— Наверно, именно поэтому я к вам сюда и явилась! А что касается показаний, так я уже подробнейшим образом рассказала вам, что и как обстояло.
Капитан Савичев постучал полусогнутым пальцем по столешнице и произнес:
— Ну хорошо. Только впредь попрошу вас не являться сюда без вызова. Дело серьезное, им лично заинтересовался член областного законодательного собрания господин Злов. Хозяин офиса, как вам известно. Кстати, вы спрашивали, кто второй усомнившийся в причине смерти Кудрявцева. Так вот, Борис Сергеевич Злов и был этим человеком.
Я молчала, понимая, что больше говорить и делать здесь нечего. Очевидно, капитан Савичев разделял эти мои мысли, потому что он кивнул мне на дверь и произнес:
— Всего наилучшего. Спасибо, что интересуетесь ходом дела. Обещаю сделать все от меня зависящее. Вы все еще в Нарецке? Долго здесь будете?
— Столько, сколько потребуется, — сдержанно ответила я.
— Вот это правильно! — улыбнулся капитан. — До свидания, Мария.
Не могу сказать, что я вся кипела от негодования, когда вышла из здания ГУВД, но тем не менее было, было — холодное бешенство, вязкое и гибельное, как полуостывшая лава, уже забывающая, когда излилась из кратера вулкана. Дело на контроле у Злова! «Член областного законодательного собрания», видите ли, «заинтересовался»! Не видел капитан Савичев, как этот «член» на моих глазах убил своего самого близкого сподвижника. Впрочем, думаю, что если бы он узнал, если бы я ему рассказала, то сразу после моего ухода он вполне мог взять бы трубочку да и перезвонить Борису Сергеевичу: дескать, так и так, почтенный патрон, поступила тут на вас жалоба, что занимались вы уничтожением крупного (или какого там) рогатого скота, то есть гражданина Козлова, царствие ему небесное… Сам умер? Ах, какая жалость. Чудесный был человек, ни в чем дурном не замечен.
Вот и весь разговор.
Еще должна радоваться, что саму не задержали. Как-то вспомнились слова Ани Кудрявцевой, когда я у нее спросила, почему не сделали экспертизу крови на полу в доме Егеря, человеческая это кровь или, быть может, животного. А по группе и резусу можно было бы определить, Родиону она принадлежит или нет. Аня мне тогда ответила: «Сразу видно, Маша, что ты впервые в здешних местах. Какая экспертиза? Тут в округе в — радиусе тридцати километров ни одного трезвого мента не найти, а какие и есть, те в Нарецке и сюда не поедут ни за что, будут переадресовывать к сельской милиции. А там известно какие кадры! А если нарецкие приедут, то лучше бы они вообще не приезжали. На кого угодно „глухарь“ повесят, лишь бы себе отчетность не портить».
— Да, кадры у местных ментов еще те, — пробурчала я себе под нос, — да ведь меня сразу предупреждали, что они сплошь ангажированы доморощенным Аль Капоне, господином Зловым Борис Сергеичем.
Нет смысла говорить, что и этот день прошел впустую. «Пустынный день прошел без дела, пустая ночь прошла без сна, а за окном, свиваясь, пела и остывала тишина», как поется в какой-то песенке.
Если честно, то я никогда еще не чувствовала себя такой беспомощной. Одно дело — в Москве: там был знаком чуть ли не каждый угол, каждый дом, ну а если не каждый, то через один, а если не через один, то те районы и те обстоятельства, в которые я попадала в Москве, можно было сопоставить с хорошо известными. Из коих выходила. И на этом сравнительном анализе можно было далеко уехать.
Тут же все было новым. Новые условия, новые люди, новые, непривычные для меня обстоятельства. Линия прибоя, безответные скалы, приветливые лица, в которых бесполезно искать ответы на мучающие тебя вопросы. Прекрасная природа, ветер с моря — и нависшая, как дамоклов меч, загадка, которую бессильна разрешить я, потому что нити, ведущие к ее разрешению, мистическим образом обрываются.
А может, дело вовсе не в пресловутой загадке? Легко кивать на неразрешимость, непознаваемость чего-либо, оперировать какими-то совершенно неконструктивными величинами, к примеру мистическим воздействием пресловутого караимского перстня, флюидами древних могильников, которые тянулись на многие десятки километров. Быть может… дело во мне самой? А что я сделала, кроме того, что угодила в заварушку в офисе фирмы с дурацким названием «Суффикс»? Обстоятельства находили меня, а не я находила обстоятельства и заставляла их служить себе. Если бы не звонок Ани на мобильный телефон своего мужа… а что было бы, не позвони она? Иногда мыслить методом подстановки, как в математике, весьма полезно и плодотворно. Что было бы, не явись мы с ней в самый разгар действа в офисе? А вот что. Тело Коли Кудрявцева забрали бы и отвезли куда следует. Куда? К Артисту? Да, верно, к нему. Коля просто исчез бы, как исчез Родион. Как… Родион? Кто нашептал мне это?
Конечно, исчезновение босса сильно подкосило меня. Я даже не знаю, жив ли он. Действуй мы с ним в связке, по нашей многолетней традиции, все было бы иначе. А тут… слишком много всего, над чем следовало думать. И решение проблемы уж слишком традиционное: сегодня, чтобы ослабить нервное напряжение, все выпили. Кто много, кто не очень. Саша Ракушкин со Стравинским — те нагрузились изрядно. Аня с ними. Штык опять куда-то закатился. Хотя нет. Он же приволок флягу со спиртным. Сидит у костра, лакает. Э-эх? Все равно не спится. Пойду к Штыку. Хоть какое-то, хоть и не ахти, общество.
Я вскочила на ноги и выглянула из палатки. Было около двух часов ночи. Костры давно потухли, но это меня не смутило: для того, чтобы смиренно распивать крепляк, Штыку не требовалось освещения.
Вопреки ожиданию Штыка у костра не оказалось. Ничего удивительного в этом не было. Все давно, гораздо раньше, чем я, естественно, привыкли к тому, что почтенный Онуфрий не ограничивал места своих ночевок координатами лагеря. Любил он поспать на природе, что уж тут.
Удивительно было другое. У костра стояла полная канистра вина. Для тех, кто не понял, распространюсь: полная канистра вина имела право на существование столь недолгое, что еще ни разу мне не привелось ее видеть в лагере горе-«археологов». Чаще всего ее переливали в тазик и черпали оттуда чем привелось и кто во что горазд. Вспоминали студенческую молодость, и, надо сказать, ударно и удачно вспоминали.
А тут вдруг целая канистра. Клондайк, Эльдорадо! Это как-то слабо воспринималось применительно к фигуре Штыка, в плане выпивки куда как трепетной и ищущей.
Я огляделась по сторонам. Быть может, никто не хотел больше? Тогда зачем принесли и оставили у костра? Непонятно. Кто принес? Быть может, она давно стоит? Да нет, тот, кто ее принес, тут бы немедленно и начал ее пить, включая и Юлю Ширшову, и Аню Кудрявцеву. А ведь нет. Не начали.
Я заглянула в палатки. В одной из них, трогательно прижавшись друг к другу, спали Ракушкин и Наташа Касторова, а поперек них повалился Стравинский. Во второй палатке расположились Инвер, Юля Ширшова и Костя Гранин. В третьей палатке… в третьей палатке спала я. Там еще была Аня, но она мирно почивала без задних ног уже который час.
Не было Штыка. Значит, только он принес эту полную канистру. Я открыла ее и понюхала. Да, вино. Я подняла канистру рывком и отпила. Нормальный крепляк. Непонятно, что это Штык им побрезговал.
Я поставила канистру на землю и пошла в палатку. Здесь я зажгла фонарик. Почитать, что ли?
Тут мой взгляд упал на собственные руки. Я на мгновение не поверила своим глазам, а потом поднесла к лицу и, желая убедиться, что это не вино, лизнула.
Не вино.
Невозможно было ошибиться, в чем именно я испачкала руки.
Это была кровь.
22
Я вылетела из палатки, прихватив с собой фонарик и пистолет (мало ли?), и осветила то место около костра, где я только что обнаружила канистру с вином. На ужин ели шашлык, но вряд ли это была телячья или свиная кровь, тем более совсем свежая. Да! Канистра с одного боку была изляпана кровью, и при желании экспертиза легко могла бы установить, чьи руки были ею испачканы изначально. Но Аня уже меня просветила, какая в здешних краях экспертиза.
Нельзя сказать, что пятачок возле костра был залит кровью. Да вовсе нет. Более того, невнимательный взгляд едва ли различил бы ее на земле, на траве, в непродолжительном времени все исчезло бы, а утренняя роса окончательно смыла все следы.
Да! Падает мое чутье! Еще пару лет назад я легко почувствовала бы звериным чутьем пантеры, что в нескольких шагах от меня проливается кровь. А сейчас — я лежала и думала о том, стоит ли мне выпить немного вкусного красного вина самопального производства или же не стоит.
Я склонилась почти до самой травы и, присмотревшись к примятой траве, ринулась по следу. Совсем еще свежему следу.
Долго идти не пришлось. Стоило мне взобраться на вершину холма, как я увидела, что по склону его — по ту сторону гряды холмов — спускается темная фигура. Фигура пятилась задом, но не из соображений эксцентрики или полуночного лунатического тренинга, нет! Просто-напросто человек тащил за ноги еще одного человека.
Я легко различила длинную сутулую фигуру Штыка и линию его нескладных плеч. Это он тащил труп.
И так как все наши были в палатках, труп принадлежал человеку, не имеющему отношения к любительской археологической партии бывших однокурсников.
— Та-ак, — пробормотала я, — так вот почему отказался от выпивки гражданин Штык. У него просто оказались дела поважнее. Ну что же, похвально, что не пьянством единым жив человек.
И я неслышной тенью соскользнула с холма и помчалась по следу Штыка, прикидывавшегося невинным алкоголиком, изредка проявляющим клептоманские наклонности, впрочем, в достаточно невинной форме.
А оказавшимся убийцей.
Штык спустился в низинку у подножия холма, густо поросшую кустарником. Оттуда некоторое время сочились сопение и хруст ветвей, а потом Штык вышел на открытое пространство. Неяркая луна осветила его бледное, казавшееся желтым лицо и согнутые плечи. Руки, непропорционально длинные, свисали почти до колен, и вдруг он показался мне похожим на Франкенштейна из многочисленных экранизаций романа Мэри Шелли. Тени густо замелькали у ног неподвижного убийцы, налетевший порыв ветра разметал траву, Штык вскинул голову к небу, махнул рукой и зашагал. Я думала, что он вознамерится вернуться в лагерь, все-таки там осталась такая величественная приманка в виде канистры вина.
Но нет. Видно, что-то тянуло Штыка посильнее вина, потому что он направился в прямо противоположную сторону.
Вот так.
Я сбежала с холма, даже не смотря себе под ноги, благо не сводила глаз с фигуры удалявшегося от меня Штыка. Я нырнула в низинку, из которой только что вышел преследуемый мною человек. Я была уверена, что Штык никуда не денется и что за те несколько секунд, на которые я утрачу его из поля зрения, он не успеет выйти из обзора. А я — я успею взглянуть в лицо тому человеку, чей труп старательно тащил Штык.
Мне очень хотелось узнать, кто это.
У меня даже ноги подгибались от того, как я представляла, кто именно это может быть. Пусть даже теоретически. Уж слишком много их, мертвых, словно выжатых лиц прошло передо мною за последние несколько дней. Лицо Коли Кудрявцева с ссадиной на лбу, с остекленевшей полоской глазных яблок за полуприкрытыми веками; окровавленные, искаженные черты Артиста и один его приоткрытый глаз, налитый угрюмой злобой; и мелькнула еще бледная, потом залитая кровью физиономия Кири, парня, взорванного несколько дней назад.
Босс… босс пропал.
Я несколькими энергичными движениями раскидала ветки, которыми Штык прикрыл тело своей жертвы. Осветила фонариком спину и коротко остриженный затылок. Волосы были темные и чуть вились у кончиков.
Я молча села на траву, не находя в себе сил перевернуть тело и глянуть в лицо. Родион, Родион был коротко острижен, я ведь видела на той проклятой кассете, которую мне продемонстрировал Злов. Предчувствия редко обманывают меня, ведь это то чувство, которое сложно притупить и передрягами, и нервными перегрузками, и злобой, и болью. По крайней мере — у меня.
Досада на себя всколыхнулась, как волна. Пока я тут сижу и кукую, Штык может скрыться, а ведь этот ночной эпизод, быть может, станет ключевым во всей этой кровавой приморской истории. Будь что будет! Мне на своем веку пришлось пережить немало потерь, если что, достанет сил пережить и эту. Я вскочила и рывком перевернула труп.
Свет фонарика ударил в мертвое лицо…
Это был не Родион.
Я даже не поняла, кто именно это мог быть, потому что на секунду все потенциальные жертвы Штыка ли, Артиста или Злова, — все они слились в одно будоражащее лицо, оскаленное недобро, с одним открытым, другим закрытым глазом, подбородок вздернут и тянется к небу, тусклая, омертвевшая струйка крови уже навсегда замедлила, остановила свой бег, прочертив дорожку ото лба через висок и дальше, по щеке, умирая где-то около уха. Нет, это был не Родион, и я неожиданно для себя узнала этого человека. Ну конечно же. Просто слишком разнились обстоятельства при нашей первой встрече и теперь… впрочем, разнились ли? Как тогда, я и теперь была в погоне, только тот, первый раз охотились на меня саму.
Человек, которого тащил Штык, был тот самый сержант, которого я встретила в подъезде дома, откуда в меня стреляли. Тот самый мент с родинкой у угла рта. По этой родинке я его и узнала. На этот раз он был одет в гражданское: в темные брюки и в черную рубашку с мягким воротом, с одной ноги слетела туфля — вероятно, Штык потерял ее по дороге.
Я перевела дух и выглянула из кустов. Штыка почти не было видно, но, так как луна светила ему в спину, мне удалось различить маленькую фигурку метрах в двухстах от меня. Похоже, он передвигался несколько быстрее, нежели я думала.
Я миновала кусты и последовала за ним.
Уже через несколько минут я была уверена, что ходила той дорогой, которой следовал сейчас Штык. Вне всякого сомнения, точно по такому же маршруту вела меня Аня Кудрявцева.
Точно по такому.
Мы преодолели около полутора километров от того холма, у подножия которого Штык оставил тело человека с родинкой. Я могла уже оставить Штыка в покое и идти самостоятельно, потому что на девяносто девять процентов я была уверена, что он идет к домику на берегу Южного Буга, к домику с палисадом, засаженным вишенными и яблонными деревьями. К двухэтажному домику, крытому черепицей, где жил человек по прозвищу Егерь. Он же Сема Моисеенко. Он же… Бог весть кем мог оказаться Сема в свете последних событий.
Я не ошиблась. Темная согнутая фигура Штыка выросла прямо напротив белой калитки, ведущей во двор Егеря. Штык некоторое время стоял, словно не решаясь войти, а потом закашлялся и, вынув из кармана фляжку, крепко к ней приложился. Готова спорить, что во фляжке было нечто более крепкое, чем вино. Впрочем, это не объясняло, почему Штык не приложился к канистре вина. Для его бездонного желудка было все едино, причем желательно в смеси: как известно, так лучше сносит.
Штык наконец переборол сомнения и вошел в дом.
Сомнения нахлынули на меня. Моя очередь. Теперь я села у белой калитки прямо на траву и тяжко задумалась. Не может того быть, чтобы жертва Штыка была случайной. Раз сержант с родинкой появился здесь, да еще в незавидном статусе трупа, значит, и в прошлый раз наша встреча была вовсе не случайной. А единственная наша с ним встреча была в тот день и в тот час, когда меня пытались убить.
Сомнения мои кончились. Я вскочила и едва ли не пинком открыла калитку.
Косые клинья света из горящего окна укладывались на дорожку. Штыка уже не было видно, наверное, он уже вошел в дом. Я неслышно приблизилась к окну и увидела Сему Моисеенко, который ел отбивную котлету — по-моему, свиного происхождения, это к вопросу об иудействе, — и говорил лениво, словно взвешивая каждое слово. Обычная его манера поведения — со мной — разнилась с тем, как он держал себя сейчас, довольно-таки значительно:
— Значит, вот как? Ну, понятно. Не думал, что так резко закрутится. А Боря дураком оказался, что ли. Да, нервишки не выдерживают у старого петушка.
— Да я, Егерь, — оправдывающимся голосом говорил Штык, — и не знал, что так. Он из темноты на меня выскочил, падла. Совсем сдурели, что ли. Я канистру нес, а он на меня.
— Ну, и?..
— Я его канистрой и огрел.
Так вот откуда кровь на канистре! Штык ею так прямо и врезал. А я вляпалась. А еще об экспертизе говорила. Да если провести эту экспертизу, на этой канистре как раз мои заляпанные в крови отпечаточки и обнаружатся! Но выходит, что этот, с родинкой, первый напал?
— Ты, Онуфрий, разболтался, — говорил Егерь. — Тебе говорят, что дело уж очень серьезное, а ты бухаешь и канистрами машешь. Куда ты его дел, а, дружок?
— Я его спрятал возле холма. С одной стороны лагерь, с другой — труп.
— Да уж, ну ты и болван, — ворчливо проговорил Егерь, дожевывая отбивную. — Тьфу ты, черт, опять пожарил, как сапожные подметки! Столько раз говорил, что лучше отбивать мясо надо. Свинка-то не первой молодости. Хорошо, Штык. Придумаем, что делать, хотя проблем, если честно, и так хватает. Угораздило же его ногу так повредить! Всю голень распороло, кровищи-то сколько в придачу… Еле добрался, да уж.
— Кого?
— Тебе негоже знать. Мало ли.
«Вот именно — мало ли, — подумала я. — Кровищи… ногу распорол… еле добрался. Погоди, Мария! А уж не тот ли это тип, которому распороли ногу в киевском морге, а? Если мне не изменяет память, ему полоснули скальпелем по ноге, когда он вылезал в окно! „Еле добрался“! Да по всему станется, что это он и есть, а! Вот где концы сходятся, а! В домике у Егеря, он же Сема Моисеенко».
— Когда все это кончится? — пробормотал Штык. — Я уже больше не выдерживаю! Это проклятое золото… эта проклятая кровь, уже никакого бухла не хватает, чтобы залить… чтобы залить…
— Чтобы залить страх, ты уж договаривай, — снисходительно прервал его Егерь. — Да, дело затянулось. К тому же его осложнила эта ваша новая… с которой я ехал в электричке. Я думал, она поможет, а она только все осложнила.