– Маргарита Тихоновна, я не оспариваю достоинства этого феномена, но это же по сути мираж.
– Хорош мираж! – она засмеялась. – Лучше оригинала будет! Ты сколько раз читал Книгу? Четырежды? Вот… А ребята ее наизусть выучили! У тебя пока еще лишь твое собственное натуральное прошлое, а у них уже два, причем одно – по-настоящему прекрасное. За него и держатся. Только вот загвоздка: чтобы прошлое не поблекло, его нужно постоянно подпитывать, то есть перечитывать Книгу. Лишиться ее – значит потерять навсегда возможность погружаться в былое счастье, причем не просто вспоминать его, а проживать заново, без чувственных потерь. Это дорогого стоит. Ребята сейчас проходят своего рода психологический тест: готовы ли они умереть за Книгу…
Я набрался смелости:
– Маргарита Тихоновна, поймите меня правильно. Я буду предельно откровенен. Книга – это, конечно, очень важно, но я чувствую, что не готов идти до конца… То есть, мне кажется, что в крайнем случае я смогу и без Книги. Вполне вероятно, я ошибаюсь, даже наверняка ошибаюсь, но у меня нет времени, чтобы с собой определиться. Я от ответственности устал, я один побыть хочу…
Маргарита Тихоновна участливо помолчала. Я был рад, что она не удивилась и не обиделась. Следующим утром я передал Книгу на попечение Луцису со словами, что у меня небезопасно. Впрочем, широнинцам и не требовалось пояснений, мои просьбы выполнялись беспрекословно. Всей читальней перевезли Книгу домой к Луцису. Гордый оказанным доверием, он обещал беречь ее как зеницу ока.
За неделю одиночества я с отчаянием убедился, что возглавлять отряд смертников, именуемый широнинской читальней, у меня нет ни малейшего желания. Бросить же этих людей на произвол судьбы я тоже не мог. Что-то навсегда и прочно изменилось во мне, и предательские мысли о побеге с первых шагов попадали в медвежий капкан жгучего стыда. Так я, терзаясь жалостью, долгом и тревогой, тянул из чашки горклый кофе, плющил один за другим в пепельнице окурки, и медленная сентябрьская муха час за часом упрямо бодала стекло.
На седьмой день в дверь позвонили. Я прильнул к глазку. Круглая линза вытянула глупым головастиком грузную немолодую женщину. Газовый платок съехал на затылок, показывая седой пробор, через плечо поверх растянутой вязаной кофты висела пухлая сумка. В руке женщина держала небольшой пакет. Выждав полминуты, она снова тягуче приложилась к звонку.
Открывать я, разумеется, не собирался. Кто знает, зачем пожаловала сюда эта особа и не примостился ли под дверью с ловким ножиком невидимый помощник.
Женщина еще потрезвонила, бессильно выругалась и принялась за соседей. С третьей попытки ей повезло. Отозвался старческий голос: «Кто?»
– Галина Ивановна, это я – Валя! – крикнула женщина с сумкой. – Тут соседу вашему бандероль, его дома нет. Можно, я вам оставлю?
Показалась старуха в обтрепанном халате:
– Ой, здравствуй, Валечка, здравствуй. А я вот думаю, пенсию-то вроде уже приносила… Какая бандероль? – она любопытно потянулась за пакетом.
– Возьмете, да? – спросила почтальонша. – Вот спасибо… Ползком к вам на пятый этаж добиралась, у меня ноги опухшие, вены черные вылезли, – она задрала длинную юбку и продемонстрировала недуг, – еле хожу…
Под сочувственные старухины охи она достала квитанцию:
– Здесь распишитесь… А что новый-то жилец?
– Молодой… – прицелилась карандашом старуха. – Говорит, племянник, – она со значением кивнула. – Тоже народ к себе водит…
– А старого-то, болтают, вроде как убили… – безразлично сказала почтальонша.
– Точно. Зарезали дружки-алкаши… – согласилась старуха и царапнула в квитанции. – Почти год назад…
Это не было похоже на засаду. Я сжал в левой руке бритву и приоткрыл дверь, не снимая цепочки. Если бы в проем полез человек, я полоснул бы его бритвой по глазам, а затем выбил тело ногой.
Женщины оглянулись.
– О, проснулся! – почему-то обрадовалась почтальонша. – С добрым утром!
– Здрасьте, – сказал я и на всякий случай широко зевнул.
– Бандеролька вам. Вот Галину Ивановну прошу, – она указала на старуху, – передайте, мол, соседу… – Почтальонша посмотрела на пакет, потом на меня. – Вязинцев Алексей Владимирович?
– Да. Паспорт показать? – я спрятал бритву за спину и распахнул дверь.
– Это он, – охотно подтвердила старуха. – Вязинцев.
– Ну и слава те, Господи, – почтальонша сунула мне пакет и квитанцию.
На кухне я внимательно изучил небольшой легкий пакет. Загадочного отправителя звали В. Г. От затертой фамилии остались последние три буквы – безликий унисекс «… нко». Как ни напрягал я память, человека с инициалами «В. Г.» и украинской фамилией (какой-нибудь Саенко), не вспомнил. Написанный чернилами на светло-коричневой оберточной бумаге адрес также был размыт водой. В фиолетовых мазках угадывались то ли следы пальца, то ли крупные дождевые капли.
Я не без волнения разорвал обертку и увидел книгу. На выцветшей голубой обложке было оттиснуто строгим шрифтом: «Д. Громов», – а чуть ниже: «Дума о сталинском фарфоре».
Подделка! Мне подбросили копию! Липкая холодная жуть окатила спину – уже крадутся вдоль стен отборные спецназовцы Совета, их кованые сапоги не касаются ступеней. Еще минута – и рухнет входная дверь. Быстрые молчаливые люди повалят отступника на пол, скрутят руки, суровые приставы занесут в протокол изъятие преступной фальшивки – они разоблачили переписчика! Теперь ничто не спасет широнинскую читальню и незадачливого ее библиотекаря…
Я перевел дух и осмотрел книгу внимательней. «Дума о сталинском фарфоре», издательство «Радянський Письменник», 1956. Лимонные страницы в рыжих веснушках казались нетронутыми. Печать была странно выпуклой. Подушечка пальца осязала каждое слово, набранное разбухшим шрифтом.
Я изучил титульный лист. Редактор – В. Вилкова, худож. ред. – Е. Бургункер, техн. ред. – Е. Макарова. Матерчатый корешок пахнул бумажной и лекарственной ветхостью, рассохшейся книжной полкой. Ноздри чуть занемели от удушливой пыли. К листу форзаца был подклеен вкладыш с крупной надписью: «ОПЕЧАТКИ. Стр. 96, строка 9 сн. Напечатано „ушел“. Должно быть „нашел“. Стр. 167, строка 6 св. Напечатано „славные“. Должно быть „славная“«.
Призрачный цокот сапог карателей сделался глуше. Это не могло быть очередной провокацией Совета – так с пронзительной отчетливостью понял я. Жар догадки стиснул обручем голову. «Дума о сталинском фарфоре» – мне были известны названия всех Книг громовского мира, кроме этой. В моих руках была отнюдь не «липа», а всеми разыскиваемая Книга Громова, та самая пресловутая Книга Смысла…
Первым лихорадочным побуждением было немедля вызвать широнинцев. Находка сулила невиданные блага. Наверняка уникальной Книгой можно было бы навсегда откупиться от Совета, вытребовать взамен вечную неприкосновенность!…
На полпути к телефону экзальтированный порыв совершенно угас, я свернул в комнату. Меня трясло от нервного возбуждения. Я находился в каких-то трех часах от истины. Тот, кто прислал мне Книгу, уже был первопроходцем. Но кто знал о нем и что стоил его Смысл?!
Предчувствие избранности увлекло меня. Неясно, как долго пробудет Книга в широнинской читальне, надо пользоваться моментом. Я не задумывался о том, что чтение в одиночку могло обернуться роковыми последствиями. Долго не унималась зрительная дрожь, глаза норовили соскользнуть с читаемой строки. Я выпил залпом два стакана холодной воды. С остуженным нутром дело пошло на лад.
Дума была написана лиричным праздничным слогом, изобиловала внутренними монологами, ритмизированными, как стихотворения в прозе. Бывший фронтовик, красный директор Щербаков, мечтает возродить разрушенное войной производство на старой фарфоровой фабрике. Неисправимый романтик, полный корчагинских идеалов, он верит, что поднятая им фабрика будет снабжать первосортной посудой весь трудовой мир. Он простой, честный человек. За напускной строгостью скрывается отзывчивая и внимательная к людским нуждам душа, способная простить все, кроме трусости и предательства.
Полемично с образом Щербакова выписан главный инженер Бережной. За его плечами трудный опыт эвакуационных заводов. Он профессионал, в перестройке фабрики его увлекает чисто технический аспект. Бережной отнюдь не мечтатель, он расчетлив, прагматичен. Правота его часто формальна. К примеру, поступаясь удобствами рабочего городка, Бережной выкраивает в бюджете больше средств для строительства, но Щербаков ему справедливо говорит, что нельзя забывать о благоустройстве быта рабочих, которые будут обслуживать фабрику. Бережной прознает об отрицательном отношении к проекту Москвы. Он сразу отступается и задним числом пишет отчет о бесперспективности восстановления фабрики. Щербаков же готов «хоть под суд идти», но доказать правильность проекта. Энтузиазм Щербакова побеждает и в Москве. Кроме того, между Щербаковым и Бережным разгорается личный конфликт. Бережной влюбляется в ту же девушку, что и директор, и когда обнаруживает, что Катя не питает к нему никаких чувств, немедленно подает заявление об уходе. Строительство же идет своим чередом. Рядом растет рабочий городок, в котором уже шумит культурная жизнь…
Молодой художник Гордеев на собрании предлагает выпустить сервиз, украшенный изображением Сталина. Все горячо поддерживают эту идею. И вот наступает торжественный момент, когда художник выбирает из муфельной печи горячие капсюли с посудой. Радостно несет он в контору готовые обожженные чашки с изображением Сталина. Счастливыми улыбками встречают его Щербаков, Катя и новый главный инженер Великанов…
Я уложился с чтением к вечеру и приготовился к откровению. Звонко тикало в будильнике напряженное ожидание, но ничего удивительного не происходило со мной. Я старательно гнал из головы всякий мысленный сор, чтобы он не потеснил пространство, уготовленное Смыслу. Минута за минутой я поддерживал эту пустоту, пока туда по капле не просочилась едкая досада.
Я нехотя признался себе, что Книга не подействовала. И читал я вроде бы внимательно, не отвлекаясь на художественную сторону «Думы…». Может, был в Книге внутренний скрытый дефект, потерянная страница, иначе зачем ее переслали в нашу читальню? Я скрупулезно проверил нумерацию – все страницы были на месте. Оставался небольшой шанс, что я снебрежничал и прозевал какую-нибудь строчку или абзац.
Тяжело, точно в меня залили тонну свинца, я поднялся с кровати. За жутким разочарованием, где-то на задворках ума неожиданно сложилось словосочетание, показавшееся мне абсурдным: «Неусыпаемая Псалтырь».
ПОИСК СМЫСЛА
– Все? – уточнила Маргарита Тихоновна. – И больше ничего, кроме этой «Неусыпаемой Псалтыри»?
Вот уже целый час она не спускала зачарованных глаз с Книги, бережно поглаживала обложку дрожащими пальцами.
Я позвонил Маргарите Тихоновне почти сразу после провального чтения, сказал, что некий (или некая) В. Г. прислал пакет с «любопытным содержимым», и мне срочно нужен конфиденциальный совет.
Мы довольно часто общались наедине, так что просьба не удивила Маргариту Тихоновну. Чуть посетовав на усталость, она приехала.
Как и следовало ожидать, Книга вызвала у нее прилив эйфории.
– Я предчувствовала, Алексей, скоро случится что-то прекрасное! – восклицала она. – Я не сомневалась в избранности нашей читальни! Ты понимаешь, что произошло?! Самая редкая, самая нужная Книга нашлась, и она выбрала нас, точнее, тебя, Алексей! Это не совпадение обстоятельств, а грандиозный замысел судьбы!
Странно, Маргариту Тихоновну совершенно не беспокоило, какими путями Книга попала в наши руки.
– Имя, адрес наверняка фиктивны, – пояснила Маргарита Тихоновна. – И люди, приславшие нам Книгу, мертвы.
– Почему?
– Они догадывались о скорой гибели и не хотели, чтобы Смысл канул, а отдать Книгу захватчикам тоже не могли… Раньше ходили слухи, где-то в регионе осела редкая Книга. В Совете тоже об этом знали, но проверить не могли. Чтобы Книга всплыла на поверхность, нужно было устроить тотальную зачистку среди читален. Видишь, план удался.
– Как раз наоборот, – возразил я. – Книга-то у нас.
– Но ты же сам минуту назад сказал мне, что Книгой Смысла можно откупиться от Совета, – рассудительно заметила Маргарита Тихоновна. – Там и это брали в расчет.
– Все равно не складывается. Нам бы стало известно о каких-либо вооруженных стычках…
– А как ты думаешь, Алексей, для чего Совету был нужен карантин? – голос ее споткнулся. – Мы больше не услышим о читальнях Симонян и Буркина. Поверь, и в Колонтайске тоже никого нет. В регионе остались только мы.
Я вспомнил гостеприимного колонтайского читателя Веретенова, сварливого, насквозь честного библиотекаря Буркина и мне сделалось не по себе.
– А может, их тоже отправили на карантин?
– Сомневаюсь. Скорее всего, пока широнинцы послушно сидели взаперти, карательные войска по-одиночке расправились с неугодными читальнями. И дай-то Бог, чтобы я ошибалась!
Первые эмоции улеглись. Маргарита Тихоновна тщательно осмотрела Книгу.
– Издание пятьдесят шестого года, – озаренно говорила она. – Двадцатый съезд. Критика культа личности. Понятно, что произошло, Книгу изъяли из продажи, думаю, она даже не поступала в магазины. Громов фатально промахнулся с названием. Но разве мог он предвидеть, что спустя каких-то три года после смерти Сталина имя Вождя и Учителя окажется худшей из всех возможных рекомендаций? Четвертая книга, то есть Книга Радости, была написана аж в шестьдесят пятом году, когда убрали Хрущева. Меня всегда смущал этот перерыв в творчестве Громова. Теперь все объяснилось. Наивный Громов случайно приплел уже мертвого опального вождя и на десятилетие поплатился молчанием…
Она благоговейно осязала полиграфическое чудо, а я на все лады пересказывал подробности своей неудачи. Так попросила Маргарита Тихоновна. Ей казалось, что я просто не заметил Смысла или не придал ему значения:
– Он слишком велик и слишком сложен, чтобы выплеснуться целиком, – Маргарита Тихоновна упрямо качнула головой. – Но Смысл ищет пути воплощения, облекает себя в те минимальные сжатые формы, в зародыши смысла, из которых он позже воспроизведет себя в полном объеме! Ты же знаешь, всякий, кто читает Книгу Памяти, получает свое индивидуальное прошлое. Значит, при чтении Книги Смысла каждый получит и свой индивидуальный, лишь ему понятный Смысл.
– Словосочетание «Неусыпаемая Псалтырь» мне ничего не проясняет! Случайный оксюморон – деревянная вода, ледяной кипяток!
– Смысл до времени пребывает в состоянии спячки, – терпеливо убеждала Маргарита Тихоновна. – При благоприятных условиях он сразу же раскроется, вот увидишь!
– А не проще ли вам самой прочесть Книгу Смысла, Маргарита Тихоновна? – предложил я.
Она неуверенно потянулась за Книгой, потом вдруг одернула руку и виновато улыбнулась:
– Боязно…
– Берите, Маргарита Тихоновна, – настаивал я. – Вы справитесь лучше меня.
– Думаешь? – она помолчала, вздохнула, словно приняла нелегкое решение. – Так тому и быть.
– А с ребятами что? – задал я наболевший вопрос. – Надо бы сказать им про Книгу, а то нехорошо как-то получается…
– Ты говоришь весьма неуверенно, – проницательно заметила Маргарита Тихоновна. – Тебе кажется, что широнинцы не совсем уравновешены, а излишний ажиотаж внутри читальни только навредит. Я правильно тебя поняла?
Я кивнул, хотя формулировка Маргариты Тихоновны не вполне соответствовала моим чувствам.
– Успокойся, Алексей, мы не утаиваем Книгу, мы приберегаем ее. Точно козырный туз в рукаве. – Она бережно завернула «Думу…» в газету и уложила сверток на дно сумки.
Я, честно говоря, предполагал, что Маргарита Тихоновна останется читать у меня, а когда сообразил, что она собирается, уже постеснялся возражать. Какая разница, где будет Книга? Без нее даже спокойней.
– Уходите? – на всякий случай уточнил я. – Рискованно же одной, Маргарита Тихоновна. Мало ли что случиться может.
– Да кому я нужна, старая, больная тетка?! И какие могут у меня быть в сумке ценности, кроме сотни рублей, половинки «Бородинского» и валидола? – Маргарита Тихоновна засмеялась.
– Давайте я с вами проедусь…
– Не стоит, Алексей, я прекрасно обойдусь без провожатых, – Маргарита Тихоновна торопливо отмахнулась. – А вот ты лучше сиди дома и носа лишний раз не высовывай. Вполне возможно, за читальней следят. Если тебя увидят со мной, могут подумать, что Книга Памяти без присмотра…
– Тем более никуда не отпущу вас…
– Вот еще глупости! – в голосе Маргариты Тихоновны впервые прозвучали стальные нотки, впрочем мгновенно заглохшие. – Ладно, поскольку у нас в читальне денег куры не клюют, вызовем на дом такси. Гулять так гулять!
Минут через пятнадцать перезвонила женщина-диспетчер и равнодушно сообщила, что такси у подъезда. Я на всякий случай уточнил еще и номер машины.
Эти предосторожности были излишними. Во дворе для вражеской засады было слишком светло и людно. Протяжно и ржаво скрипели качели. Поднимая крошечные белые смерчи с утоптанной земли, прыгали по нацарапанным квадратам мелкие школьницы. Лавочные старухи, в том числе и моя соседка по этажу, церемонно поздоровались. Я проводил Маргариту Тихоновну до дверей потрепанной желтой «Волги» и удостоверился – номер тот же, что мне назвали, а в салоне нет посторонних. Рыжий водитель, свесивший из окна конопатую руку со смердящим окурком, также не будил подозрений. Вряд ли Совет отрядил бы такого броского человека.
Я расплатился с водителем. Маргарита Тихоновна уселась на переднее кресло, поставила сумку на колени и подмигнула мне на прощание.
Вернувшись, я позвонил Луцису:
– Привет, Денис, – бодро сказал я. – Ну, рассказывай, как вы там. Все в порядке?
– Рад тебя слышать, – отозвался Луцис. – Мы, между прочим, уже волновались, – добавил он с легким укором. – Маргарита Тихоновна предупредила, чтоб лишний раз тебя не беспокоили, что ты занят очень важным делом…