторожных ловят, а других стреляют из самопалов».
Богдан Хмельницкий без потерь, но с трудом добравшийся с характерниками от хана домой, слава Богу, был жив и энергичен, как никогда: «Вы хотите казацкой гибели? Нет, панята! Если с Польшей нельзя сладить, так отделиться от нее со всем народом навсегда! Не поймают его опять ни польские ведьмы, ни литовские колдуны!»
Вся Украина читала новый универсал своего неустрашимого вождя:
«До зброи! К оружию! Поднимемся за отчизну, как штормовой вал, сольемся в одну реку и потопим врагов. Задрожит панская кривда в неправедных дворцах и замках, услышавших справедливый призыв: На погибель всем кровопийцам!
Не оставим нашу родину в беде или пусть наши души никогда не узнают радости, и пусть загрызет их тоска, и мы умрем без покаяния и креста, а волки разнесут по оврагам наши кости.
С кровью, с мясом сорвем с себя ляшское иго! Лучше умрем за волю, чем отдадим жизнь на потеху панам. Умрем, так хоть будем знать, за что. Молись, шляхетная сволочь, только Господь, слава Богу, выродкам не помогает.
Гойда, хлопцы, руби их в капусту! Да не прейдет в казацком сердце справедливое возмездие в свирепую ярость. Золотые герои, украинские рыцари! Никогда не исчезнет ваше доблестное казацкое имя. У нас где куст-крак, там казак, а где байрак – там сто казаков.
Богатая и обильная Украина стонет и плачет по свободе и счастью, которые забирают бесконечные потоцкие, конецпольские, вишневецкие. Они четвертуют наших героев, превращают людей в пепел, льют потоки невинной крови, выжигают все дотла.
Нас не сломить! Пыка черна, но душа бела. Пока на Украине есть хоть капля казацкой крови, борьба будет идти не на жизнь, а на смерть.