Итак, уже в полной темноте приняли пассажиров у Генштаба. Смотрю, выходит Жуков и сел в "бьюик" рядом с Лешей. Мне на ГАЗ-61, значит, следовать на хвосте. Ладно, на хвосте так на хвосте. Не иначе Бедов распорядился, он по их чекистской привычке все старался доказать - незаменимых людей нет. Стремительно проскочили центр, вышли на Минское шоссе. В Кунцево остановил патруль - со светом ехать нельзя. Поехали с выключенными фарами. Дурость, конечно, немецкой очереди в ветровое стекло не получить, а пулю от очередного нашего патруля схлопотать ничего не стоит. Доехали до Можайска. Там Жуков сделал нужные распоряжения и велел ехать на Малоярославец.
Только свернули с бетонки на проселок, как началось. Осень, грязь. Несколько раз сажали по ступицы колес "бьюик", с трудом вытаскивали. Ползем дальше, а ночь глухая, почти не видно дороги. И вот оно! На рассвете стали переезжать вброд реку Нару. "Бьюик", как всегда бывает по закону подлости, заглох в самом неподходящем месте - посередине реки. Я объехал застрявшую машину, зацепил тросом, вытащил вместе с Жуковым, Бедовым и прочими.
Георгий Константинович пробурчал что-то под нос и пересел ко мне. Бедов с адъютантом едва успели влезть на заднее сиденье, как мы тронулись. С Жуковым рядом как-то и ехать стало веселее, хотя он сидел смертельно усталый и поэтому злой, нахохлившийся. Кстати, Георгий Константинович всегда ездил рядом с водителем, никогда не садился сзади. Он нередко бывал в "помощниках" у меня, великолепно ориентировался и, если случалось мне быть в затруднении, безошибочно указывал - сюда!
В ту памятную поездку мы объезжали штаб за штабом на западном направлении. Жуков каким-то неведомым чутьем отыскивал очередной штаб, они были замаскированы от врага, а в данном случае и от своих. Чем дальше мы ехали по прифронтовой полосе, тем больше Георгий Константинович мрачнел. После переезда Нары машина охраны отстала и наш доблестный ГАЗ-61 в одиночку рыскал по разбитым дорогам. В опустевшем Малоярославце, где, казалось, сбежали все, включая власти, у райисполкома увидели две шикарные машины. Жуков вышел, растолкал дрыхнувшего шофера и узнал, что машины маршала С. М. Буденного. Иномарки, конечно, на других пролетарский стратег не ездил. А его-то как раз и искал Георгий Константинович. Он быстро скрылся в здании, мы остались ждать.
Примерно через полчаса Георгий Константинович вышел, подтянутый, с каким-то пронзительным выражением в глазах. А за ним вывалился обмякший Буденный, знаменитые усы обвисли, физиономия отекшая. С заискивающим видом он пытался забежать впереди Жукова и что-то лепетал самым подхалимским тоном. Георгий Константинович, не обращая внимания, буквально прыгнул в машину. Тронулись. В зеркале заднего вида запечатлелся замерший Буденный с разинутым ртом, протянутой рукой, которую Жуков не пожал. Маршал! За ним толпились выкатившиеся из двери охранники полководца.
В странствиях 6-8 октября Жуков неожиданно появлялся в войсках, что немедленно вселяло уверенность как в толпах отходивших красноармейцев, так и в высших штабах. В последних Жукову предлагали закусить. Отступление отступлением, а животы штабные не подводили. Георгий Константинович холодно отказывался. Наверное, не хотел сидеть за столом с "бездельниками", допустившими разгром и окружение немцами большей части войск Западного и Резервного фронтов. Да и относился он безразлично к тому, что ел. Георгий Константинович, бывало, повторял: "Щи да каша - пища наша". Соблазнять его обильным застольем, да еще с выпивкой было бесполезно.
Самым отрадным эпизодом в той мрачной поездке была встреча под Медынью. Нас остановил патруль, одетый в комбинезоны и танкистские шлемы. Патрули сказали, что дальше ехать нельзя - противник. Георгий Константинович ушел в штаб части, вернулся веселый, помолодевший. Меньше чем за час! Оказалось, что в этом районе дислоцировалась 11-я танковая бригада под командованием полковника И. П. Троицкого, которого Жуков знал по Халхин-Голу. Он отдал какие-то приказы и, удовлетворенный, уехал в Калугу. Я, во всяком случае, почувствовал, что мы, наконец, побывали в нормальной воинской части, где несли службу как подобает. Водители Троицкого вручили мне бутылку водки (я не пил и отдал ее охране) и полголовки сыра. Это было куда как своевременно, подозреваю, что часть ее съел Жуков. На здоровье! Думаю также, что расторопный чекист не преминул поставить себе в заслугу распорядительность в организации питания генерала армии.
Не менее расторопен он и в воспоминаниях, во всяком случае в части, касающейся меня. Описывая день 8 октября, когда мы ехали из Калуги, Бедов заявляет: "Несколько часов шел изнурительный осенний дождь. Машина плохо слушалась руля. Г. К. Жуков впал в глубокое размышление. Неожиданно для всех, сидевших в машине, Бучин сказал: "фрицы" - и показал рукой влево. Одновременно он прибавил скорость, и машина быстро скрылась, чуть не угодив в дерево. Г. К. Жуков тогда отнесся к этому событию безучастно".
Действительно, Георгий Константинович в тот день вел себя безучастно по той простой причине, что не было моего возгласа "фрицы!", ибо немцев мы чувствовали поблизости, но в глаза не видели, машина руля слушалась и мы отнюдь не собирались "угодить" в дерево. А случилось вот что в той памятной поездке. Почти все время мы ехали одни, машина сопровождения безнадежно отстала. По дороге в Калугу я пережил несколько неприятных минут: вдруг мотор стал работать на пяти цилиндрах, потерял мощность, машина стала тупой. Беглый осмотр показал - запала пружина клапана в одном из цилиндров. Об устранении неисправности в полевых условиях и думать не приходилось. К счастью, пружина, по-барахлив, сама стала на место.
Проезжали мы в этот пасмурный нехороший день поблизости от деревни Стрелковка, где родился Жуков. Он вспомнил детство, в нескольких словах рассказал о речке Протве, в которой мальчишкой рыбу ловил. Посетовал, что в Стрелковке остается мать да и родственники, а немцы подступают. Как-то глухо произнес: "Видите, что они, сволочи, наделали в Медыни". В том городке, разбитом немецкой авиацией, мы попытались было расспросить старуху. Оказалось - безумная, под обломками дома у нее погибли внуки. Доехать до Стрелковки тогда было бы пустым делом, но Жукову было не до этого. Мать генерала армии удалось вывезти через несколько дней буквально под носом у немцев. Ездил Чучелов.
Вечером 8 октября мы снова добрались до штаба Резервного фронта. Георгий Константинович, видимо, был в большом недоумении; кем он стал за эту короткую поездку? Из Москвы выехал как представитель Ставки, в Калуге получил приказ прибыть в штаб Западного фронта, а в штабе Резервного (Буденного и след простыл) узнал, что уже командует и этим фронтом. Большая была неразбериха как наверху, так и в войсках. Эту мы увидели собственными глазами. Жуков, не дожидаясь распоряжений сверху, стал на месте приводить войска в порядок. Наконец 10 октября приехали в Красновидово, где располагался штаб Западного фронта, в командование которым и вступил генерал армии Г. К. Жуков.
Еще не обжились на новом месте, как поползли тревожные слухи о положении в Москве. Штаб начал готовиться к передислокации. Собирали и грузили нехитрое имущество, снимали связь, приводили в порядок транспорт. Обстановка складывалась нервозная. Тут еще погода - холодная осень, дожди, слякоть, грязь.
Утром 16 октября Бедов велел взять жуковский "бьюик", что уже было необычно, и ехать с ним в Москву. Доехали быстро. На нашей машине был пропуск в Кремль. Вышел из машины, пошептался с какими-то чекистами, все с озабоченными и жутко таинственными физиономиями. Из Кремля, где все было, как обычно, тихо и спокойно, через Спасские ворота выехали на московские улицы и проскочили на Кировскую, в Генштаб. Бедов сбегал в здание, побыл там недолго, а затем мы отправились на Каланчевскую площадь, в район трех вокзалов. Тут было немало машин, кишели люди, шла торопливая погрузка в эшелоны. Хотя особой паники в Москве мы не заметили, город все же выглядел как растревоженный муравейник. Осмотрели все собственными глазами и вернулись в штаб фронта, который вместе с командным пунктом переезжал совсем близко к Москве, в Перхушково на Можайском шоссе.
Потом прояснилось. Паникеры так запутали все, что комфронта Жуков был вынужден послать Бедова в столицу лично удостовериться, что происходит. Не знаю, что там доложил Николай Харлампиевич Жукову, а я убедился - Москва стоит и будет стоять. Что до испуганных людей, так это пена, которая схлынет. Да и пусть убираются, не болтаются под ногами.
Со всей ответственностью должен сказать; такое же настроение было в войсках, разумеется в первую голову у русских. Они стойко переносили все, чего нельзя сказать о выходцах из некоторых наших республик. Среди них было немало самострелов. Трусы уродовали себя, чтобы только как-то удрать с фронта.
В те мрачные дни на фронтовиков на подступах к Москве произвело большое впечатление опубликование 20 октября на первой странице "Красной звезды" портрета Г. К. Жукова. На другой день после введения осадного положения в городе. Тогда как-то не было принято отмечать таким образом военачальников, мы расценили это как гарантию того, что врагу не видать столицы СССР, как своих ушей.
Со всей ответственностью должен сказать; такое же настроение было в войсках, разумеется в первую голову у русских. Они стойко переносили все, чего нельзя сказать о выходцах из некоторых наших республик. Среди них было немало самострелов. Трусы уродовали себя, чтобы только как-то удрать с фронта.
В те мрачные дни на фронтовиков на подступах к Москве произвело большое впечатление опубликование 20 октября на первой странице "Красной звезды" портрета Г. К. Жукова. На другой день после введения осадного положения в городе. Тогда как-то не было принято отмечать таким образом военачальников, мы расценили это как гарантию того, что врагу не видать столицы СССР, как своих ушей.
Н. Я.: Газетчики, близкие к власти, знали, что это было сделано по распоряжению Сталина. Редактор "Красной звезды" Д. И. Ортенберг даже счел, что тем самым Сталин давал понять Жукову - на конфликте с ним в июле 1941 года, закончившемся снятием с поста начальника Генштаба, "поставлен крест". Много спустя после окончания Великой Отечественной Ортенберг поделился этими мыслями с Жуковым. Тот ответил:
"Наивный ты человек. Сталин не раз мне звонил и все спрашивал: удержим ли Москву? И хотя я его убеждал: не сдадим столицу, уверенности у него в этом все же не было. Он и подумывал, на кого бы в случае поражения свалить вину. Вспомним историю с генералом Павловым".
Н. Я.: Как вы думаете, проявлялось ли это внутреннее убеждение, о котором Жуков поведал спустя десятилетия, в его действиях в то время?
А. Б.: Мы, люди, жившие и работавшие рядом с Жуковым, ни о чем таком и помыслить не могли. Лозунгом момента, которому верили и свято выполняли, было: "Все для фронта, все для победы!"
Глубокая осень и часть зимы 1941 года слились для меня тогда в какое-то тусклое время, то, что в мирные дни было из ряда вон выходящим, стало повседневностью. Жукову было очень и очень тяжело, и он в октябре и ноябре крайне редко бывал в войсках, день и ночь работал в штабе фронта в Пер-хушкове. Зато И. В. Сталин часто дергал комфронта, вызывал его в Кремль. Эти поездки, почти всегда ночные, труда не составляли - от Перхушкова до Кремля долетали минут за 35-40. Как-то раз этот маршрут проскочили быстрее - у Георгия Константиновича разболелись зубы и нужно было попасть в поликлинику на улице Грановского точно в назначенный врачом час. Жуков терпеть не мог опаздывать. По какой-то причине с выездом замешкались и полетели! 120-130 километров. Успели.
Бедов дал мне грубый нагоняй. Как посмел оторваться от машины сопровождения с охраной. Орал, матерился, грозил кулаком (потом он оставил эту манеру, я, обозлившись, за словом в карман не лез). А тогда стращал трибуналом, всяческими карами. Все на жаргоне матерого чекиста, который я к тому времени хорошо изучил от "прикомандированных товарищей", то есть не то охранявших, не то стерегших Г. К. Жукова. Каждый раз, когда охрана отставала, а было это нередко. Бедов бесился.
В нашей маленькой группе обслуживания генерала армии были мастера на все руки: адъютанты, повар, ординарец, охрана, водители. В самые мрачные дни битвы за Москву, как солнечный лучик, появилась девушка лет двадцати, фельдшер. У Г. К. Жукова она, Лида Захарова, дослужилась за войну до звания лейтенанта медицинской службы. Более доброе, незлобивое существо трудно себе представить. Мы привязались к ней все, но она, конечно, никогда не забывала, что прислана следить за здоровьем Георгия Константиновича. Застенчивая и стыдливая, Лидочка терпеть не могла грубостей и положительно терялась, когда занятый по горло Георгий Константинович отмахивался от ее заботы. Иной раз уходила от него со слезами на глазах.
Георгий Константинович по-своему сурово, в хорошем смысле любил Лиду. Тиранил, конечно, по-солдатски посмеивался над девицей, которую занесло к нам на войну. Немало людей сменилось в группе обслуживания Жукова в те годы. Лида оставалась. Безропотная, работящая, робко любившая грозного и громкого военачальника, который, увы, не укорачивал свой нрав даже с лейтенантом медицинской службы. Лида, наверное, ждала и так не дождалась, чтобы он стал другим.
В тот 1941 год зима рано пришла в Подмосковье. Уже с октября снег валил и валил, резко похолодало. "Бьюик", конечно, был незаменим для поездок в Москву, но проходимость у этой в других отношениях прекрасной машины была невелика. Безотказный ГАЗ-61 не отапливался, брезентовый верх совершенно не держал тепла. А нужда заставляла ездить на нем в большой мороз. Например, к комдиву Белобородову.
Когда возвращались, Жуков брезгливо сказал: "Вшивая армия".
В воспоминаниях А. П. Белобородова я прочитал, что как раз во время пребывания комфронта в дивизии доставили "языка". Белобородов вышел взглянуть на добычу - немец, закутанный в женский шерстяной платок. По платку, по вороту шинели и по плечам ползали вши. Белобородов упрекнул разведчиков - хоть бы веником обмели, неудобно перед командующим. Услышав эти слова, Жуков приказал ввести пленного. Взглянул на него и сказал:
- Вшивая армия - факт знаменательный. Запишите его в журнал боевых действий: пригодится историкам.
А в мемуарах Жукова я прочитал, что он был вынужден отправиться в дивизию по приказу Сталина разбираться с мнимой сдачей городка Дедовска.
В поездке под Крюково мой верный ГАЗ-61 встал. В горючее при заправке попала вода, и бензопровод замерз. Я продул бензопровод, и машина поехала.
От приятелей-водителей я узнал, что в одном из гаражей в Марьиной Роще стояли на приколе несколько машин бывшего германского посольства. Выбрал время и поехал в Москву, добрался до гаража, с трудом пробился внутрь и в пыльном боксе увидел вездеход марки "хорьх", в который тут же влюбился. Семиместная машина с могучим мотором в 160 лошадиных сил. Отопление, антиобледенители лобового и заднего стекол. Передние и задние колеса ведущие, и - что окончательно добило меня - по бокам у "хорьха" вспомогательные колеса, которые принимали на себя вес машины при передвижении по пересеченной местности. Иными словами, вместо отвратительного скрежета из-под кузова мягкое покачивание при переезде бугров, бревен и прочего в том же духе.
Как и подобает сложной машине, "хорьх" оказался с "норовом", пришлось почти день потаскать его на буксире во дворе гаража, прежде чем автомобиль завелся. Наконец мотор заработал. Музыка! Сдержанный гул, клапанов не слышно. Да что тут говорить, добротно сработали немецкие мастера. Этому вездеходу предстояла у нас долгая жизнь - в основном на нем Г. К. Жуков ездил по фронтовым дорогам последующие два года с небольшим.
Частые выезды Жукова в войска возобновились в конце 1941 года, когда немцев погнали от Москвы. Не считаясь с погодой, Георгий Константинович на "хорьхе" пробирался по едва разминированным колеям поближе к передовой. Хотя на "хорьхе" была установлена "лягушка" - фара для езды в условиях светомаскировки, езда часто превращалась в сплошное мучение. Самое трудное ориентировка в лабиринте зимних дорог. Что толку от "лягушки", отбрасывавшей тусклые блики света на 10-15 метров вперед и довольно узким лучом, когда дорога изобиловала объездами, съездами, предупредительными знаками о минах, находившихся вне скупо освещенного пространства.
Н. Я.: Вот опять у меня возникает к вам вопрос, носящий профессиональный характер. В своей книге "Московский дневник" (1943) корреспондент агентства Ассошиэйтед Пресс Генри Кэссиди описал одну из своих поездок на Западный фронт в середине декабря 1941 года, то есть тогда, когда наши войска били немцев под Москвой. Послушайте, что он писал:
"Мы выехали из "Метрополя" почти в полдень 15 декабря на трех больших ЗИСах - советском варианте "бьюика", выпускаемом на московском заводе имени Сталина. Первую поездку на фронт за три месяца до этого мы совершили на маленьких машинах М-1, что-то вроде "форда", которые выпускались горьковским заводом имени Молотова. М-1 прыгали по дороге, дергались, но все же провезли нас сквозь грязь. В ЗИСах нас ждал комфорт, который был слишком хорош, чтобы долго продержаться".
А. Б.: Конечно, большая дурость отправиться по зимней дороге на фронт в ЗИС-101. Машина по тем временам прекрасная, но только на асфальте. Ну и сели, конечно, эти журналисты?
Н. Я.: Разумеется, но интересны детали. "Мы покинули настороженную Коломну, - продолжает Кэссиди, - и свернули с нанесенной на карту московской дороги в дикие пустые степи. Машина с трудом отыскивала путь, еле различимый в снегу. Ее фары один за одним выхватывали серые, подгнившие от дождей телеграфные столбы, стоявшие как маяки в непроглядной тьме. Вдруг снова пошел снег... Лучи наших фар отражались точно от белого полотна. Дорога исчезла, затерявшись в снежных полях. Мы поспешили доехать до следующего телеграфного столба. За ним в слепящей снежной круговерти ничего уже не было видно. Шофер остановил машину и пошел вперед, чтобы отыскать под снегом дорогу и найти следующий телеграфный столб. Сориентировавшись, он попробовал ехать дальше". Но единственный результат - ЗИС сполз в канаву, как и другие машины.