И пусть теперь я работаю в МВД, пусть у меня есть звание и должность, но я — гражданка Диптауна.
А уже потом — гражданка России.
— Я самая обыкновенная, — отвечаю я Томилину. — Только я здесь живу. Понимаете? Это плохо, наверное, что я здесь живу. Я, может, так и состарюсь в этом теле. И по службе никуда не продвинусь, мне это неинтересно. Зато я вижу то, чего вы не видите.
Томилин смотрит на Дениса, кивает, и тот быстро выходит. Косясь на меня… и вроде бы с симпатией.
Неужели он тоже доволен, что проект по созданию дайверов провалился?
— Начистоту… — хмуро спрашивает Томилин. — Вы довольны, что всё так кончилось?
— Конечно, — говорю я. — Извините…
— Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной. И не ради самого государства, ради мирных граждан, понимаете?
— Нет, не понимаю, — честно отвечаю я. — Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось работы?
— Мы? — Подполковник интонацией выделяет слово.
И я киваю:
— Мы. Те, кто живёт в глубине.
— Это ваш настоящий облик? — неожиданно спрашивает Томилин.
Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:
— Да.
— А у меня — не совсем. — Он внезапно улыбается. — Нехорошо получается… Ну и что вы напишете в отчёте?
— Чистую правду, — отвечаю я. — Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено… за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю — это лишь часть программы перевоспитания осуждённых.
Томилин кивает.
— Разрешите идти? — спрашиваю я. — Мне надо заняться отчётом.
— Я завтра буду в управлении, — говорит Томилин. — Со своим отчётом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю… согласно правилам хорошего тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.
Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.
Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?
Интересно, конечно…
— Половину ночи я провожу в глубине. А в девять утра ещё сплю, — отвечаю я. — Извините. Конечно, если это приказ…
Томилин качает головой:
— Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.
И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его — настоящего. Не молодого и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину — не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать своё дело.
Мне даже становится его жалко.
Но жалость — это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.
— Всего доброго, — говорю я, прежде чем уйти.
Памятник Последнему Спамеру всё так же облеплен молодёжью. В глубине много памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там всё что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур… страшненькое место.
В общем-то это конец всего в глубине. Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мёртвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.
Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь — нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине. Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?
Памятники — это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.
И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво — оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла — в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх — в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевёрнутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть…
Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не смогла собрать. Вместе с первой влюблённостью, первой настоящей обидой, первым визитом в глубину, первым предательством…
— Разрешите?
Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю и чуть сдвигаюсь в сторону.
— Наверное, над нами стоит посмеяться, — говорит Чингиз вполголоса. — Все способности… они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети. По одной лишь команде из МВД.
— А как ты вошёл? — спрашиваю я.
— По старинке. С телефонной линии. — Чингиз садится рядом.
— Я вас не сдавала, — говорю я. — За вами следили с самого начала. Просто шум поднимать было не выгодно. Поэтому игнорировали… а когда стало нужно — отключили.
Он кивает. И молчит — хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос.
— А как ты меня нашёл? — спрашиваю я. — На мне маркер?
Чингиз качает головой:
— Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников… Дашь глотнуть?
До палатки с бесплатным пивом — несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как не становятся дайверами.
— Спасибо, — говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. — Спасибо. Я верил, что ты всё-таки на нашей стороне.
— При чём тут я? Я же ничего не делала.
— Делала, — уверенно отвечает Чингиз. — Ты не хотела, чтобы у них получилось. Может быть, единственная из всех, кто наблюдал за экспериментом, — не хотела.
— Ну и что? Мало ли чего я не хочу.
— Глубина — это больше, чем принято думать, — убеждённо говорит Чингиз. — Это не только среда обитания. Это что-то ещё. Мы — частички глубины. Она становится такой, какой мы хотим её видеть. Если бы все хотели заполнить улицы штампованными дайверами — это бы случилось. Но надо было, обязательно надо было, чтобы кто-то из следящих за экспериментом не желал успеха этой затее…
Смешной он. Взрослый ведь человек…
— Ну хорошо, пускай это всё моя заслуга, — соглашаюсь я. — Уговорил.
Чингиз улыбается и возвращает мне пиво.
— Твой приятель, Стеков, он и впрямь отправился в тюрьму худеть? — спрашиваю я.
— Бог его знает. — Чингиз пожимает плечами. — Я не всегда понимаю, когда он серьёзен. Он и сам, наверное, не всегда это понимает… Карина?
— Да? — всё ещё глядя в небо, отвечаю я.
— Из меня никудышный ухажёр, — самокритично признает Чингиз.
Не сомневаюсь. На него небось ещё со школы девицы пачками вешались. Такие учатся от подруг уворачиваться, а не ухаживать.
— Но виртуальное пиво — это не самое лучшее, что есть на свете, — продолжает Чингиз. — Можно пригласить тебя в ресторан?
Ух ты… Не было ни гроша, да вдруг алтын… И Томилин, и Чингиз.
— Чингиз, — отвечаю я, морщась. — Хочешь, расскажу историю?
— Расскажи.
— У меня была в детстве игрушка. Паззл. Очень красивый… там был рыцарь и принцесса… они тянулись друг к другу. Я его собрала… весь. Только одного кусочка не хватило. Между рукой принцессы и головой рыцаря. Понимаешь, этот кусочек забыли положить в коробку!
Чингиз молчит.
— Я, наверное, такая принцесса, — продолжаю я. — К кому ни потянусь — ничего не получается. И ты ко мне не тянись.
— Знаю я про этот паззл, — вдруг отвечает Чингиз. Голос его меняется, становится смущённым, даже виноватым. — Ты в курсе, что все эти мозаики нарезаются случайным образом, по рассчитанным на компьютере схемам?
— Ну…
— У тебя бывало так, что вместо одного кусочка ты вставляла другой? И он вроде бы даже подходил… зазор оставался, но крошечный, незаметный…
— Бывало.
— Так вот, однажды паззл раскроили очень неудачно. Его стало возможно собрать двумя способами. Если собирать неправильно, то получались щели — но совсем маленькие, незаметные. А в центре оставался пустой кусочек. Скандал был чудовищный, не меньше трети купивших паззл собрали его неправильно и засыпали фирму рекламациями.
— Врёшь? — растерянно спрашиваю я. — Ну не могло так получиться!
— Случайно, может быть, и не могло, — признает Чингиз. — Но фирму хакнул по сети один молодой и не в меру бесшабашный русский хакер… он решил пошутить, посидел ночь за расчётами… и вовсе не задумался, что от этой шутки десять тысяч человек… Честное слово, Карина, потом я понял…
Как жалко, что виртуальная посуда не бьётся!
Я обрушиваю бутылку на голову Чингиза, но он успевает отскочить.
— Ты жалкий, гнусный, бесчувственный, трусливый урод! — Я захлёбываюсь в поисках подходящих эпитетов. — Ты!..
— Почему урод? — возмущается Чингиз, держась на безопасном расстоянии. — Карина, честное слово, я раскаиваюсь!
— Знаешь, как я ревела? — кричу ему. — У меня, может, с тех пор психическая травма!
За нами с любопытством наблюдает весь сквер. Включая прогуливающегося полисмена. Второй день подряд, на том же самом месте… Вот позорище-то…
— У меня есть знакомый психоаналитик… — Чингиз ловко уворачивается. — Карина, ну прости! Я тогда был молодой и глупый!
Я поворачиваюсь и гордо иду прочь от памятника. Из толпы кто-то улюлюкает. Чингиз догоняет меня и жалобно просит:
— Слушай, это ведь было пятнадцать лет назад! Да убей я кого — меня бы уже выпустили! Карина, чем я могу… искупить?
Останавливаюсь, меряю его взглядом. Говорю, чеканя каждое слово:
— Завтра. В восемь. У моего подъезда. С букетом цветов, и учти, розы я не люблю.
— В восемь… — страдальчески повторяет Чингиз.
— В восемь вечера, — уточняю я.
Не зверь же я, всё-таки…
— Мне, право же, очень стыдно, — снова начинает Чингиз.
— Проваливай, и чтобы я до завтра тебя не видела! — командую я. Чингиз кивает — и растворяется в воздухе.
— Дайвер… — только и говорю я.
Прохожу ещё несколько шагов — и начинаю смеяться.
Над собой. Над маленькой девочкой, которая хотела собрать паззл побыстрее и предпочитала не замечать неточностей. Придумавшей для себя целую философию. Над глупой девочкой, которая никак не хотела взрослеть.
Интересно, за сколько дней я сумею собрать паззл правильно?
1100.1 «Зеркала» (Синий финал)
Кто я?
Самой бы хотелось понять. Все мы, предпочитающие жить в глубине, странные. У всех свои причуды. Но когда причуд становится слишком много, разница между ними стирается.
Ну что с того, что моя подруга занимается в глубине прыжками с парашютом, а в жизни боится высоты? Что с того, что мой первый виртуальный муж в конце концов оказался десятилетним украинским шалопаем? Что с того, что я иногда люблю зайти в лес, который раскинулся вокруг Диптауна — бесконечный и довольно-таки унылый лес, он просто «заполняет фон», — зайти, и бродить часами в клочьях серого утреннего тумана… там всегда утро, всегда полумрак, и конца этому лесу нет…
Все мы настолько странные, что становимся обыкновенными…
— Я самая обыкновенная, — говорю я Томилину. — Ну… я больше других брожу в глубине, вот и всё… Может быть, потому и поняла.
— Денис, выйди, — глядя на меня, командует Томилин. — Знаешь… что делать.
Программист выходит. А Томилин делает шаг ко мне, крепко берёт за локти, заглядывает в глаза, говорит, переходя на «ты»:
— Ты откуда, девочка?
Пытаюсь вырваться, но он держит крепко. Без грубости, но и не вырваться…
— Вы же видели мои документы…
— Твои документы не стоят клавиатуры, на которой их набирали! В Управлении по Надзору нет сотрудницы Карины Опекиной!
Может быть, у него дип-психоз?
— Что же вы тогда меня не арестуете… — бормочу я, пытаясь высвободить руки. Когда человек «заблудился», с ним лучше не спорить. Надо переубеждать, надо быть логичным.
— Я сообщил… наверх… велели ничего не предпринимать. Сказали, что ты осуществляешь инспекцию… от другой инстанции. — Томилин вдруг отпускает меня, садится за свой стол. — Так откуда ты? ФСБ? Сетевая полиция? СБП?
Что за бред!
Но я не спорю. С больными не спорят.
— Какая разница? — дерзко спрашиваю я. — Вам же велели ничего не предпринимать?
— Откуда ты знала, что эксперимент не удастся? — вопросом отвечает Томилин.
— Я же сказала — догадалась! Я часто бываю в глубине. Я…
— Ещё скажи, что это твой настоящий облик, — саркастически улыбается Томилин.
Молчу. Зачем спорить, если мне не верят заранее.
— Ну и каков результат инспекции? — спрашивает Томилин. — Что сообщите, Карина Петровна?
В имя он вкладывает столько иронии, что я поневоле чувствую себя виноватой.
— Чистую правду, — отвечаю я. — Что за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины в первой виртуальной тюрьме не обнаружено ничего необычного. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но вы меня убедили, это часть программы перевоспитания осуждённых.
— Всё равно проект не закроют, — говорит Томилин, будто себя убеждая. — Определённые результаты есть…
— Какие результаты? — невинно спрашиваю я. — Сверхвозможностями в глубине обладают лишь бунтари. Одиночки, индивидуалисты. А это в тюремной камере не привьёшь.
За моей спиной хлопает дверь, появляется Денис.
— Говори, — командует Томилин. — Нечего стесняться.
Я не вижу — чувствую, что Денис разводит руками. Зато слышу, как он виновато бормочет:
— Это не с нашей аппаратурой… канал скручен кольцом на шестнадцати серверах, и где он на сторону уходит — не понять…
— Эфэсбэ, — уверенно говорит Томилин, глядя на меня. — Так ведь? Знали, что мы порожняки гоняем, но молчали?
— Я не стану ничего отвечать, — быстро говорю я, пятясь к двери. — Всего доброго.
Денис быстро отстраняется, освобождая мне дорогу. И едва слышно произносит:
— У вас великолепная защита!
Почему-то мне вспоминаются осуждённые, которые, глядя на меня, рассуждали о тактовой частоте процессора.
Но я не вступаю в дискуссию. Выскакиваю в коридор, быстро иду — мимо комнат персонала, куда подпускала «жучков», мимо охраны, мимо решётчатых дверей в тюремный блок.
Надо же! Меня приняли за проверяющего от ФСБ. От наших официальных союзников и негласных конкурентов… в пору рассмеяться.
И что за чушь насчёт свёрнутого кольцом канала? У меня самый обычный канал входа, ну, может быть, чуть более профессионально поставлена защита, но не настолько, чтобы её не вскрыли программисты Томилина…
Расслабляюсь я лишь на улице, в чахлом скверике перед тюрьмой. Вся ирония происходящего начинает доходить до меня. Томилин спятил. Или где-то ошибся. Или начальство, решив меня прикрыть, осадило не в меру ретивого подполковника.
Ну не могу же я не понимать, где на самом деле работаю?
Я присаживаюсь на ограждение высохшего фонтана. Закуриваю, мотаю головой и хохочу грубым смехом Ксении.
Надо же. Теперь будут во всём винить неповинных эфэсбэшников. Ну и пусть, мне с Томилиным детей не крестить. А штамповка дайверов сорвалась. И это правильно. Нет ничего страшнее, чем не вовремя поставленное на поток производство чудес. Не пришло ещё это время — как не пришло время для термостойких сверхпроводников, для средства, продлевающего человеческую жизнь до трёхсот лет, для раскрытия правды о разуме дельфинов и сбитых НЛО, для всех этих тайн — погребённых в самых секретных архивах сети…
И откуда я сама о них знаю?
Пытаюсь вспомнить, но воспоминания путаются, исчезают — оставляя томительное беспокойство.
Не надо об этом думать. Всё это не важно.
Выбегаю на улицу, вскидываю руку и ловлю машину. Водитель терпеливо ждёт, пока я размышляю.
Куда теперь?
К одной из точек выхода?
Или поискать незадачливых борцов во главе с Чингизом? Успокоить?
Вот только где их искать? Где они станут искать меня?
— Пожалуйста, к… — Я опять замираю на миг, размышляя. Может быть, к памятнику Последнему Спамеру? У памятников принято встречаться… я знаю… Или к виртуальному аналогу Пасечной улицы, где мы встречались по-настоящему? — На улицу Пасечную, Москва.
Водитель кивает — значит адрес существует. Ничего удивительного. Одним из самых грандиозных и амбициозных проектов мэрии Москвы было создание в глубине копии Москвы, нашумевший рекламно-туристический проект. Злые языки утверждают, будто на проект затратили столько денег, что можно было заново отстроить половину города…
Но это они преувеличивают. На два порядка.
Такси кружит по Диптауну. Выезжает на стык русского и американского сектора, к исполинской сверкающей арке, чей размах не оставляет сомнения в авторстве. Говорят, склонный к гигантомании скульптор последнее время создаёт свои творения исключительно в глубине…