— Сколько ж раз ты вокруг солнца облетел?
— Летчик я, что ли… — спетушил голос у Федора.
— Ну-ка, подумай, — младший лейтенант прищурил глаз и этак сбоку посмотрел на Федора. — А еще в разведку хочешь…
Догадался Федор и проворчал басом:
— Семнадцать.
— А ведь, поди, того…
— Документы под немцем. Дойдем — проверите.
— Неплохо ответил, — сказал младший лейтенант. Но было заметно, что он ни на мгновенье не поверил Федору, хотя тот ростом вымахал на голову выше его и плечист, хоть и исхудал на партизанских харчах.
— Сколько классов окончил? Подумав, Федор ответил:
— Восемь. Потом на заводе работал.
— Кем?
— Токарем, — твердо заверил Федор. И это тоже была неправда.
— С лекалом, значит, имел дело…
— Это слесаря… с лекалом.
— Если и врет — с умом, — одобрительно кивнул пожилой солдат. — Нет, парень не промах.
— Погоди, «тройной» Иван, — проговорил Русских и к Федору: — Почему его так зовут?
— Иван Иванович Иванов, — улыбнулся Федор. — Это ясно.
— Sprichst du Deutsch?
— Не… не очень, — голос Федора взвизгнул фальцетом. — У нас в классе…
— В грамматике путался?
— Угу, — признался Федор. Младший лейтенант не нравился ему все больше: что он, в школу его принимает?
— Драться умеешь?
Федор молча засучил рукава. Младший лейтенант скинул гимнастерку:
— Ну-ка, подумай…
— Давай. Только по-настоящему, — пробасил на этот раз Федор.
— А то… — мотнул головой Русских, — Готов?
— Подходи, — Федор расставил ноги, чтоб тверже стать. Остальные разведчики оставили котелки, молча смотрели на Русских и Федора.
Вдруг младший лейтенант резко метнулся в сторону. Федор успел заметить сузившиеся в прищуре глаза, жестко сжатые губы. Размахнулся Федор сплеча, но только на замах у него и хватило времени. А Русских оказался уже около своего противника. Захолонуло у Федора под ложечкой, искры посыпались из глаз от удара в скулу. Федор непроизвольно нагнулся — скрючила боль, увидел сапоги, обхватил колени, дернул. Упал разведчик. Рывок Федора был неожиданный и сильный. Затем Федор схватил лежащего за ремень, махом перекинул через плечо. Потом поставил Русских на ноги, а сам ощупью нашарил его плечо, схватился, иначе бы рухнул.
Младший лейтенант, шипя и почесываясь, посмотрел на своих разведчиков. Те сидели с невозмутимыми лицами.
— Медведушка… — после непродолжительного молчания протянул пышноусый боец.
Федор, пошатываясь, подошел к столу. Ему уступили место. Он хватал ртом воздух: все не мог наладить дыхания. С трудом проворчал:
— Сибиряк я…
— Свирепый сибиряк, — процедил тот, которого звали «тройным» Иваном. — Я, товарищ младший лейтенант, такой ваш удар видел. Как вы того верзилу успокоили. А этот вот вас того…
— Я и ножом могу… — выдохнул Федор.
— Как это ножом? — спросил младший лейтенант, натягивая гимнастерку.
Федор заметил, что командир разведчиков совсем на него не злится.
— На двадцать метров — в дерево.
— На, — «тройной» Иван протянул финку. — Вон береза за плетнем.
Но прежде чем Федор прицелился, Русских метнул нож и тот едва не на пол-лезвия ушел в ствол. А Федоров нож лишь скребнул по коре.
— Все равно не уйду. И стреляю я плохо. Мало патронов у партизан было. — И, не дожидаясь ответа, Федор пошел за финками. Настроение у Федора было плохое. Вернувшись, он увидел, что младшего лейтенанта за столом нет, и принял это за дурное предзнаменование. Но ошибся.
* * *За перелеском в стороне притихшей передовой послышался одиночный выстрел. И едва Федор подумал, что выстрел произведен из немецкой винтовки, как в ответ раздалась с нашей стороны длинная пулеметная очередь.
— Нашел-таки я этот пропавший рой, — услышал Федор голос Королева. — Неделю искал его в лесу. Но все-таки нашел. Отличная была матка. Самым продуктивным стал улей, куда я тот рой посадил.
Федор мельком глянул на клевер, около которого работала пчела. Но ее уже не было — улетела.
— А пчелы, Кузьма Григорьевич, воюют между собой?
— Зачем им?
— Может быть, вы просто не знаете?
Королев помолчал, обдумывая ответ.
— Не замечал и не слышал о таком. Да и как им воевать, коли, выпустив жало, мрет пчела?
— А с медведями?
— Это другое дело, — резонно заметил Королев.
Мысли Федора перескочили на другое. «Вот Королев в двух метрах от меня лежит. А вдруг бы это был немец. Я — безоружный, и у него ни одного патрона. Как вот из такого лежачего положения броситься на него? Ну-ка, подумай», — повторил Федор приговорку Русских.
— Ты что? — спросил Королев, посмотрев в глаза Федора.
— Думаю.
— Как из такого положения захват сделать?
— Да.
Королев и Русских — единственные из разведчиков еще боролись с Федором, тренировались с ним по самбо, остальные отмахивались. Федор в борьбе очень ярился, словно забывал, что не совсем всерьез идет бой. Но младшему лейтенанту нравилась ярость Федора, а Королева не мог никогда одолеть в безоружной схватке никто. И был Королев отличным стрелком.
— Так чего же ты ждешь? — спросил Королев.
— Тебя, — на тренировках Федор как-то незаметно для себя переходил со всеми на «ты».
— Это, может, иногда и верно — выждать.
— Почему?
— Характер раскрывается в первом броске. Вот ты ногу правую подтягиваешь. Хитришь. Не выйдет.
Но Федор уже бросился. И неожиданно почувствовал, что не упал, а сильные руки подкинули его. Потом удар по ногам снизу вверх, он перевернулся, шлепнулся на спину, тяжелая ладонь Кузьмы опустилась ему на горло.
— Как выйти? — спросил Федор.
— Думай. Пять секунд. Двадцать один, двадцать два…
Федор схватился пальцами за предплечье Кузьмы и, изогнувшись, освободил шею, вскочил.
— Правильно догадался, — похвалил Королев. Он и сделал-то всего четыре движения и продолжал лежать на боку, с улыбкой глядя на запыхавшегося Федора. — Безоружный человек, Федор, порой бывает вдвое сильнее вооруженного финкой. Вооруженный словно однорукий, и все его внимание — на ноже, на палке. Но есть люди, которые в драке не забывают и о второй руке. Тренированные, спортсмены. Таких надо разгадать по стойке, по первому движению.
Присев, Федор шмыгнул носом.
— И про пчел вы знаете и про это…
— Был у нас до младшего лейтенанта Русских другой командир. Из пограничников. Лихой. Вот он учил нас. Это только так говорят, что на фронте люди погибают… И могилы вроде бы не найдешь. Нет. Тот, который воевать умел, не сгинет. Трое нас, старых, в группе захвата осталось. Но помним всех. Ты тоже будешь знать. А фашист это чувствует на своей шкуре.
— Федор! — послышался голос младшего лейтенанта.
В тот же миг Федор оказался на ногах, а Русских как бы замахнулся на него ножом:
— Ну-ка…
Схватив руку Русских, Федор дернул ее на себя, но младший лейтенант дал подножку, и они оба покатились по траве.
* * *Время подкатывало к полуночи, но спать разведчики не ложились. Ждали младшего лейтенанта. Его вызвали в штаб сразу после обеда, и он до сих пор не возвращался.
Наконец пришел Русских. Он присел к столу, вынул из планшета карту.
— Подсаживайтесь. А ты, Федор, в первую очередь. Вернулись на знакомые тебе места. Или хвастался тогда?
— Когда я хвастался? Я — по правде. Будто не знаете, товарищ младший лейтенант. Зачем же вы…
Командир разведчиков сдвинул фуражку на затылок.
— Федор, не ной. Загундил… Чирий! Садись.
Разведчики расселись.
— Задача — наблюдение.
Русских принялся объяснять задачу. Из сказанного Федор понял прежде всего, что фашисты начали усиленно укреплять оборону. Это становилось ясно еще в прошлый раз, когда они наткнулись на новые огневые точки. Но появилось еще порядочно. Их-то и следовало засечь.
Очень даже знакома была карта. Такая же была у командира партизанского отряда. Одна-единственная, сильно потершаяся на сгибах, только с написанными по-немецки названиями русских сел и речек. Командир ее никому не давал… Покажет, куда идти, а карту в планшет.
— Ну-ка, что думает знаток местности, которая дальше на запад? — спросил Русских.
— Помню я эти места хорошо, — Федор подвинулся поближе к столу, взял карандаш и, не касаясь бумаги, острием грифеля повел над картой. — Вот тут — тропкой через болото. Здесь оно показано, как непроходимое. Чепуха. Есть тропка. За болотом — взгорок. Лесистый, сырой. Северный склон. Это в полутора километрах от ихнего переднего края будет. От шоссейки — три километра, от села — шесть. Но обзор со взгорка отличный, все тылы ихние должны как на ладони.
— Конечно, немцы, они дураки, — протянул Глыба.
— Не разместишь тут батареи. Подходов удобных нет.
— Очень может быть, — согласился младший лейтенант. — Фашист без дороги чувствует себя весьма неважно. Но заслон они, конечно, там поставили. Надо завтра посмотреть повнимательнее этот участок. И ночью — на ту сторону.
Федор еще некоторое время смотрел на карту.
— Отбой! Отбой! — приказал Русских.
Королев погасил чадящую коптилку, сделанную из гильзы снаряда. В блиндаже стало темно и глухо, как бывает только в подземелье. Но Федор привык именно к этой тишине. Когда же разведчикам удавалось устроиться в доме или в сарае на худой конец, он чувствовал себя беспокойно. В землянках и блиндажах он засыпал быстро и спал хорошо, без снов.
Рядом, как всегда, устроился Королев. Он тоже засыпал быстро и тихо. Дольше других ворочался самый старший по годам среди разведчиков — «тройной» Иван. Глыба часто жаловался, что Иванов во сне храпит, но Федор засыпал раньше и храпа не слышал.
Так было и сегодня.
Среди ночи Федор вскочил. Нары под ним мелко дрожали. В блиндаж донесся утробный гул.
— Это гроза идет. Гром гремит. — На плечо Федора легла рука Королева.
— Я думал, проспал.
— Ночь еще… — сказал Кузьма. Он тоже сел, порылся в карманах, зашуршал газетой, свертывая самокрутку.
— Оста-а-авишь, — попросил Лапотников.
В другом углу тоже завозились. Видно, гроза разбудила всех, Прислушавшись, Федор уловил ровный шум ливня. Потом снова ударил гром, задрожала земля. Кузьма несколько раз стукнул кресалом по кремню, раздул фитиль, прикурил. В полутьме стало видно его лицо: прищуренные глаза, пышные аккуратные усы, высокий лоб с нависшим над ним кудрявым чубом.
Отвернувшись к стенке, Федор попробовал снова уснуть, но сон пропал. В красноватом свете самокрутки мерно, через равные промежутки времени, проступала обшивка блиндажа, меркла.
Опять послышался далекий раскат грома, и тут же ударило над самым блиндажом. Даже уши заложило.
— Дурень этот Илья. Чего ночью по небу кататься, — послышался тенорок Глыбы. — Придется утром его коляску по щепочке собирать.
Федор сунул палец в ухо и потряс. В голове послышался легкий щелчок, тающий звон. И вдруг это движение, этот легкий щелчок и удаляющийся звон до галлюцинации ясно напомнили ему самую страшную ночь сурового лета сорок первого. Ночь на полустанке, даже не на полустанке, а на разъезде, где поезд, в котором они ехали с матерью на восток, попал под бомбежку.
Рев моторов, треск пулеметов раздались раньше, чем прерывисто, точно заикаясь от испуга, засигналил паровоз. Поезд стоял, ожидая встречного. Федор видел, как бледные фонтанчики пунктиром запрыгали рядом с вагонами. Гул самолета словно исчез. Тогда пассажиры с истошными криками бросились из теплушек к лесу. Он был метрах в тридцати от железнодорожного полотна.
В зябкой и плотной предрассветной тишине опять послышался рев мотора. Он нарастал мгновенно. Черная огромная машина, сверкая вспышками пулеметных выстрелов, проутюжила разъезд на бреющем полете. Пассажиры, успевшие выскочить из вагонов, кинулись на землю. И именно по ним-то и открыл огонь бомбардировщик. Федор упал и остался лежать, как и все. Мать чуть отстала от него. Плохо помня себя от страха, разбуженный в вагоне все сотрясающим воем, Федор и не знал, где она. Он только кричал в голос: «Мама! Мама!», но не думал о ней. Но она думала только о нем, искала его, слышала его голос. Когда бомбардировщики пошли на третий заход, мать по крику узнала, где он, и кинулась к нему.
Не успела добежать. Пуля настигла ее в двух шагах от Федора. Она сделала еще два последних шага и упала на Федора, словно прикрывая его. Грохот тут же стих, будто и не существовало его и все людям приснилось. Только паровоз продолжал свистеть беспрерывно. Пар от гудка поднимался над лесом, и светился, и розовел в лучах зари.
Это было первым, что увидел Федор, когда вскочил с травы, мокрой и холодной. И по спине текло теплое. Он передернул рубашку. Испачкал руки в крови. Около себя увидел мать. Она лежала ничком. Губы ее еще шевелились, но слов было не разобрать.
— Мама! Мама!
Федор огляделся, ища поддержки, помощи.
Паровоз все еще свистел. Люди бежали к поезду. Несколько человек остались лежать в кювете у полотна, на опушке.
Он снова посмотрел в лицо матери. Ее глаза глядели отрешенно. Точно где-то высоко в небе она увидела нечто, что ее успокоило, и она боялась оторвать взгляд от этого нечто.
Свисток смолк. Лязгнули буфера. Раз… другой… Состав пополз.
Кто-то кричал из вагонов:
— Беги! Беги! Быстрее!..
Подхватив на руки тело матери, он шагнул, побежал. Споткнулся. Припал на колено. Снова посмотрел в застывшее лицо матери, остановившиеся ее глаза, которые глядели в небо, не отрываясь, не мигая.
— Мама… Ты умерла? Да?
Он потряс ее за плечи. Потом посмотрел на поезд. Последний вагон проплыл в просвете меж деревьями.
— Ну, мам… Ты вправду умерла? А как же я?
Ему очень хотелось заплакать, но он сдерживался: мать не любила слез. Он положил тело матери на траву. Федор вспомнил, что видел однажды женщину с таким же остановившимся взглядом. Ей брызнули холодной водой в лицо, и она ожила.
— Я сейчас, мам. Воды принесу. — Он поднялся, вся рубаха на груди была красной и липкой.
Он пошел к кювету с водой. По пути наткнулся на тело какого-то незнакомого ему старика. Тот лежал ничком. Федор перевернул его. У старика тоже были открыты глаза. На веке ползал муравей, И вдруг Федор зажал себе рот, чтобы не закричать. Он боялся, что вместе с криком, безостановочным, воющим, — а он, не крича, слышал этот свой крик, — с ним расстанется и его жизнь, и по его глазу вот так же поползет муравей.
Федор попятился от старика, словно боялся, что тот вскочит и погонится за ним. Он побежал к канаве и стал мыть руки, рубашку и тихонько скулил:
— Мамочка… мамочка…
— Эй, парень!
Федор подумал, что это немцы. Не оглядываясь, кинулся к лесу, свалился в кювет.
— Не бойся, парень! — крикнули ему от железнодорожного полотна.
Наконец Федор решился обернуться. На рельсах стояла дрезина-качалка. На ней сидели четверо: двое в форме железнодорожников и двое в обычной одежде.
— Ты что здесь делаешь? — по-прежнему не слезая с дрезины, спросил сидевший с краю в форме железнодорожника.
— Н-ничего…
— Ты ранен? Отстал от поезда?
— Нет. Мамку убили. С самолета стреляли. А поезд ушел. Я видел. Вот мамку-то как…
На дрезине стали негромко переговариваться.
Один из сидевших на дрезине, в серой кепке и сером пиджаке, шевельнул качалку. Дрезина двинулась. Федор очень испугался, что его оставят здесь, в лесу, одного с мертвым стариком, по глазам которого ползают муравьи, и убитой матерью. Он кинулся к дрезине, схватился за скобу сиденья:
— Дяденьки! Дяденьки, возьмите?
— Раненые есть тут? Не мертвые, раненые?
— Нет. Не знаю… Возьмите!
— Тише! — приказал тот, который был в серой кепке и сером пиджаке, и обратился к железнодорожнику: — Послушай. Вроде рельсы стучат.
Железнодорожник спрыгнул с дрезины, приложился ухом к рельсу.
— Едут. Надо сматываться. А то не успеем до подъема добраться.
— Садись, малец! — приказал мужчина в серой кепке.
Устроившись на краешке скамейки, Федор спросил вдруг:
— Кто же их похоронит?
— Потом похороним, — сказал мужчина в серой кепке. — Нам надо путь на подъеме минировать. Фашисты близко.
Дрезина быстро набирала ход.
Только потом Федор осознал все, что произошло на разъезде.
* * *После беспокойной грозовой ночи разведчики весь день пробыли на передовой, наблюдая за обороной противника.
— Федор был прав, — заметил Русских. — Лучше всего нам справа по болоту просочиться к ним в тыл. Слева, по лесочку, конечно, лучше. Он прямо к нашим траншеям подходит. Но это-то мне и не нравится. Наверняка заминирован.
Младшему лейтенанту не ответили, приняли его замечание как окончательное решение командира, которое обсуждению не подлежит, тем более что правота его была явной. Когда стемнело, группа прикрытия проводила их через ничейную землю и ушла. За ночь разведчики преодолели болото и вышли на северный склон лесистого холма, поросший старым мшистым ельником и осиной, поднялись к вершине. Обзор оттуда был действительно хорош. Вражеская оборона была словно на ладони. Только наш правый фланг там, где лесок подходил к траншеям, не просматривался.
Время перевалило за полдень, солнце ушло вправо, и можно было спокойно пользоваться биноклями.
Русских, Королев и Иванов считались лучшими специалистами по наблюдению. Они поделили оборону противника на участки, и каждый проверял и перепроверял товарища, пока все трое не убеждались, что они действительно обнаружили огневую точку.