Человеком он был сложным, любое неловко сказанное слово больно ранило его. Причем Луцис обычно не подавал вида, предпочитая носить обиды в себе. Я быстро научился распознавать это состояние. Если Луцис вдруг становился болезненно педантичным, нарочито вежливым, а при разговоре поглядывал несколько в сторону, было ясно – Денис чем-то до глубины души оскорблен. Впрочем, стоило лишь спросить, что произошло, как он сразу открывался и со скрупулезной горечью сообщал, что же собственно его задело. К примеру, Луцис встречался со Светланой Возгляковой, но непонятно почему делал из этого страшную тайну, хотя все знали об их отношениях. Тем не менее шуток на эту тему он категорически не принимал. К счастью, Луцис был отходчив, после извинения мгновенно оттаивал.
Как и Марат Андреевич, Луцис иногда делился со мной своим книжным опытом:
– Года четыре назад я понял, что при желании смогу воспроизвести повесть в уме без помощи Книги. Я попытался это сделать, пустил в голове такую бегущую строку. Ничего не получилось. Я думал, что слова перепутал, сверился с Книгой – и все оказалось правильно. Стало быть, возникшие в голове слова без своего графического эквивалента не действовали. Я пробовал текст вслух проговаривать. Ведь на групповых сеансах конкретно читает только один человек, а на остальных Книга воздействует звуком. Снова провал. Без самой Книги звук не работает…
Благодаря Луцису я в скором времени смог ориентироваться в именах и перипетиях громовского мира. Общались мы по-приятельски, без намеков на субординацию читатель – библиотекарь.
Глядя на Луциса, я совершенно не понимал, почему Маргарита Тихоновна остановила свой выбор на мне как на преемнике дяди Максима. Решительный, опытный, храбрый, с юных лет причастный тайне Книг, Луцис был бы самой достойной сменой. Сам же Денис говорил, что не годится для руководящей должности, и по мере сил и времени опекал меня.
Вообще, с первых дней широнинцы делали все возможное, чтобы скрасить мое заточение, обустроить быт. Сестры Возгляковы переклеили в квартире обои, покрасили оконные рамы и двери, Федор Оглоблин переложил в ванной и на кухне плитку, заменил всю сантехнику, поставил новые колонку, плиту и начал стеклить балкон. Так что я не врал, когда сообщал родителям: ремонт идет полным ходом, и денег на все хватает.
ДОЛЖОК
Временное затишье оборвалось 27 июня. Во второй половине дня раздался телефонный звонок. Я безмятежно поднял трубку, почему-то уверенный, что звонит отец, и даже приготовился выдать ему очередную порцию: «Ремонт продвигается, город хороший, люди приветливые, цены на продукты низкие».
– Товарищ Вязинцев? – спросил мужской голос, и я почувствовал, как в животе кислым кипятком растекся страх.
– Да, – мертво отозвался я. Обращение «товарищ Вязинцев» означало только одно – звонят библиотекарю широнинской читальни.
– Алексей Владимирович, это Латохин беспокоит. Мы с вами познакомились на собрании…
Хроменький руководитель колонтайской читальни. Я вспомнил его.
– Здравствуйте, товарищ Латохин, – сказал я.
– Алексей Владимирович, мы уверены, что вы не откажете нам в братской помощи…
– Товарищ Латохин…
– Алексей Владимирович, – с нажимом сказал Латохин, – я знаю, вы совсем недавно потеряли четверых, но ведь без нас результат сатисфакции был бы более плачевным! В конце концов, вы подписывали документ…
– Товарищ Латохин, – спохватился я, понимая, что нарушил этикет, – разве мы отказываемся? Я ведь тут совсем недавно, вам бы лучше с Маргаритой Тихоновной поговорить…
– Но ведь библиотекарь – вы! – удивился Латохин.
– Да, но это еще формальность, Маргарита Тихоновна решает все…
– Детский сад, – буркнул Латохин и повесил трубку.
Вечером на Гвардейцев Широнинцев состоялся военный совет. Собрались все, кроме Вырина. Маргарита Тихоновна пришла в темных очках – левый ее глаз полностью закрывало набрякшее изуродованное веко. У Сухарева рука, точно белая клешня, висела на марлевой перевязи, из-под гипса выглядывали кончики пальцев, похожие на картофельные ростки. Луцис почти оправился от сотрясения мозга, хотя в машине его укачало и Книгу он не читал, жалуясь на головокружение и тошноту. У Анны Возгляковой сломанная ключица уже срослась, но кость еще побаливала.
Увы, мои надежды отсидеться номинальной фигурой не оправдались. После короткого доклада о состоянии дел Маргарита Тихоновна свалила на меня бремя председательства.
Произошло следующее: на наших колонтайских соседей наехала мигрирующая библиотека, растерявшая в результате стычек свои Книги, а теперь снова собирающая, как разбросанные камни.
Когда-то вотчиной опасных кочевников был город Актюбинск. У них имелось три Книги Радости, Книга Памяти, Книга Терпения и Книга Ярости. Читатели называли себя павликами, по фамилии первого библиотекаря Павлика. Актюбинцев разорила не Мохова, а Лагудов, за год до Невербино, затем от души постарались мародеры, сократив внушительную группировку до размеров маленькой читальни. Павлики, спасая жизни, покинули насиженные места.
Изгнанников оставалось двенадцать человек, и была у них Книга Ярости, способная погрузить в слепое бешенство. Эта Книга не приносила удовольствия, но подаренная ею агрессивная, рвущаяся наружу эмоция хорошо помогала в бою. Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба читальни, если бы на них не вышел Семен Чахов, театральный художник-оформитель. У него был украденный список распределения Книг, в котором указывалось, кому достались захваченные Книги павликовской библиотеки. Появление списка послужило стимулом для возрождения читальни. Павлики задумали восстановить справедливость и вернуть Книги. Первой жертвой стала оренбургская читальня, по несчастью владеющая одной из Книг Радости, принадлежавшей когда-то павликам. Павлики вырезали читальню и отбили Книгу. Кровавый маршрут пролег через Челябинск и Курган. Были возвращены Книги Радости. Грозные новости пришли из Новосибирска. Актюбинские мстители получили свою Книгу Терпения.
Совет, разумеется, следил за павликами, рассылал предупреждения, грозил карательными акциями, но безуспешно. Войска Совета всегда запаздывали к месту боевых событий, притворно сетуя на неуловимость противника. Всем здравомыслящим читателям было ясно – причина неуловимости кроется лишь в том, что разорительный рейд павликов просто выгоден Совету – удельные читальни исчезали.
Следующим объектом нападения оказывалась колонтайская читальня, владеющая Книгой Памяти. По данным, поступившим из Совета, павликов с недели на неделю следовало ожидать в Колонтайске. В Совете Латохину обещали подкрепление, но основная надежда была на соседей. Латохин беспокоился не зря. Павлики снова сделались полноценной библиотекой с общим числом до восьмидесяти читателей. И кроме прочего, у них были Книга Ярости и Книга Терпения – незаменимые бойцовские Книги, лучше которых может быть только редчайшая Книга Силы…
Вот что я узнал от Маргариты Тихоновны. Потом она сказала:
– Предлагаю выслушать нашего библиотекаря Алексея Владимировича.
Увы, на ум приходил малодушный вопрос, можно ли под каким-нибудь красивым предлогом отказаться от исполнения долга перед колонтайской читальней. Спрашивать в лоб я постеснялся и начал издалека:
– Я человек новый… Мне сложно судить. Конечно, проще считать это сугубо проблемой колонтайской читальни, и, в конце концов, Книга Памяти принадлежала библиотеке из Актюбинска…
Я сделал паузу, но никто не взялся закончить мою мысль, дескать, раз так, то и соваться в это дело нечего. Наоборот, все ждали продолжения.
– Мы понесли значительные потери, у нас самих ситуация непростая… – И снова ответом было внимательное молчание.
– Давайте признаемся себе честно: можем ли мы отказать колонтайской читальне?…
Широнинцы заулыбались. Мои слова ошибочно воспринимались как риторическая ирония мужества из области: «есть ли порох в пороховницах».
– Ну, разумеется, не можем отказать, – весело сказал Луцис.
– Ежу понятно, – поддержал его Сухарев. – К тому же мы и бумагу подписывали.
– Ребята, шутки в сторону, – вмешался Дежнев, – надо решить, сколько человек мы посылаем?
Маргарита Тихоновна кивнула:
– Вопрос хороший, Марат Андреевич. Ради нас колонтайская читальня пожертвовала тремя бойцами. Я считаю, мы должны отправить не меньше четырех человек.
– А что, – бодро сообщил Тимофей Степанович, – я всегда готов.
Кручина, Иевлев и Луцис как отличники-пионеры подняли руки.
– Денис! – воскликнул Марат Андреевич. – А ты куда? Ну какой из тебя сейчас боец… Пойдут Тимофей Степанович, Федор Александрович… – Марат Андреевич посмотрел на Оглоблина, и тот с готовностью кивнул. – Ну и ваш покорный слуга…
Маргарита Тихоновна кивнула:
– Вопрос хороший, Марат Андреевич. Ради нас колонтайская читальня пожертвовала тремя бойцами. Я считаю, мы должны отправить не меньше четырех человек.
– А что, – бодро сообщил Тимофей Степанович, – я всегда готов.
Кручина, Иевлев и Луцис как отличники-пионеры подняли руки.
– Денис! – воскликнул Марат Андреевич. – А ты куда? Ну какой из тебя сейчас боец… Пойдут Тимофей Степанович, Федор Александрович… – Марат Андреевич посмотрел на Оглоблина, и тот с готовностью кивнул. – Ну и ваш покорный слуга…
– Это три человека, – тихо сказала Маргарита Тихоновна. – Кто еще, товарищ Дежнев?
– Допустим, Таня. Или Светлана. Или Вероника…
– Светлана останется, – уперся Луцис, – зачем она? От меня в любом случае больше пользы.
– Денис, ну ты сам подумай, – добродушно пробасил Иевлев. – Действительно, за нас погибли трое колонтайцев, но это не означает, что мы тоже обязаны рассчитаться трупами. Нам победа нужна… Ты лучше отдыхай, сил набирайся. Но с Дежневым я тоже не согласен. Зачем брать женщин?
– Погодите, – вздохнул Марат Андреевич. – Давайте рассуждать логично. Товарищи Иевлев и Кручина – силовой костяк нашей читальни. На Сашу и Дениса, вы не обижайтесь ребята, но это правда, пока рассчитывать особо не приходится. С Гришей и так все ясно. Маргарита Тихоновна и Анна – не вполне здоровы. Кто-то же должен защищать Книгу и Алексея… А наши красавицы, – он улыбнулся, – сражаются замечательно…
– Я против кандидатуры Светланы, – категорично заявил Луцис. – Почему мне нельзя, если я здоров?!
– Денис, ты же взрослый человек. Будь объективным к себе, – сурово произнесла Маргарита Тихоновна.
– Вот-вот, правильно, – поддержала ее Светлана. – Я с удовольствием составлю компанию мужчинам…
– А я с еще большим удовольствием, – засмеялась Вероника.
– Товарищи, – поднялась Таня. – Позвольте мне поделиться своими соображениями. Очень не хочется напоминать… Семья Возгляковых, – Танин голос дрогнул, – всего месяц как потеряла самого родного человека…
От этих слов у Светланы задрожали губы, Анна сморгнула слезу, а младшая Вероника закрыла лицо ладонями.
– Танька, – недовольно воскликнул Сухарев, – ну зачем ты так?! Вероника теперь полдня не успокоится…
– Извините, это просто вынужденная мера, – решительно продолжала Таня, – понятно, что гибель каждого читателя – невосполнимая утрата. Но семья ведь все равно большее… Наши девочки – они сильные люди, но не стоит лишний раз травмировать их очередными душевными нагрузками. Может, хватит с них, а?
– Таня, ну зачем ты нас эгоистками какими-то выставляешь?! – с болью сказала Анна. – Мы здесь равны. Нам все одинаково дороги!
– Таня верно говорит, – кивнул Марат Андреевич. – При чем здесь эгоизм? Вам сейчас восстановиться надо, сердцем окрепнуть. Правильно я тебя понял, Таня?
– В яблочко, товарищ Дежнев. Поэтому я предлагаю свою кандидатуру и убедительно прошу вас поддержать меня! Ну, в конце концов, не Алексею же идти! Тимофей Степанович, а ты что молчишь? Ведь вам же со мной проще будет!…
– Спасибо, Танюша, – Маргарита Тихоновна вздохнула. – Ты хорошо рассудила, лучше, чем я. Давайте, товарищи, проголосуем…
– И чтоб единогласно «за»! – шутливо пригрозила Таня. – Воздержавшиеся – враги на всю жизнь!
Я ощутил новое странное чувство. Нечто похожее на угрызения совести. Закончилось голосование, ребята разошлись, а неуютное чувство разбухало во мне, так что к вечеру прежняя робкая оболочка моей души уже нестерпимо жала, как ботинок меньшего размера.
Пытаясь заглушить это состояние, я взялся за Книгу. В этот раз все оказалось намного проще, текст не скользил, и через два часа я впервые прочел Книгу Памяти…
БИБЛИОТЕКАРЬ
Не стану повторяться о пережитых обманных видениях. Подброшенное детство вполне могло быть моим. Но не это главное. Более захватывающим был даже не сам факт активизации ложной памяти, сколько ее послевкусие. Книга словно открыла артезианский колодец, из которого устремился безудержный поток позабытых слов, шумов, красок, голосов, отмерших бытовых мелочей, надписей, этикеток, наклеек… В эфире – пионерская зорька, орешек знаний тверд, но все же мы не привыкли отступать, в аэропорту его встречали товарищи Черненко, Зайков, Слюньков, Воротников, Владислав Третьяк, Олег Блохин, Ирина Роднина пишется с большой буквы, Артек, Тархун, Байкал, фруктово-ягодное мороженое по 7 копеек, пломбир в шоколаде и на палочке – 28, кружка кваса 6 копеек, молоко в треугольных пакетах, кефир в стеклянной бутылке с зеленой крышечкой, жевачка бывает апельсиновой и мятной, чехословацкие ластики тоже можно есть, в киоске Союзпечати продаются переводные картинки, тонкие как масляная пленка, лучшая брызгалка делается из бутылки от синьки, дымовушка из скорлупы шарика пинг-понга, самострел с деревянной бельевой прищепкой, ключи от квартиры носят на шнурке, варежки на резинках, плетеная ручка, чертик из капельницы, настольный футбол, отряд, наш девиз: ни шагу назад, ни шагу на месте, только вперед и только все вместе, помните через века, через года, о тех, кто уже не придет никогда, пионеры-герои Володя Дубинин, Марат Казей, Леня Голиков, Валя Котик, Зина Портнова, Олег Попов, Лелек и Болек, Кубик Рубика, переливные календарики, планетарий, фильмы по диапроектору, журналы «Веселые картинки», «Мурзилка», «Юный Техник» с фокусами на обложке, велосипеды «Орленок», «Салют» и «Десна», в будни «Приключения Электроника» и «Гостья из будущего», по пятницам «В гостях у сказки», в субботу «Абвгдейка», в воскресенье «Будильник», неделя – это разворот дневника…
Я стоял на балконе. Над вечереющим миром раскинулось лиловое грозовое небо. Ветер бросал мне в лицо горстями первые дождевые капли, приятно студившие лицо. Я уже все понял и обдумал.
Чуть успокоившись, я вернулся в комнату. Из платяного шкафа достал мотоциклетный шлем. Там было и дядино оружие – мне показалось, это очень старый геологический молоток. Длинная рукоять заканчивалась кожаной петлей. Железная сбитая пятка была несколько крупнее, чем у обычного гвоз-додера, и противоположная сторона вытягивалась чуть изогнутым книзу заточенным четырехгранным клювом, как у боевого клевца.
Затем я позвонил Маргарите Тихоновне и сдержанно сообщил, что отправляюсь в Колонтайск.
Маргарита Тихоновна спросила:
– Алексей, ты прочел Книгу?
Не знаю почему, но я постеснялся сказать ей правду, промямлил что-то невнятное и простился до завтра.
Не только Книга заставила меня совершить этот поступок. Я вспомнил мой страшный двадцать седьмой юбилей. Предчувствуя беду, за две недели я обзвонил былых кавээновских дружков и школьных приятелей. Они вяло откликнулись на зов, обещая прийти. Хоть и не особо тесно, мы все-таки продолжали общаться и, если в городе встречались, брали по пиву и, сидя на скамейке, травили анекдоты. Приятели благодарили, оговариваясь, что много дел, семья, дети. Я испугался этой человеко-пустоты и наприглашал людей совсем не близких, едва знакомых по работе.
Наступил день рождения. С утра меня поздравили шерстяным свитером родители и укатили за город – начиналась дачная страда. Потом на час заскочила Вовка с племянником Иваном и шоколадным тортом. Поцеловала, извинилась, что Славик приехать не может – сидит с захворавшим Ильей, – но желает мне самого лучшего и дарит плеер. Вовка помогла накрыть на стол и довела до ума материны съестные заготовки. К вечеру я ждал гостей…
Никто не пришел. Отмаявшись трехчасовым ожиданием, я собрал со стола тарелки, бокалы, разнес по комнатам стулья, сложил праздничную еду в холодильник и, прихватив бутылку водки, отправился на край города, как на край света. Я трясся в автобусе до конечной, ковылял по вымершей грунтовой дороге, продирался сквозь ломкий бурьян, пока не вышел к обрыву. В обозримой дали, похожий на рухнувшую новогоднюю елку, лежал мой город.
Я пил водку крохотными глотками, и раскаленные пьяные слезы текли по щекам. «Ну как же так, а? – бессильно вопрошал я. – В чем я провинился перед тобой, жизнь? Разве не ты сладкоголосым квартетом клялась много лет назад с экрана черно-белого „Рекорда“ пора-пора-порадовать меня веселыми друзьями, счастливым клинком и красавицей Икуку? Я же подпевал тебе, жизнь! Я же поверил! Как жестоко посмеялась ты надо мной! Близится к концу мой третий десяток, а верных друзей нет и не будет, слабая рука никогда не познает эфеса, и моя Икуку не загуляла на соседней улице. Икуку – белокурый гибрид Миледи и Констанции. Ее не существовало, она была миражом, слуховым обманом, опрокинутым „и кубку“, лужей дешевого портвейна на изрезанной клеенке…»
И вдруг жизнь, пусть и запоздало, но все же расплатилась, вернула обещанное, только сделала это слишком неожиданно, из-за угла, так что я не успел разглядеть свое счастье и почти месяц слепо боялся его.