Молодого человека звали Павел Александрович Грачев.
— Знаете, Павел Александрович, при всем моем уважении… На этот раз вы зашли слишком далеко, — начал, постукивая волосатыми пальцами по лакировке стола, человек с перетянутым галстуком, — это уже слишком!
Павел Александрович и сам понимал, что перегнул палку. В последний раз он прямо не выполнил указание шефа. И не потому, что перестал с ним считаться, нет. Просто вся его предыдущая деятельность логично вела именно к такому финалу.
— Я же ведь заранее предупреждал вас, чтобы запланировали выдачу наличного финансирования Красноярской птицефабрике. Предупреждал?
Грачев согласно кивнул.
— Ну и где же эта наличность? А на кой черт им теперь нужны семена и горючее? Для птицефабрики?
Павел Александрович прекрасно знал, куда ушла наличность, но даже намекнуть на это он не мог себе позволить. Он просто с тоской душевной понял, куда катится разговор, и теперь только про себя прищелкивал да насвистывал: «Эх, молодец Пашка! Все-таки успел!». А внешне, совершенно не подавая виду, молодой человек ожидал, когда же, наконец, его попросят освободить занимаемую должность.
Уголовного преследования он не боялся. Слишком много Павел Александрович знал о деятельности областной агропромышленной корпорации, чтобы бояться. Убивать его тоже никто не станет: не такой менталитет у этих господ. А теперь он надеялся обойтись и без них.
За душой у выпускника — краснодипломника агрономического факультета при выпуске кроме этого самого диплома, ничего не было. Были только светлая голова, цепкая память, напор и азарт, а главное, почти нечеловеческое терпение, данное ему Богом не для растраты по пустякам, как он думал в минуты душевного самокопания.
Его не просто распределили, за ним приехали из самого «Кременского», совхоза — миллионера, куда советская власть со всего Союза привозила агрономов, инженеров, директоров и прочая, и прочая, показать КАК надо работать, как надо вести хозяйство, как содержать социальную сферу. Через год после приезда Грачев успел получить коттедж: на хорошем месте, с газом и водопроводом, работа в поле ему нравилась, денег пока хватало — жизнь, как будто, началась просто здорово… Да слишком быстро пришли новые времена.
Летом 1993 года, в июне месяце пригласил директор совхоза молодого агронома на рыбалку. И не в первый раз уже, так что ничего удивительного в этом не было. Заехал директор воскресным утром чуть свет за Павлом Александровичем, погрузил удочки, лодочки, закидушечки в багажник, и поехали они на озеро Светлое, на свое любимое место, обустроенное и прикормленное.
И все было обычное, но только разговор вышел необычный, отчего молодой агроном сразу позабыл о рыбалке, и лицо у него сделалось далекое и отрешенное.
Начал директор издалека.
— Как ты, Паша, думаешь, что дальше-то в стране будет? Куда катимся?
Агроном пожал плечами: трудно ответить на риторический вопрос.
— Я вот думаю, что хозяйство наше не устоит. И даже не из-за ценовых ножниц, нет. За счет урожайности худо-бедно, но на ноль выйти мы всегда сможем. Вытянем. Нет. Дело в другом. Люди дисциплину терять начали. Слышал, уже потихоньку разговоры заводят о смене начальства. Дескать, замучали совсем простых колхозников: пора и с ними доходами поделиться. А того не думают, что доходов этих на всех все — равно не хватит, как ни крути. Согласен?
Павел Александрович молча кивнул.
— Так я думаю, что долго здесь мне продержаться не удастся. Да, кстати, и не хочу. Устал бороться с массами: пусть теперь сами о себе заботятся. Партии нет, власти нет, пусть радуются и в светлый капитализм шагают. Но сами, без меня. Ферштеен?
И улыбнулся ласково.
Грачев по-прежнему не улавливал сути. Все это он в других выражениях слышал от директора и раньше. И кто метил на его место тоже знал. И какая расстановка сил складывалась в хозяйстве, тоже ведал. Но в словах начальника были какие-то новые интонации: не печальные, как обычно, а какие-то злорадные. «Ну, не тяни кота за хвост», — подумал Павел Александрович. И директор как будто его услышал.
— Мне, Паша, место предлагают в области. Формируется такая новая структура, как областная агропромышленная корпорация. И по старой дружбе, тебе это не важно — кто, предлагают пост начальника отдела кредитования. Я согласен, такими предложениями не кидаются. А вот думаю я, Паша, что надо бы и тебя взять с собой, в помощники. Поедешь?
В это миг у агронома поплавок резко ушел под воду. Грачев автоматически подсек, и на несколько мгновений борьба с крупной рыбой вынесла все остальные мысли в сторону. А когда добыча была брошена в садок, Павел Александрович посмотрел на директора и четко произнес.
— Конечно поеду, Илья Степанович. За вашей спиной — хоть к черту на рога.
Это был первый шаг к осуществлению мечты, о которой никто, кроме самого Грачева, не знал, и которая гнездилась так далеко в душе, что даже под микроскопом ничего, кроме туманных очертаний, разглядеть было невозможно.
«Значит, Илья Степанович решил мною пожертвовать. Вполне естественно, ему отступать некуда — до пенсии последний бросок остался. А мое дело, скажет, молодое: все впереди — выплывет, не утонет!» — Павел Александрович, некрасиво грызя ногти, размышлял в своем отдельном замовском кабинете над пустым листом бумаги, где вот-вот должны были появиться строки его заявления «по собственному желанию». Было несколько обидно, но зла на бывшего шефа бывший агроном не чувствовал. Они оба сознательно шли к этому, знали, чем все закончится, а могло быть и хуже, и по сути своей, в принципе, Павел Александрович и сам давно подозревал, что из корпорации надо «делать ноги».
А печально размышлять над пустым листом заставляла его извечная человеческая черта тосковать по потере уютного обжитого мира и страх перед новым, неизведанным, пусть оно и сулит большие перспективы. А все равно страшно.
Павел Александрович брал взятки. Брал по крупному, деловито и расчетливо, хорошо представляя: с кого и сколько спросить. Безоговорочно делился с шефом, который жадно набирал средства на грядущую близкую старость. Шефа он не обманывал, хотя тот сразу доверил ему всю полноту власти при решении таких скользких проблем, справедливо решив, что Грачев разбирается в этом вопросе лучше него, и не надо ему мешать. Вот только просил иногда сделать скидки для старых знакомых, обещая, что и они, когда-нибудь потом, тоже вспомнят доброту и отплатят той же монетой. Павел Александрович не слишком в это верил, но начальнику не перечил. И жили они душа в душу.
С другой стороны, Павел Александрович и моральной вины за собой никакой не чувствовал. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что средства корпорации, отдаваемые в виде кредитов, скорее всего в нее не вернутся. Осядут в руках и карманах предприимчивых руководителей хозяйств, так почему кто-то, а не он должен получить эти деньги? По крайней мере, он собирается их потратить отнюдь не на роскошную жизнь и увеселения. Познакомившись с панорамой экономической жизни области, отследив куда катится деревня, Павел Александрович понял, что его мечта достижима, но для этого сначала придется поваляться в дерьме. И он всегда утешал себя абсолютной агрономической истиной: «В дерьме не измажешься, урожая не получишь».
Кредиты предприятия агропромышленного сектора в областной корпорации могли получить несколькими путями: натурой — семенами, удобрениями и горючим — или деньгами, за что обязывались расплатиться с поставщиками материальных ресурсов зерном, а деньги вернуть на счета корпорации. При этом, однако, ситуация складывалась таким образом, что семена и горючее, выданное в физическом виде, учитывалось по цене в полтора — два раза дороже, чем при расплате наличными, а продукция полей — в полтора-два раза дешевле, соответственно. И расплатиться за такой товарный кредит было почти невозможно, особенно, если директора колхозов и не особенно стремились это делать, уповая, по старой советской привычке, на безграничное милосердие государства, прощавшее колхозных детей своих не семь, а семьдесят семь раз.
Но, на их несчастье, горючее поставлялось под гарантии корпорации не абстрактным государством, а вполне конкретными частными хозяевами нефтяных компаний, которым на государственные интересы было глубоко наплевать, а вот считать деньги они умели хорошо, и горючее в новом сезоне поставлять должникам отказывались.
А за живые деньги то же самое горючее можно было купить быстрее и дешевле. Если предприятие не имело долгов в виде обязательной поставки зерна, то оно могло попридержать его до сезонного поднятия цен, и легко вернуть долг корпорации, даже и с процентами, да и самим без штанов не остаться. Поэтому деньги хотели получить все. А этим важнейшим вопросом заведовал Илья Степанович, за спиной которого спокойно делал свое темное дело Павел Александрович.
Работу он поставил правильно. Деньги, за определенную мзду получали относительно устойчивые хозяйства, со многими директорами которых Илья Степанович был знаком лично. Взятки он просил, не стесняясь: высоко поднимал палец вверх — не для себя беру, уважаемый, сам пойми — а без моего хорошего отношения да давнего знакомства и вообще бы ты ничего не получил. Никто не спорил, наоборот, находили такой порядок вещей вполне естественным, и потом приглашали Илью Степановича в ресторан, из-за чего шеф частенько приходил на работу с утра с глубокого похмелья. Тогда он прятался в кабинете и выпивал, как правило, по две бутылки минеральной воды.
Павла Александровича никто никуда не приглашал, но деньги в конверте, тем не менее, принимал именно он.
Так как выдавали партнеры денежный кредит не абы кому, то деньги на счета корпорации до сих пор возвращались вовремя. А вот те клиенты, которых продавил сам генеральный директор, корпорацию частенько кидали, из-за чего приходилось обращаться в суды, а это могло привести к нехорошему вниманию со стороны разных исполнительных и контролирующих органов, которых в демократической России расплодилось видимо-невидимо. Конечно, в принципе, можно было бы договориться и с ними. Однако явно пришлось бы делиться на постоянной основе, а вот этого очень не хотелось.
Илья Степанович, по старой дружбе, за бутылкой хорошего кизлярского коньяка обсудил эту проблему с генеральным, в результате чего все уладилось: генеральный больше ни за кого не просил, а молча получал свой регулярный конвертик, и занимался только теми делами, которые за него никто делать не стал бы.
В результате отчеты по отделу Ильи Степановича были всегда хорошими: кто получал деньги, тот их своевременно отдавал. Никакая, даже самая пристрастная, ревизия не могла бы придраться — Павел Александрович внешне свято соблюдал государственные интересы.
И все бы шло хорошо по накатанной колее и дальше, да как назло, выбрали нового губернатора. А у нового губернатора друзья уже были свои — тоже новые. К большому сожалению Грачева, в число немногих личных друзей губернатора входил директор Красноярской птицефабрики, при первой же встрече с которым Павел Александрович по одному только его лицу сразу понял, что этот ни взятку не даст, ни кредит не вернет. И в тот раз дело дошло до скандала, практически до угроз, но денег птицефабрика так и не получила.
Теперь же, когда ситуация так резко изменилась, красноярский директор вознамерился получить свое в двукратном размере. К несчастью, подношения подо все кредитные планы уже были получены, и после долгих душевных терзаний Павел Александрович все-таки приказал перечислить средства на счета своих постоянных партнеров, благо виза генерального на старом плане была, а новый план, с корректировками, еще не утвердили. Грачев просто проигнорировал устное указание генерального о пересмотре вопроса с птицефабрикой. Илья Степанович весьма предусмотрительно, значительно заранее возникшей скользкой ситуации, ушел на больничный.
Павел Александрович догрыз последний ноготь на правой руке, вздохнул, окинул грустным взглядом родной кабинет, и начал каллиграфически заполнять заявление…
Андрей Иванович Шувалов.Андрея Ивановича разбудило ласковое прикосновение. Он открыл глаза, и зажмурился от потока света, брызнувшего ему прямо в лицо. Весьма хорошенькая официантка мило улыбнулась:
— Ваш завтрак, сэр!
Андрей Иванович радостно засмеялся, захотел сказать что-нибудь хорошее, но, как назло, ничего не смог придумать, и просто еще раз тепло улыбнулся. Потом решил дать на чай, но девушка уже ушла.
В один присест заготовитель покончил с завтраком, расплатился (и все-таки оставил сдачу на чай — больно уж понравилось ему это «сэ-эр»), снова опустился на сиденье «девятки», завел мотор и рванул с места в карьер. Машина послушно набирала скорость: обгон, еще обгон, еще, и впереди уже до самого горизонта чистая трасса. Андрей Иванович откинулся на спинку и расслабился.
Антон Павлович Донецкий.
В отличие от Пашки, уехавшего по распределению в богатый «Кременской», его институтский приятель Антон, тоже завершивший учебу с красным дипломом, перспектив в сельской жизни не видел никаких. Поэтому предложение декана об аспирантуре встретил почти восторженно. Во-первых, оставался в городе, во-вторых, при родном институте. И в третьих, можно было не торопиться со свадьбой, на которой настаивала подруга, намекая, что если он хочет вернуться в родной райцентр, а не переться к черту на кулички, то медлить нельзя.
Узнав, что любимый поступает в аспирантуру, намерен остаться в городе, и есть даже небольшая перспектива получить квартиру от института (строился многоэтажный дом для сотрудников), подруга Аня не слишком обрадовалась. В ее симпатичной, но отнюдь не пустой, головке завертелась нехорошая мыслишка: а не хочет ли Антоша променять ее на развратных городских шлюх? И это после всего того, что между ними было? Может, он просто использовал ее, а теперь ищет интеллигентный путь избавления от последствий? Ну нет, с ней такое не выйдет!
Антоша привлекал Анечку слишком сильно, чтобы просто вот так, за здорово живешь, подарить его кому-нибудь постороннему. Поэтому путь удержания она выбрала безоговорочно самый сильный и действенный.
Молодой аспирант вместе с радостным известием о зачислении в аспирантуру получил и другое известие, от которого праздновать что-либо ему сразу расхотелось. Анечка, смущаясь и улыбаясь, прошептала любимому на ушко, что беременна, и что никто в их поселке не сомневается — от кого. И теперь хочешь — не хочешь — пора жениться. Иначе могут быть неприятности. И ласково прижалась к аспиранту своим молодым горячим телом. Антон вдохнул запах ее волос и сдался: пышная свадьба состоялась через месяц.
Очная аспирантура перешла в заочную. Тесть, управляющий районным отделением госбанка, пристроил зятя в районное управление сельского хозяйства; родился мальчик, которого в честь деда — фронтовика назвали Николаем. И все-таки такая жизнь Антона не очень устраивала: по ночам он бредил городом, он хотел в город. Ему мерещился шум трамваев, гул толпы… Иногда даже со злостью думал о жене, что не дала ему закрепиться на кафедре, в институте. А ведь декан откровенно жалел о его переводе; обещал большое научное будущее. В эти часы Антон Павлович много курил, и, что случалось, правда, очень редко, плакал скупыми мужскими слезами.
Год 1992 принес в провинциальную болотную жизнь вихрь перемен. Вместо почившего в бозе отделения Госбанка народилось отделение областного агропромышленного банка — коммерческого. И у тестя, который по-прежнему был управляющим, новая зарплата оказалась настолько непривычно, (и даже неприлично), большой, что по началу он не знал, что с нею и делать. Конечно, это нелепое состояние быстро прошло. (Знал бы тесть, какие оклады в головном отделении — почувствовал бы себя просто нищим).
Антон Павлович теперь частенько стал бывать у тестя на ужине. Он подробно расспрашивал его о банковских делах; на что тесть, найдя в лице зятя заинтересованного и сочувствующего слушателя, часами жаловался на проблемы с корсчетом, на ворюг — фермеров, которые полученные кредиты вместо вложений в производство тратили на покупку машин, а потом, когда на них подавали в суд, кричали на весь свет, что недобитые коммунисты душат частную инициативу и фермерское движение.
На несколько дней Антон уехал в город, взяв на работе отпуск за свой счет. Вернулся он с блестящими глазами, сияющий как блин; расцеловал жену, которая по последние два года, можно сказать, отвыкла от этого, подбросил Кольку до потолка, а потом сказал:
— Аня, душа моя, теперь мы будем жить по-новому! Хорошо будем жить.
— Что, неужели решил идти к папе в банк? Давно пора.
Антон Павлович сморщился, как от лимона:
— Да нет, конечно. Ни черта я не понимаю в его «лоро» и «ностро». Меня от них мутит. Я в фермеры пойду.
— Ты?! Ты что, с ума сошел?!
— Ничего я не сошел, я просто золотую жилу нашел. Может, помнишь по институтской фотографии, учился с нами на потоке у экономистов один такой, весь из себя блатной. Так я к нему ездил. И вот слушай, за чем…
План у Антона Павловича Донецкого был прост и гениален. И никакого мошенничества, между прочим. Просто наличие хороших отношений. Став фермером, Антон Павлович, конечно, в земле ковыряться не собирался. Сей статус требовался ему только для необходимого антуража. Суть была в другом. Имея под рукой тестя — управляющего, свежеиспеченный фермер намеревался получить краткосрочный кредит на большую сумму; перевести его в наличные доллары, а затем, воспользовавшись услугами инфляции, которая за пару месяцев опускала курс рубля чуть ли не в половину, половину валюты продавать, чего как раз хватало на погашение долга вместе с процентами. А половина суммы должна была осесть в стеклянной банке, которую Антон Павлович собственноручно собирался закопать в подвале.