Капитан Боннар печально покачал головой:
— Известно, что тем вечером он работал в своей лаборатории допоздна, и с тех пор его никто не видел. Но следователи понимают, что на разбор завала уйдет самое малое неделя. Сегодня нашли еще два тела.
— Какой ужас! Бедный доктор Шамбор! Он был ко мне так добр. Всегда говорил, что я себя извожу. Я не хотел брать отпуск, но он сумел меня убедить.
Капитан со вздохом кивнул снова:
— Ты продолжай. Объясни, что, как тебе кажется, нужно было тем людям.
Лаборант утер набежавшие слезы.
— Конечно, когда я услышал про институт и доктора Шамбора... тогда все стало понятно. И я опять удрал. И не останавливался, пока не нашел вот эту мебилирашку. Здесь меня никто не знает, и место нелюдное.
— Je comprends[2].Тут-то ты мне и позвонил.
— Oui.Я не знал, что еще делать.
Капитан недоуменно покачал головой:
— Тебя преследуют, потому что Эмиль Шамбор погиб при взрыве? Почему? Это какая-то бессмыслица... или ты хочешь сказать, что это не случайность?
Жан-Люк закивал:
— Я ничего собой не представляю, но я был ассистентом великого Эмиля Шамбора! Мне кажется, это его решили взорвать.
— Но, господи помилуй, зачем? Кому могло понадобиться его убивать?
— Не знаю кому, капитан, но это произошло из-за молекулярного компьютера. Когда я уезжал, он был на девяносто девять процентов уверен, что создал действующую модель. Но вы же его знаете — он такой скрытный. Он не хотел, чтобы даже слух об этом просочился, покуда машина не заработает. Вы же понимаете, насколько важно подобное открытие? Уйма народу готова была бы убить и его, и меня, и кого угодно, чтобы наложить лапы на ДНК-компьютер.
Капитан Боннар поморщился:
— Мы не нашли никаких следов устройства... но там груда обломков высотой с Монблан. Ты уверен?
Лаборант кивнул:
— Bien sur[3].Я все время был с ним. Конечно, я мало что понимал в его теории, но... — Юноша вновь оцепенел, скованный ужасом. — Его компьютер уничтожен? Вы не нашли его заметок? Доказательств?
— От корпуса остались одни руины, а в центральном институтском компьютере пусто.
— Само собой. Доктор Шамбор волновался, что к мейнфрейму слишком легко получить доступ, что его могут взломать. Поэтому все данные он заносил в журнал, а тот запирал в сейфе. Весь проект хранился в этом сейфе!
Боннар застонал:
— Значит, повторить его достижение мы не сможем.
— Не обязательно, — осторожно возразил Жан-Люк.
— Что? — Капитан нахмурился. — Что ты хочешь сказать?
— Что мы сможем повторить его работу. Построить ДНК-компьютер без него. — Жан-Люк заколебался, явно сражаясь с собственными страхами. — Наверное, поэтому те люди явились за мной в Аркашон.
Боннар уставился на него.
— У тебя есть копия его журнала?
— Нет, мои собственные заметки. Они, конечно, не так полны. Я понимал не все, что он делал, и он запретил и мне, и тому чудаку-американцу делать собственные записи. Но я потихоньку сделал копии всех журналов, по памяти, вплоть до конца прошлой недели — я тогда ушел в отпуск. Разумеется, журнал профессора был бы гораздо полнее и понятнее, но, думаю, другой специалист в той же области сможет повторить работу профессора или даже улучшить ее.
— Твои заметки! — возбужденно повторил Боннар. — Ты взял их с собой в отпуск? Они при тебе?
— Да, сударь. — Жан-Люк похлопал саквояж по пухлому боку. — Я не выпускаю их из виду.
— Тогда нам нельзя мешкать. Они могли проследить твой путь. В любую минуту они могут ворваться сюда. — Десантник шагнул к окну, выглянул на темную улицу. — Подойди-ка. Ты не видишь там тех людей? Или похожих? Мы должны быть уверены, чтобы знать: выходить нам через парадное или черным ходом.
Жан-Люк шагнул к распахнутому окну, послушно вглядываясь в освещенный неяркими фонарями пейзаж внизу. Трое входили в пивную на берегу, двое — выходили. С полдюжины грузчиков выкатывали одну за другой тяжелые винные бочки со склада и взгромождали их в открытый кузов грузовика. На тротуаре сидел бездомный и клевал носом.
— Нет, сударь, — сознался Жан-Люк, оглядев каждого. — Их я не вижу.
Капитан Боннар довольно хмыкнул.
— Воп.Тогда поторопимся, прежде чем они двинутся по твоему следу. Хватай чемодан. Мой джип за углом. Пошли.
— Merci! -Жан-Люк обернулся, подхватил саквояж и шагнул к двери. Но стоило ему повернуться к десантнику спиной, как Боннар, одной рукой подхватив подушку с кушетки, другой вытащил из кобуры на поясе пистолет — «ле франсэз милитер» с навинченным глушителем. Пистолет был очень старый — эту модель сняли с производства в конце пятидесятых. Серийный номер кто-то тщательно спилил. Предохранителя не было вовсе, так что тому, кто предпочитал «милитер» другому оружию, приходилось быть осторожным. Боннару нравилось ощущение легкого риска, а справиться даже с таким пистолетом для него не составляло труда.
— Жан-Люк! — бросил он в спину Массне.
Лаборант обернулся. Лицо его сияло от облегчения и радости, и, даже увидев пистолет и подушку, он удивился _ но не понял — и только вскинул руку в недоумении.
— Капитан?
— Прости, сынок, — прошептал Боннар. — Но мне нужны эти записки.
Прежде чем Массне успел заговорить или шевельнуться капитан Дариус Боннар прижал подушку к его темени, а другой рукой прижал дуло к виску юноши и спустил курок. Послышался хлопок. Подушка дрогнула, забрызганная кровью, мозгом и осколками кости. Пуля пробила ткань и глубоко ушла в штукатурку.
Придерживая подушку, чтобы не залить пол кровью, капитан Боннар уложил тело на кушетку, придав ему расслабленную позу. Потом он отвинтил глушитель и засунул в карман. Пистолет он вложил в мертвые, но еще гибкие пальцы Жан-Люка, подвинул подушку, примерился и рукой лаборанта нажал на спуск. В тесной комнате выстрел прозвучал оглушительно громко, хотя Боннар знал, чего ожидать.
Место было, конечно, не самое фешенебельное, но даже здесь стрельба привлечет внимание. Времени оставалось немного. Боннар проверил, как лежит подушка. Но выстрел был произведен почти идеально — вторая пуля попала почти точно в отверстие, оставленное первой. А пороховые ожоги на руке Жан-Люка убедят судмедэкспертов, что юноша, потрясенный смертью любимого научного руководителя, покончил с собой.
Со стола капитан взял только блокнот. Вмятинки на верхнем листе подсказывали, что предыдущий лист тоже был использован, и недавно. Смятый листок Боннар вытащил из мусорной корзины и, не тратя времени на чтение, засунул вместе с блокнотом во внутренний карман. Заглянул под кровать, под все остальные предметы скудной меблировки. Первую пулю выковырнул из штукатурки и задвинул отверстие исцарапанным от старости бюро.
Когда он подхватил саквояж несчастного Жан-Люка, вдалеке уже раздавалось завывание сирен. Десантник прислушался; сердце его бешено колотилось, подстегнутое адреналином. Oui.Они едут сюда. С обычным хладнокровием Боннар заставил себя в последний раз окинуть комнату взглядом, довольно кивнул — ничто не упущено — и открыл дверь. Когда спина капитана Боннара скрылась за поворотом лестницы, перед мебилирашкой уже останавливались, визжа тормозами, полицейские машины.
Глава 3
Париж, Франция
Вторник, 6 мая
Транспортный самолет «С-17», вылетевший строго по графику в понедельник с базы ВВС Бакли рейсом на Мюнхен, взял на борт единственного пассажира, чье имя не значилось ни в списке членов экипажа, ни в грузовой декларации. В шесть часов утра во вторник реактивная громадина совершила незапланированную посадку в Париже, чтобы принять на борт некую посылку. К транспортнику подъехала принадлежащая ВВС США машина, и мужчина в мундире подполковника армии занес на борт металлическую коробку — пустую. Человек этот остался на борту. А вот несуществующего пассажира там уже не было, когда пятнадцать минут спустя транспортник взлетел.
Вскоре машина ВВС остановилась снова, у одного из служебных корпусов международного аэропорта имени Шарля де Голля, к северу от французской столицы. Двери фургончика распахнулись, и оттуда вышел высокий мужчина в мундире подполковника армии США. Этим подполковником был Джон Смит. Подтянутый и сильный, скуластый и синеглазый, он выглядел очень по-военному. А то, что темные волосы были отпущены чуть длиннее, чем полагалось по уставу, скрывала фуражка.
Окинув раскинувшееся под темным предрассветным небом поле внимательным взглядом, Джон вошел в здание — ничем не примечательный военный с вещмешком на плече и портативным компьютером «Ай-Би-Эм» в особо прочном алюминиевом кейсе. Когда подполковник Смит через полчаса покинул здание, формы на нем уже не было. Была штатская, излюбленная Джоном одежда — твидовый пиджак, синяя рубашка, бежевые брюки и поверх — плащ. А под спортивным пиджаком — портупея с кобурой, и в кобуре — «зиг-зауэр» калибра 9 мм.
Пройдя по бетону взлетной полосы, Джон влился в поток пассажиров, просачивающийся через французскую таможню. Удостоверение подполковника американской армии позволило ему пройти без досмотра. На стоянке у аэропорта его уже ждал лимузин. Смит забрался на заднее сиденье, не выпуская из рук ни компьютер, ни чемодан.
Парижане известны своим жизнелюбием, и к парижским водителям это относится в превосходной степени. В частности, сигнал служил здесь средством общения: длинный гудок — «уйди с дороги, козел!», короткий гудок — «осторожней», серия гудков, часто в ритме танца, — веселое приветствие. В особенности же любому представителю многонациональной армии шоферов, управлявших многочисленными такси и лимузинами города, требовались ловкость, быстрая реакция и полнейшее бесстрастие. Водитель Смита, американец, обладал всеми тремя качествами, за что его пассажир был весьма благодарен. Он хотел как можно скорее попасть к Марти.
Покуда лимузин мчался по Окружному бульвару на юг, в объезд запруженного машинами центра, Смиту оставалось только нервничать. Свои исследования молекулярных цепей в Колорадо он поручил коллеге — не без сожаления, но с легкостью. За время долгого перелета через океан он позвонил в больницу узнать, как состояние Марти. Перемен не было — ни к лучшему, ни, слава богу, к худшему.
Еще он обзвонил многочисленных коллег в Токио, Берлине, Сиднее, Брюсселе и Лондоне, пытаясь тактично прощупать, насколько далеко зашли они в своих попытках создать молекулярный компьютер. Прямого ответа не дал никто — каждый надеялся быть первым. Но, обдумав их реакцию, Смит решил, что все они покуда далеки от успеха. Все выражали соболезнования в связи с гибелью Эмиля Шамбора, но о его работах не упоминали. Джону показалось, что остальные исследователи пребывали в том же неведении, что и он сам прежде.
Лимузин свернул на де ла Порт-де-Севр и вскоре подкатил к воротам Европейского госпиталя имени Жоржа Помпиду. Восьмисоткоечный памятник современной архитектуры, с его выпуклыми стенами и стеклянным фасадом, возвышался прямо напротив парка Андре Ситроена, напоминая более всего огромный многослойный леденец от кашля. Смит расплатился с водителем, вытащил багаж и ступил в мраморное фойе под стеклянной крышей, где смог наконец снять солнечные очки и осмотреться.
Фойе было настолько просторным — пожалуй, сюда можно было бы уместить пару стадионов, — что пальмы в кадках колыхались на ветру. Госпиталь был совсем новый — его открыли всего пару лет назад под бурные аплодисменты, с криками, что это-де «больница будущего». Направляясь к стойке справочной, Джон Смит подмечал детали: совершенно магазинного вида эскалаторы, ведущие к отделениям этажом выше, пестрые стрелки, указывающие дорогу к операционным, висящий в воздухе лимонный аромат, напоминающий почему-то о воске, которым натирают паркет.
На превосходном французском Джон поинтересовался, где находится палата интенсивной терапии, куда поместили Марти, и поднялся на эскалаторе наверх. Вокруг царила тихая суета — начиналась пересменка, приходили и уходили медсестры, техники, санитары и капелланы. Все происходило незаметно, и только наметанный взгляд уловил бы момент передачи обязанностей.
Образцовая больница строилась на основе теории, по которой не больной должен идти к врачу, а врач — к больному, так что обычных отделений здесь не было. Прибывающие пациенты попадали вначале в одну из двадцати двух приемных, а оттуда личная наблюдающая медсестра провожала каждого в отдельную палату. В изножье каждой койки стоял компьютер, истории болезни существовали исключительно в киберпространстве, а операции, если в них возникала необходимость, проводились с помощью роботов. Колоссальная больница могла похвастаться даже бассейнами, тренажерными залами и кафе.
За прилежащим к палате интенсивной терапии сестринским постом, у самых дверей, стояли двое жандармов. Смит представился дежурной медсестре — по-французски — как семейный врач доктора Мартина Зеллербаха.
— Я бы хотел побеседовать с лечащим врачом доктора Зеллербаха.
— Тогда вам нужен доктор Дюбо. Он сейчас на обходе, у вашего друга уже побывал. Я сообщу ему на пейджер.
— Мерси. Вы не проводите меня к больному? Я подожду в палате.
— Bien sur. S'il vous plait![4] — Медсестра рассеянно улыбнулась ему и распахнула перед приезжим американцем тяжелые двери — правда, не раньше, чем жандарм проверил его документы.
Двери затворились за спиной Джона, отрезав шумы из фойе. Здесь ходили неслышно, говорили вполголоса, так что, казалось, можно было услышать, как вздыхают, перемигиваясь в тиши, лампочки, экраны и индикаторы бессчетных аппаратов. Мир интенсивной терапии принадлежал машинам, а не врачам или медсестрам, а пациенты были лишь беспомощными придатками к ним.
Марти лежал, зажатый между высокими бортиками койки, на узком матрасе, прикованный к своему высокотехнологичному ложу проводами, трубками, датчиками, беспомощный, точно младенец. При виде его у Джона защемило в груди. Бледное круглощекое личико Марти застыло, но дыхание, слава богу, было ровным.
Пробежавшись пальцами по клавиатуре в изножье кровати, Джон вывел на экран историю болезни. Из комы Марти так пока и не вышел. Остальные травмы не представляли угрозы для жизни — несколько ссадин и ушибов, но длительная кома грозила поражением мозга, внезапной смертью или, хуже того, вечным пребыванием в чистилище между жизнью и смертью. Впрочем, кибер-анамнез несколько успокоил Джона. Вегетативные рефлексы сохранились — Марти самостоятельно дышал, порой кашлял, зевал, моргал, а глазные яблоки его непроизвольно двигались — следовательно, ствол мозга, управлявший этими процессами, не был поврежден.
— Доктор Смит? — В палату вбежал невысокий, совершенно седой и очень смуглый старик. — Из Соединенных Штатов, полагаю? — Джон увидел вышитое на белом халате медика имя прежде, чем незнакомец представился — Эдуар Дюбо, лечащий врач Марти.
— Спасибо, что так быстро подошли, — поблагодарил его Джон. — В каком состоянии доктор Зеллербах?
— Могу вас порадовать, — сказал Дюбо. — Ваш друг, кажется, поправляется.
Смит против воли улыбнулся.
— Как так? В его истории болезни нет никаких записей после утреннего обхода.
— Да-да, но я, видите ли, не закончил. Пришлось... э... отойти. Мы сейчас поговорим, а я тем временем допечатаю. — Врач склонился над компьютером. — С доктором Зеллербахом нам очень повезло. Он, как видите, до сих пор без сознания, но этим утром уже проговорил несколько слов и шевельнул рукой. Он откликается на стимуляцию.
Смит облегченно вздохнул:
— Значит, его состояние не так тяжело, как вы думали вначале. Возможно, он придет в себя.
— Да-да, — кивнул француз, пробегая пальцами по клавишам.
— Хотя с момента взрыва минуло уже более суток, — продолжал Джон. — Чем больше времени пройдет, тем сложнее ожидать полного выздоровления.
— Совершенно верно. Я, как понимаете, тоже за него волнуюсь.
— Вы распорядились, чтобы медсестры с ним занимались? Задавали вопросы, пытались расшевелить?
— Этим я занимаюсь сам. — Врач набрал на клавиатуре еще с десяток слов и выпрямился, глядя на Смита снизу вверх. — Не волнуйтесь, доктор. Мы знаем свое дело. Ваш друг — в надежных руках. Через неделю, если нам повезет, он будет в полный голос жаловаться на свои ушибы, забыв про кому. — Дюбо склонил голову к плечу. — Я вижу, он — ваш близкий друг. Оставайтесь с ним, сколько вам будет угодно. А мне, извините, пора на обход.
Джон присел рядом с койкой, глядя на озаренное подмаргивающими индикаторами лицо друга. Его согревала надежда увидеть вскоре Марти не просто пришедшим в себя, но совершенно здоровым. Вспомнились старые деньки — Кансил-Блафс и колледж, где они с Марти встретились, а дядя Джона впервые поставил Марти диагноз «синдром Аспергера»... все, что случилось с ними, вплоть до гибели Софии и пандемии вируса «Гадес», когда электронный гений Марти пришелся так кстати.
Повинуясь внутреннему порыву, Джон взял Марти за руку, крепко стиснул.
— Ты слышал доктора, Март? Он говорит, с тобой все будет в порядке, понял? — Смит примолк, глядя в ничего не выражающее лицо. — Во имя всего святого, что случилось там, в Пастеровском, Март? Ты помогал Шамбору в работе над молекулярным компьютером?
Тело Марти вздрогнуло, губы шевельнулись, будто пытаясь что-то произнести.
— Что? — воскликнул Джон. — Скажи мне, Март! Пожалуйста! Язык у тебя никогда не отнимался, я-то знаю. — Он с надеждой глянул на друга. Но Марти молчал. — Что за дурацкий повод для встречи, — продолжал Джон как можно более ободряюще. — Но знаешь, Март, мне опять нужна твоя помощь. Я прилетел, чтобы воспользоваться твоим несравненным гением...
Он просидел у постели Марти почти час, размышляя и вспоминая вслух. Он пожимал другу руки, тряс за плечо, растирал ноги, но только упоминание Пастеровского института могло на миг вывести Марти из бессознательного состояния. Джон как раз пришел к выводу, что дальнейшие попытки бессмысленны, а ему пора бы уже заняться вплотную расследованием истории с молекулярным компьютером Шамбора — вот только посидеть немного, вытянув ноги, — когда в дверях палаты возник рослый мужчина в униформе санитара.