И до сих пор, после стольких лет, внешние стороны жизни продолжали выступать в защиту этого человека. Все, что поведала Мимара касательно подготовки к Великому Походу – даже скальперы присоединились к ней! – свидетельствовало о том, о чем Келлхус твердил уже не один год: что он был послан, чтобы предотвратить Второй Апокалипсис. Несколько раз в спорах с Мимарой Акхеймион вспоминал, как, в бытность свою адептом школы Завета, он при всех дворах Трехморья отстаивал те самые идеи, которые Келлхус сделал религией (в этом заключалась вся ирония). Беспокойная потребность нагромождать слова одно на другое, будто залатать недоверие. Мучительное ощущение, что не удается пробиться.
Может, так и нужно… Чтобы тебе не верили.
Ему и раньше такое встречалось: люди терпели острую несправедливость так долго, что уже не могли отказаться от нее, постоянно сталкиваясь с ней, скрытой под разными личинами. Мир был преисполнен самомучениками. Страх порождает страх, как гласит нансурская пословица, и скорбь, еще скорбь.
Может, он был не в себе. Может быть, все – страдания, пройденные пути, жизни утраченные и обретенные, – не больше, чем мартышкин труд. Признавая это допущение и силу сильвендийских слов, Акхеймион был полностью готов признать собственное безрассудство. Он был истинным учеником Айенсиса в этом отношении…
Если бы не Сновидения. И не совпадение с Сокровищницей.
Старый колдун продолжал путь в молчании, размышляя над рассказом Мимары. Картина, которую она нарисовала, была столь же интересна, сколь и пугающа. Келлхус постоянно где-то отсутствовал. В детях его смешалось человеческое и дунианское, из-за чего не было среди них нормальных. Все играли в игры, чаще всего – горя и обиды. Эсменет привлекала сломленную дочь к воспитанию братьев только затем, чтобы бросить ее на арену Андиаминских Высот, – туда, где не выдерживала ни одна душа.
Ни ее, ни тем более ее дочери.
Разве это не было доказательством вины Келлхуса? Он оставлял за собой боль, как мятежи и война. Каждый, кто попадал в сферу его влияния, страдал от какой-то утраты или деформации. Разве это не был потусторонний знак его… злого начала?
Возможно. А может, и нет. Страдание всегда было платой за бунт. Чем больше истины, тем сильнее боль. Никто не понимал это так глубоко, как Друз.
С другой стороны, это было и подтверждением стойкости Мимары. Наши слова всегда рисуют два портрета, когда мы описываем свою семью другим. Посторонние замечают лишь мелкие обиды, которые морщат гладь наших отношений с близкими. Утверждения, которые мы провозглашаем с защитной уверенностью – что это с нами поступили несправедливо, мы хотели сделать как лучше, – неизменно встречаются скептически, поскольку все продолжают сотрясать воздух теми же самыми уверениями в добродетели и невинности. Мы всегда являемся чем-то большим, чем хотим казаться в чужих глазах, просто потому, что мы не представляем всей значимости собственной личности.
Келлхус научил Друза этому.
Мимара хотела предстать перед ним жертвой, раскаявшейся страдалицей, больше пленницей, нежели озлобленной, наглой дочерью, такой, которая зачастую считала других ответственными за ее неспособность держаться в безопасности, видеть что-либо без изъяна из-за постоянных уколов совести…
И больше всего он любил ее именно за это.
Позже, когда сумерки спустились по ступеням лесных крон, Мимара замедлилась, он смог ее догнать, но она так и не ответила на его вопрошающий взгляд.
– То, что я тебе рассказала, – наконец промолвила она, – глупости.
– Что именно?
– То, что рассказала.
Этот последний обмен репликами погрузил его в меланхолические раздумья о собственной семье и безотрадной нронийской рыбацкой деревушке, где он родился. Теперь они казались чужаками, а не просто людьми, которые заполняли воспоминания детства, равно как и чувства. Нежная любовь к сестрам… Даже тирания отца – маниакальные окрики, бессловесные побои – казалось, принадлежала кому-то другому, а к нему не имела никакого отношения.
Вот, понял он… Вот его истинная семья: безумные отпрыски человека, который украл у него жену. Новая династия Анасуримборов. Это его братья и сестры, его сыновья и дочери. И это значит, что нет у него никакой семьи… Он один.
Если не считать одержимой, идущей рядом.
Его малышки…
Раньше, когда Друз был наставником в Аокниссе, он усвоил древнюю сенейскую практику размышления над трудностями во время пеших прогулок – странствований, как называли их древние. Он отправлялся в долгий путь из своего жилища неподалеку от Премпарианских Казарм, спускался по деревянным улочкам города Ке вниз, к порту, где на пирсах высился голый лес мачт. Там стоял бездействующий храм, где всегда сидел один и тот же нищий. Это был один из тех лохматых, иссохших бродяг, убогих и безмолвных, которые, казалось, лишились дара речи, сломленные многолетними лишениями. И почему-то у Акхеймиона каждый раз екало сердце при взгляде на него. Друз проходил мимо, не сводя глаз с нищего, оцепенело замедляя шаг, а тот просто глядел в сторону, не заботясь о том, смотрит на него кто-нибудь или нет. Акхеймион забывал, что привело его сюда, что он отправился на прогулку для раздумий о жестокой алхимии возраста, любви и времени. Страх сковывал его, сознание того, что это, именно это и было истинным одиночеством – вести убогое существование доходяги, выброшенного на исходе лет на обочину, утратив любовь и надежду, от которых остался только дым воспоминаний, жажды, страданий…
И ожидания. Больше всего ожидания.
А мать его, вероятно, умерла, предположил чародей.
Мимаре было трудно в походе справлять большую нужду. Она не могла просто отступить за дерево, как другие, не из чувства приличия, которое было выбито из нее с детских лет, а из-за острого внимания мужчин и их безудержной похоти. Ей нужно было удалиться поглубже в лес, подальше от цепких взглядов. «Взгляд – это обещание, – не раз повторяли наставницы в борделе. – Только покажи им, что они могут украсть, и они не упустят этого!»
Присев на корточки со спущенными штанами, она смотрела на сложные переплетения веток, пока облегчалась. Следила за силуэтными линиями темных сучьев, громоздившихся средь листвы, где там и сям мелькали просветы, один ярче другого. И не видела того существа… поначалу.
Но потом его форма стала безошибочно узнаваема: человеческие руки сжимали ветви, ноги болтались в воздухе. В отличие от других лесов, где деревья росли согласно своему расположению относительно солнца, в Косми ветви тянулись понизу, словно хотели захватить все свободное пространство. Существо свисало с нижних веток, неестественно спокойное, исполненное жадного внимания и злобы.
Его звали Сома.
Рассудок быстро подавил в ней страх. Если бы оно хотело убить, то Мимара была бы уже мертва. Если бы желало похитить, то ее бы уже здесь не было.
Нет. Оно хочет чего-то другого.
Следовало бы закричать, обратить его в бегство глубоко в дебри, охваченного треском магических вспышек. Но она не сделала этого. Чего-то ему было нужно, и надо узнать, что. Мимара нарочито медленно поднялась, подтянув гетры, и поморщилась от влажного запаха, исходящего от нее.
Его лицо склонилось так низко, что стало различимо в темноте. Сома словно проявлялся сквозь завесу черной дымки. Мерцающий свет высоко над кронами окрашивал контуры его тела зеленым ажуром.
– Он убивает тебя, – проворковало существо. – Этот Нелюдь.
Мимара застыла с остановившимся взглядом, у нее перехватило дыхание. Она уже знает об этом, напомнила она себе, знает так же хорошо, как скальперы – о шранках. Убийцы. Обманщики. Сеющие обиды и подозрения. Разногласия притягивают их. Жестокость тем более. Как однажды сказала ей мать, превосходный союз порочности и чести.
– Тогда я убью его первой, – сказала Мимара, ужаснувшись собственной решимости.
Всю жизнь она поражалась собственной способности проявлять силу.
Но не такого ответа ожидало существо. Трудно было угадать, но некое сомнение или, может, нерешительность, пролетело, как дым, по его лживому лицу. Не обращая на это внимания, Мимара и сама сознавала, что не желала смерти Нелюдю… по крайней мере, пока.
– Нет, – прошептало оно. – Это не в твоей власти.
– Мой оте…
– Он слишком изнурен.
Мимара напряженно вгляделась вверх, стараясь различить в дробных складках его лицо, но не смогла.
– Есть только один способ спастись, – резко крикнуло оно.
– Какой же?
– Убить Капитана.
Мимара догнала отряд, словно ничего не случилось. Нужно поделиться с Акхеймионом. Она решилась на это, даже не успев осознать. Рефлекс подталкивал ее спрятаться, откладывая новости на потом, – несомненно, это подсказывал опыт жизни в борделе. Слишком многое было у нее отнято.
Сома пришел ко мне…
Она очерчивает эту мысль, неотступно следит за ней, возвращается, то и дело дотрагиваясь до Хоры, висящей на шее. Встревоженная, напуганная, она в то же время ликует, не только завороженная этой тайной, но и потому, что существо выбрало именно ее.
– Есть только один способ спастись, – резко крикнуло оно.
– Какой же?
– Убить Капитана.
Мимара догнала отряд, словно ничего не случилось. Нужно поделиться с Акхеймионом. Она решилась на это, даже не успев осознать. Рефлекс подталкивал ее спрятаться, откладывая новости на потом, – несомненно, это подсказывал опыт жизни в борделе. Слишком многое было у нее отнято.
Сома пришел ко мне…
Она очерчивает эту мысль, неотступно следит за ней, возвращается, то и дело дотрагиваясь до Хоры, висящей на шее. Встревоженная, напуганная, она в то же время ликует, не только завороженная этой тайной, но и потому, что существо выбрало именно ее.
Почему оно сохранило ей жизнь при нападении Ущербов? Ценой собственного разоблачения?
Почему следовало за ними с самого начала?
И почему решилось обратиться к ней?
После ужасов Маимора Акхеймион не раз за этот долгий путь вслух размышлял о шпионах, об их возможном присутствии в рядах Шкуродеров. С самого начала он сделал допущение, простительное допущение, что шпион внедрился в ряды Шкуродеров сразу же после того, как Друз договорился с ними о походе. Это он, бесприютный наследник их древнего и непримиримого врага, Сесватхи, стал поводом для проникновения. Что поручением было его убийство в случае, если он обнаружит что-то слишком существенное… И так далее.
Больше всего мешал Мимаре открыться старому колдуну страх, что он избрал неверный путь, совершенно, катастрофически неверный. И подозрение, что шпиона направил Консульт, не для того, чтобы вероломно убить Акхеймиона или саботировать экспедицию, нет. Страх, что у Консульта была цель помочь им, чтобы убедиться, что они дошли до Сауглиша и Сокровищницы.
Почему бы и нет, если Друз Акхеймион – враг их врага? По словам матери, Консульт выжидал несколько месяцев, прежде чем атаковать Келлхуса во время Первой Священной Войны.
– Единственное, что может быть ужаснее отчима, – как-то сказала она, – это вероятность того, что есть другие, похожие на него.
Вероятность Ишуаля.
Места происхождения аспект-императора. Если Акхеймион так жаждал знаний, чтобы судить Анасуримбора Келлхуса, почему бы дьявольскому Консульту не желать этого еще больше?
Мимара узрела колдуна Оком Судии, увидела его мучения. В тот момент она просто допустила, что причиной тому было колдовство, противоположное принципам ее отчима, и оно осталось непростительным прегрешением. И довериться Акхеймиону с его отчаянной тяжбой против человека, который украл у него жену, казалось вполне разумным. Но вдруг причина была в другом? Вдруг эти самые поиски и были основой его проклятия? В этой идее была поэзия, при всей извращенности, и это больше, чем что-либо иное, оттачивало ее страх. Нанести удар во имя любви, только чтобы развязать величайший ужас, который видел свет? И чем больше Мимара об этом думает, тем больше чует тут запах Шлюхи… войне такая тактика по душе, насколько ей известно.
Вот отчего рассказать все колдуну не поворачивается язык. Что ей говорить? Что вся его жизнь и жизнь всех поддавшихся на его обман, бесславно погибших, напрасны? Что Друз – всего лишь орудие того самого Апокалипсиса, который он надеется предотвратить?
Нет. Она не скажет того, что он не в силах услышать. Сома должен остаться ее тайной, по крайней мере пока. Нужно узнать побольше, прежде чем рассказывать колдуну…
Убей Капитана…
Она знает это существо. Может сосчитать все косточки на его фальшивом лице. Она даже знает, какие вопросы задать, чтобы смутить его, намекнув ему на отсутствие души. Оно воюет совсем на другом поле битвы, широком и призрачном, терпеливо выжидая тысячи лет. И по какой-то причине ему нужен Лорд Косотер, чтобы стать орудием этой тайной битвы.
Убить Капитана. Стоит разгадать этот приказ, и тогда замысел Сомы станет ясен.
Мимара была свидетельницей медленной трансформации привязанности и соперничества в отряде. Видела, как вспыхивает в глазах Галиана крамольная идея подстрекательства к бунту. Отмечала, как Акхеймион начал ценить Капитана и его беспощадные методы. Лорд Косотер доведет их до Библиотеки Сауглиша, несмотря на все опасности и сомнения. Он просто из тех людей, которыми овладевает желание настолько яростно, настолько властно, что миру остается только уступать этому натиску.
Он был Капитаном. Неприятной тенью, кровожадной и безжалостной, вечно стоящей рядом.
Мимара была наблюдательной, и взгляд ее всегда был критическим, но она не прощупывала почву специально, не проверяла свои сомнения. По словам Сомы, что-то происходит, что в конечном счете ставит под угрозу их жизни. По его словам, раскроется то, что ни она, ни старый колдун пока не видят.
Значит, она будет смотреть вглубь вещей, невзирая на очевидное, вглядится в суть, скрытую во мраке. Притворится спящей, обдумывая свои способности и подбирая вопросы. Разгадает эту тайну…
Станет шпионкой.
А Космь забиралась все дальше, захватывая все вокруг, взбираясь на склоны холмов, извиваясь по высоким берегам рек, возвышаясь колоннадой по широким равнинам. Мимара вглядывалась в зеленый сумрак, ступая по вздыбленной корнями земле так долго, что уже стал забываться сухой аромат открытых полей, сияние солнца и поцелуи ветра, летящего без препятствий. Все было влажно, закрыто. Мимара чувствовала себя кротом, вечно бегущим под стерней, вечно опасающимся проносящихся теней. А Ущербы, страдавшие от изнеможения, уже представали павшими перед ее внутренним взором.
Наконец они подошли к каменистому утесу, торчащему из земли, как огромная раздробленная кость. Лишь кустарник жался к его крутым уступам, а в вышине виднелись рваные просветы неба, пробивающегося сквозь листву. Капитан, стоя поодаль, призвал всех, с изумлением взирающих на утес, поискать путь наверх. И хотя еще не стемнело, они принялись разбивать лагерь.
Солнце слепило глаза. Воздух студил кожу. Космь металась, как безбрежный океан колышущихся крон. Какое бы отдохновение ни надеялись найти Шкуродеры на ветру и под солнцем, всякая надежда умерла, когда они взглянули друг на друга. На почерневших лицах поблескивали глаза. Одежда была изодрана, как на нищих. Во мраке, царившем внизу, они настолько слились с окружающим, что казались неотъемлемой его частью, как мох или земля. Здесь, в вышине, ничто не скрывало их нужды и отчаяния.
Они выглядели как проклятые. Особенно Акхеймион, отмеченный Знаком.
Расположившись у подножия утеса, где набралось немного земли, едва прикрытой растительностью, все устроились, рассыпавшись на кучки, и смотрели, как алое солнце садится в дальние кущи. Космь, в свою очередь, становилась изменчивой и манящей, нашептывая нечто неслыханное миллионами листьев, шелестящих на замирающем ветру.
Напротив лагеря утес образовывал мыс, изогнутый в форме большого пальца. Капитан встал на уходящем свету, подозвав Клирика следовать за ним. Мимара сделала вид, что не следит за ними, пока они не скрылись за уступами. Отсчитав, пока сердце стукнуло полсотни раз, она бросилась к противоположному склону, где устроили отхожее место. Стараясь не вдыхать вонь, Мимара, буквально рискуя жизнью и здоровьем, взобралась по зубчатому скату. Потом, припадая к земле, осторожно поползла вперед на звук приглушенных голосов.
Ветер или игра отзвуков на каменистых склонах сбили ее с толку, так что она чуть не наткнулась на двух собеседников. От обнаружения ее спас лишь инстинкт, заставивший замереть. Не дыша, Мимара спряталась за слой породы, похожий на панцирь черепахи.
– Они вспоминают тебя…
Голос Капитана. Он поражал, как удар ножа, нанесенный сзади в шею.
Она подобралась ближе по внешнему краю камня-черепахи. Еще ближе… Частое, поверхностное дыхание обжигало сжавшееся горло. Сердце глухо стучало.
– Что происходит? – говорил Нелюдь. – Я не… понимаю…
– Значит, ты и вправду проклятый идиот.
Мимара сделала шаг из-за вздымающегося каменного панциря, оказавшись почти на виду. Ее спасало только то, что разговаривающие смотрели в другую сторону. Клирик сидел с удрученным видом, прекрасный и в то же время гротескный из-за глубоких шрамов Знака. Капитан стоял, нависая над ним, как первобытное изваяние, и Хора склонилась к Нелюдю так близко, что Мимаре был виден тусклый налет соли, покрывающей его череп.
– Скажи! – приглушенно выкрикнул Инкариол. – Скажи, зачем я здесь?
Мимара смотрела на них, не отрываясь.
– Потому что они тебе напоминают.
– Но кого? Кого они мне напоминают? – При этих словах черные блестящие глаза Клирика скользнули возле Мимары.
– Тех, кого ты хорошо знал когда-то, – проскрежетал Капитан. – Кого ты однажды…
Он резко обернулся к Мимаре. Волосы его взметнулись разрозненными черными и седыми прядями.
– Что ты тут делаешь? – рявкнул он.
– Я… я, – промямлила она. – Мне, похоже, нужно еще… немного кирри.