Готовка не заняла много времени и вскоре отряд, сгруппировавшись согласно принадлежности - то бишь, хлопы с глиняной мисой горячего варева отдельно, свободные отдельно, за исключением двух скрывающихся в лесу караульных, принялись за ужин.
По старому обычаю, из общего котла черпали поочерёдно, по старшинству, подставляя под деревянные ложки промёрзшие сухари: сперва Зееман, потом Франциск Жбан, после него дружинники, а уж напоследок - скромный жатецкий трактирщик, то есть я. Под деревьями привязанные кони хрустели зерном в надетых на морды торбах. Благодать!
И среди этой вот благодати неожиданно раздалось:
- Хлеб да соль!
И тут же в снег между рванувшимися было кметями вонзились две оперённые стрелы:
- Не суетитесь! Не дай Бог, помрёте усталыми!..
Из-за ствола дерева шагах в пятнадцати от костров вышел улыбающийся парень с кривой саблей в одной руке и кулачным щитом с острым шипом-умбоном в другой. На голове его красовался монгольский малахай с лисьими хвостами, свисающими на спину, роль доспеха играла короткая овчинная шубка с нашитыми на груди и животе костяными пластинками. Из-под неё виден был подол... юбки? Нет, слава богу, сутаны или подрясника, слегка прикрывавший холщовые онучи. Кожаные постолы, конечно, не могли соперничать зимой с сапогами или валенками, но ни того ни другого у ночного гостя не было. А вот крестьянские постолы имелись, причём, похоже, размера эдак сорок шестого. Да и сам посетитель был крупноват: пожалуй, выше и шире меня, но в отточенных движениях видна была привычная ловкость. Словом, если бы не предваряющие его появление стрелы с чёрным оперением, парень мне бы, пожалуй, пришёлся по душе. Но когда, глядя человеку в глаза, понимаешь, что в твою спину сейчас целят из лука, становится как-то не до симпатий.
- А чего нам суетиться? - С ленцой протянул старый земан. - Вы ещё Гоумека вязали, а я вас уже всех видал. Ничего, и Гоумеку, и Адаму вперёд наука будет, как надобно на посту стоять. Присаживайся к огню, человече, да приятелей зови, всех четверых. Да аккуратней там: не дай Господь, соскользнёт тетива, худо будет.
По лицу парня пробежала волна чувств: от удивления и лёгкой растерянности до радости.
- Однако! - Наш гость, приблизившись к костру, присел на корточки. Острием сабли поправил выпавший из огня горящий сучок. - Это кто ж вы такие в мой лес явились такие храбрые и откуда?
- Чехи мы. Не видишь, человече? Ан лес-то не твой. Пана Влчичениша это земли, значит, и лес его...
- Видать, давно не бывал ты в наших местах, шановный пан, эээ?
- Земан Жбан я...
- Шановный земан Жбан. И земли эти и замок уже с осени под Имрё-Плешивым. Взяты им от монголов за влчиченишевы недоимки. По правде сказать, никто точно не знает, покрыл Плешивец их серебром или через свою родню расстарался, однако выпихнул молодого Влчичениша с дворскими под зад коленом.
Тут незнакомец махнул рукой и от тёмных стволов заснеженных деревьев отделились несколько фигур, также направляясь к кострам.
- Меня называют Чтвртак, ещё кличут Полуксендзом, по мере скромных моих сил окормляю я сих заблудших овец стада Христова. Ну, и оказываю посильную помощь в делах их земных... А что вам, люди добрые, занадобилось в замке-то? Наш дозорный говорит, что приняли вас там зело неласково...
- Да кто же знал, что Юрася Влчениша там не окажется... Да кстати, ты говоришь, что Юрася имрёвы люди выгнали. А куда же девался старый пан Влчениш, мой кум? Или отправился вновь в поход, наплевав на годы и раны? На него похоже: нрав-то ух, горячий! А война всяко и добычу сулить, и рыцарскую душу тешит.
- Так помер старый пан Франта ещё по весне - аккурат через дюжину дней после Светлого Воскресенья. Сошёл во гроб вместе с пани Матильдою: одночасно души Господу преставили. Угорели в горнице вместе с постельничьей бабой. Так их и поховали рядышком...
Пан Юрась в ту пору брата в Пражском Градце навещал: сам-то пан Коста... Прости, Господи, - брат Кирилл! - как постриг принял, так из обители ни ногой! А как вернулся пан Юрась, да проведал об утрате своей - так с туги запил. Два месяца, не переставая, вино да брагу глотал, дворня думала - навовсе ума решится.
- Погоди, отец Чтвртак, погоди! А куда же молодой Влчениш после подевался? Где сей день обретается?
Предводитель лесных обитателей пытливо глянул в лицо земану:
- А ты почто спрашиваешь? Какая тебе в том нужда?
Старый земан от такого нахальства со стороны какого-то разбойника даже опешил:
- То есть как 'почто'? Юрась моего кума сын, хоть и непутёвый. Значит, мне прямой свойственник. Считай - родня, Франтишеку вон, моему, поручник. А коль в роду своём он последний остался - брат-то для мира умер - то до женитьбы и рождения наследника Влченишей мой прямой долг Юрася под свой род взять. Нешто можно родича в беде одного оставить? Чай, славяне мы, не немчура какая! Ну-ка, человече, расскажи яснее, что тебе о нём ведомо?
Тут вмешался один из подошедших лесовиков:
- Погоди, вюдце! Ну ладно, пан земан говорит, что свояк Влченишам. Коль так - ему то ведать надлежит. А людям его почто знать лишнее? Але ж узнают - не разнесут ли вести языками-то? Нех роту дадут, что ни зла пану Яну и люду нашему не содеют, ни проболтаются о нём где-нито. А без крепкой роты веры им нет!
Полуксендз развёл руками:
- Видишь, пан земан, как народ о свойственнике твоём беспокоится? И ведь дело Пепка говорит! Не в обиду твоей милости, одначе надобно со слуг твоих и воинов крепкую роту стребовать. Пусть поклянутся, что никому в сем мире ни вольно, ни под пыткою не поведают, где ховается пан Юрась Влчениш, доколе тот сам того не дозволит. А не сдержат ту роту - то не будет им ни рая, ни чистилища на свете ином, а на сем придёт страшная кара божеская и людская.
- Все ли слыхали? - сурово окинув нас взглядом, спросил Ян Жбан. - Они в своём праве. Клянитесь же!
Хорошее дело: похоже, мой попутчик втягивает всех присутствующих в какие-то 'приключения на нижние девяносто'. Оно мне надо? Не надо. Но и деваться некуда, как говорится, 'с кем поведёшься, с тем и наберёшься'. Ещё хорошо, что я тут на положении как бы слуги: лесные гости заметно больше интересуются жбановыми вояками... Кстати, похоже те ничего против клятв не имеют: командир говорит 'клянитесь' - они выполняют.
Первым встал Франта Жбан. Вынув меч из ножен, вонзил его вертикально в плотный снег, держа левую ладонь на перекрестии рукояти. За ним поднялись все остальные, включая и мужиков-возчиков. Вскинув к плечу правый кулак с вытянутыми к небу указательным и средним пальцами, сын земана пару раз кашлянул, прочищая горло и торжественным голосом возвестил:
- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Франциск из Жбанова Лоунинского, сын и наследник земана Яна Жбана, на мече, коий есть образ Креста Господня, обещаюсь и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о свойственнике моём пане Юрасе Влченише из Влченишева и семействе его и людях его и не творить им всем никакого зла, но всячески споспешествовать.
Если же по умыслу или по принуждению нарушу сию роту, то пусть поразят меня язвы великие, пусть стану я предметом злобы и гнева и да будет отдан труп мой на съедение зверям диким и хищным. Сребро и злато мои да будут отданы другим. Пусть вдова моя станет после моей смерти достоянием других, а душа лишится и рая и чистилища до самого Страшного Суда Христова. Да поможет мне в том Пан Бог и святое Евангелие.
Размашисто перекрестившись всей ладонью, сын земана отошёл в сторону, уступая место у меча следующему воину:
- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Антан Бэр из Лоуни...
- ...я, Пётр Бискуп из Ржевца...
- ...я, Коста Ухо из Лоуни...
Как только последний из кметов произнёс 'Да поможет мне в том Пан Бог и святое Евангелие!', Франта Жбан выдернул меч и, обтерев о рукав, вернул в ножны. Наступила томительная тишина. Отчего-то все уставились на меня.
Наконец, земан произнёс:
- Ну что ты, мастер Белов? Клянись!
- Но меча нет...
- Забываешься, мещанин! Меч - для воинов. Ты же - граджанин! Клянись, не то...
'Не ровён час - убьют', как говаривал солдатик-белячок из фильма про кронштадских матросов. Ну, тот, помните: 'Мы - пскапские... Мобилизованные... Нам в Петроград велено...'
Ну, я сюда тоже не чай пить пришёл, ясно дело.
Благо, за полгода пребывания в здешних 'Палестинах' успел обзавестись местными 'опознавателями 'свой-чужой'': скидываю шапку и через голову стягиваю пеньковый гайтан с католическим крестиком и оловянным образком покровителя цеха.
По примеру воинов, обмахиваюсь по-католически знамением, и зажав в кулаке крест с овалом образка так, чтобы их мог видеть любой желающий, ясно и чётко - не дай бог в таком деле мямлить: сразу под подозрение возьмут! - начинаю:
- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Макс Белов, мастер братства Святого Лаврентия славного города Жатеца, Крестом Господним и Святым мучеником Лаврентием, обещаю и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о пане Юрасе Влченише из Влченишева...
По примеру воинов, обмахиваюсь по-католически знамением, и зажав в кулаке крест с овалом образка так, чтобы их мог видеть любой желающий, ясно и чётко - не дай бог в таком деле мямлить: сразу под подозрение возьмут! - начинаю:
- Во имя Господа нашего триединого, всемогущего и всеведущего, я, Макс Белов, мастер братства Святого Лаврентия славного города Жатеца, Крестом Господним и Святым мучеником Лаврентием, обещаю и клянусь никогда никому не выдавать известное мне о пане Юрасе Влченише из Влченишева...
Последними роту принесли хлопы земана. Лесные гости вовсе успокоились насчёт потенциальной опасности с нашей стороны, и разговорились, предварительно развязав и притащив к кострам - греться - наших незадачливых караульных. Ян Жбан тут же грозно пообещал горе-охранникам грядущие кары на всю катушку, но, похоже, оба они уже достаточно впечатлились, битый час провалявшись на снегу перемотанные ремнями как добрая домашняя колбаса конопляным шпагатом.
Помимо уже знакомого предводителя - Чтвртака-Полуксендза и недоверчивого Гавела в отряде оказалось ещё трое лесовиков: двое Янов - Новак и Кулька, и Теодор Ковач, являвшийся действительно бывшим кузнецом той самой опустевшей прибрежной деревеньки, возле которой мы видели следы разгромленного монгольского становища. Как оказалось, монгольский ям перебили объединившиеся в разбойничью ватагу бывшие вольные арендаторы со здешних земель, разорённые буквально до нитки Имрё-беком, новым владельцем Влченишева. Возглавили нападение сам молодой Влчениш со своим дядькой-наперсником Малом: душа просила мести, но захватить обратно замок с достаточно сильным гарнизоном с помощью полубезоружныхх крестьян не представлялось возможным, вот и отыгрались на ближайшем становище покровителей Плешивца. Уничтожить немногочисленных монголов удалось подчистую, захватив коней, скот и оружие, но и потери получились громадными: на каждого убитого врага - по трое своих. Погиб в бою и старый воин Мал, а пан Юрась, сражавшийся в первых рядах, умудрился поймать грудью две стрелы и пропустить удар копья в бок, так что теперь лежал в потаённом домике посреди леса в полубессознательном состоянии вместе с другими тяжелоранеными. Легкораненые и часть здоровых разбойников, получив свои доли добычи, разбрелись кто куда по дальним деревням к разной десятиюродной родне. Жители же Рыбницы, прихватив помимо своего имущества ещё и оставшихся от монголов овец, и вовсе порешили утечь из становящихся неспокойными мест - о карательных отрядах узкоглазых воинов на мохнатых лошадях по всей земле ходила чёрная слава - куда подальше, скорее всего в Южную Богемию.
Единственным 'пришлым' в разбойничьей ватаге был как раз Чтвртак. Впрочем, 'пришлым' он считался условно: отец его - богатый седлак-арендатор из села, принадлежавшего одному из панов по соседству от влченишевых земель - с отрочества отдал младшего сына учиться на священника. Думал он, что разумный парнишка таким образом выбьется в люди, будет избавлен от налогового бремени и тяжкого крестьянского труда на чужой земле. И вправду: Чтвртак прилежно изучал всё, что необходимо будущему католическому ксендзу, и вскорости собирался держать испытание перед духовной коллегией в бенедиктинской обители Пражского Места. Но, как говорится, человек предполагает...
Сперва старшего брата Чтвртака в счёт 'десятины' угнали монголы куда-то на балканские рубежи. Потом озлившийся на что-то пан приказал схватить отца и забить батогами, да так, что явившийся как раз на другой день на вакации Чтвртак только и успел, что закрыть страдальцу глаза. Вслед за мужем от сердечного приступа в ту же могилу легла и матушка...
Одним словом, должности ксендза в каком-нибудь тихом приходе крестьянский сын так и не получил. На следующую ночь после похорон полыхнул деревянный замок обидчика, а по росной траве в сторону леса протянулась цепочка следов...
Вот такими были наши новые союзники. Да, союзники, поскольку земан Жбан твёрдо решил повидаться с сыном своего кума и по мере возможности споспешествовать его мести подлому захватчику. Люди земана ничего против не имели, ну и мне, естественно, пришлось поддержать пана Яна. А как иначе: в одиночку по зимней Богемии путешествовать опасно, да и Жбан при попытке покинуть его общество мог бы сильно огорчиться и огорчить меня. Например, укоротив на голову. Нет уж, как-нибудь воздержимся от резких движений... Тем более, что хотя мы с земаном имеем различные тайные поручения, однако руководство Славянского братства могло вполне резонно поинтересоваться: с какого перепугу некий жатецкий трактирщик вдруг покинул отряд на полпути?
Так что, когда вся наша орава после полудня лесными тропами приблизилась к тайной базе разбойников (или, учитывая то, на кого их удар был направлен, правильнее назвать повстанцами?), где скрывался свойственник нашего земана, я твёрдо знал: с этими обезбашенными ребятами придётся идти до конца, а там - будь что будет!
Ввиду того, что наши новые знакомцы по лесу передвигались исключительно пешими - на вопрос Франты Жбана, куда они подевали трофейных монгольских коней, последовал уклончивый ответ 'весны в надёжном месте поджидают' - мы тоже вели лошадей в поводу. Нельзя сказать, что пешее путешествие по заснеженному лесу доставило мне большое удовольствие: местами я проваливался в снег гораздо глубже, чем 'по колено'. По идее, тут могли бы помочь лыжи, но, во-первых, их не было, а во-вторых лично я сроду не умел на них ходить. Как-то не представлялось возможности: всю свою прежнюю жизнь я провёл в южных городах, где зима достаточно сырая и снег лежит плохо (а кое-где и вообще практически отсутствует), а в нынешнем четырнадцатом столетии пока что не ставил перед собой такой задачи: и без того были проблемы, которые пришлось решать в первую очередь. Так что вымотался я за время перехода изрядно, тем более, что пришлось тащить ту самую резервную сокирку, которую расщедрился выдать мне земан. Не понимаю: на что оно мне? Пользоваться им всё одно не умею, топорник из меня - как из Ельцина викарий. В бою, по-моему, гораздо эффективнее мне могут послужить изготовленный жатецкими умельцами по моему заказу двуствольный пистолет с кремнёвым замком - сумасшедший прогресс и вундервафля по нынешним временам, где единственным образцом огнестрельного оружия являются кустарные модфы: короткие сварные стволики на дли-и-инных древках, при стрельбе ставящиеся на палки с рогульками. Управляются, кстати, с этим чудом оружейного прогресса, аж вдвоём: один, условно говоря, 'целится', поворачивая конструкцию в направлении противника, а второй железным прутом с тлеющим фитилём поджигает сбоку порох у затравочного отверстия. Страшное оружие, простиххоссподи!
Ну, а для ближнего боя у меня на поясе висел добрый старый длинный нож, изготовленный из качественной стали на закате СССР и попавший сюда с ещё некоторыми моими вещичками. Минувшей весной во время своих похождений мне уже пришлось применить его в качестве боевого оружия в схватке с монгольскими разбойниками - и нож меня не подвёл! Собственно говоря, той схватке я обязан встречей с рыцарем Павлом Черниным из Бржедицкого Градца, являющимся одной из ключевых фигур Славянского братства - как здесь называют антимонгольское подполье. Да уж, ничего не скажешь: планы мои на тихую и размеренную жизнь те события нарушили капитально. Нет, разумеется, 'вписаться' в структуру средневекового чешского города мне всё же удалось, но, как выяснилось и здесь, в 'идиллическом Средневековье' среди угнетённых славян кипели политические страсти не слабее, чем в России начала девяностых. Такие, что подхватили мирного трактирщика и понесли с собой. Иначе сидел бы я сейчас дома, вернее, стоял у печки или трактирной стойки, готовя блюда или обслуживая посетителей, а не тащился по лесу с отрядом упёртых отморозков, разгребая ногами глубокий снег.
Тайная база разбойников предстала перед нами в виде крохотного лесного хуторка, состоящего из бревенчатой полуизбушки-полуземлянки, пары капитальных шалашей и странного гибрида сарайчика, сеновала и коновязи под одним навесом. Чуть в отдалении слева, в ложбинке, куда сбегала натоптанная тропка, над криничным срубом высился чуть покосившийся старый крест с покрытой снегом замёрзшей фигуркой распятого Христа. Справа, шагах в ста под деревьями тоже торчали кресты, но без распятия, не успевшие потемнеть от времени и непогоды. Я насчитал дюжину этих скорбных надмогильных украшений. Да, видно бой с монголами обошёлся мужикам недёшево...
Приблизившись к избушке, мы остановились, переводя дыхание, а Полуксендз, пригнув голову, нырнул в дверь предупредить обитателей. Оно и правильно: сунься первым кто из незнакомцев, разбойники от неожиданности могли бы и рогатиной приголубить. Спустя пару минут Чтвртак вернулся и с почтительным поклоном передал приглашение пана Влчениша пану Жбана войти в скромное обиталище.