После обеда мама ушла отдыхать, довольная разговором.
Накормив своих мужчин, я уложила их спать на нашу широкую кровать. Затем убрала со стола посуду и, загрузив ее в посудомоечную машину, тоже прилегла и благополучно уснула.
В пять часов дня мулла возвестил о молитве. Проснувшись, мы пощекотали развеселившегося Бориса и пошли пить чай. Я расставляла чашки, муж заваривал нашу любимую «Кению», а Борис, обложенный подушками, лежал голышом в детском кресле и болтал ногами.
Алекс позвал маму. Она не отозвалась.
Войдя к ней в комнату, он обнаружил маму мертвой.
Поскольку Зейнаб умерла после заката солнца, после вечерней молитвы, у нас было достаточно времени, чтобы оповестить всех родственников. Хоронили маму на следующий полдень.
* * *Я не могла осознать происходящего – все менялось слишком быстро и как во сне.
На похороны и поминальную молитву приехали родные, многих из которых я видела на свадьбе. Первой, естественно, появилась Феруза со всей семьей. Мамлюки приехали без детей, только Эльхам и Камис.
С вечера и всю ночь двери нашей квартиры не закрывались. Алекс отдавал распоряжения по телефону, уезжал, приезжал, действуя быстро и четко. Похоронные службы в Каире работали круглосуточно и безупречно.
Тело Зейнаб готовили к похоронам. Я впервые в жизни видела это. Родственницы, пожилые мусульманки, мыли тело долго и тщательно, несколько раз меняя воду и мыло. Я не могла вспомнить, чтобы свекровь при жизни мылась столь тщательно, как сейчас очищали ее тело. Для этого привезли специальную пластиковую ванну и все необходимые принадлежности для погребения. Хорошо, что в ванной комнате было достаточно места...
После омовения тело долго натирали душистым арабским маслом.
Волосы расчесали каким-то специальным гребешком, и я впервые увидела волосы свекрови. Они оказались черными, как египетская ночь, почти без седины, и длинными, как Нил. Я никогда в жизни не видела таких длинных волос – пожалуй, при жизни они закрывали колени Зейнаб. Потрясающе! Их концы прикрепили к тонкому гибкому жгуту и скатали снизу вверх, а потом закрепили вокруг головы, как корону, затем плотно повязали белый хиджаб и закрепили вуаль. Тело туго обернули несколько раз белым, плотным покрывалом, концы его скололи золотыми булавками. Получилась мумия. Затем сверху на голову моей покойной свекрови надели еще одно покрывало, с вышивкой по краям, и оно стало последним облачением Зейнаб.
Затем привезли гроб. Я впервые увидела пластиковый округлый гроб темно-красного цвета с широким золотым орнаментом по краям. Тело Зейнаб аккуратно уложили внутрь; и ее плотной толпой обступили родственники. Каждый старался положить что-то внутрь гроба: статуэтку, украшение, чашку, вазочку; кто-то положил новую косметичку, кто-то – несессер. На груди Зейнаб лежал ее аметистовый амулет, который она постоянно носила при жизни. Родственники молча прощались с покойной. Феруза, Далия и Фадила рыдали.
Крышку пластикового гроба закрыли и защелкнули три замка. Мужчины понесли темно-алую капсулу вниз к катафалку.
Хоронить маму Зейнаб решили на Южном кладбище Каира, которое находилось сразу за Городом мертвых. По мусульманским обычаям женщины обычно не присутствуют на похоронах, однако Феруза твердо сказала брату, что поедет проводить маму в последний путь.
Алекс рассказал, что, когда они привезли покойную на кладбище, там уже была вырыта большая могила и установлен деревянный гроб. Алекс лично позаботился об этом. На дно гроба постелили красивый египетский ковер. Положили маленькую ладью, вырезанную из белого дерева, и множество самых разных статуэток людей и животных, символизирующих египетских богов. Капсулу с телом уложили лицом на Восток и сдвинули створки большого деревянного гроба. Уже через несколько минут его поглотили пески кладбища.
* * *На поминальную молитву все родственники, и мужчины, и женщины, отправились в мечеть неподалеку от нашего дома. У входа в мечеть Алекса ждала Карина – она выразила свои соболезнования, но на молитву не пошла и домой к нам не пришла.
Женщины устроили пышную поминальную трапезу. Я ничего не готовила – только возилась с Борисом.
Родственницы болтали по-арабски, не умолкая ни на миг. Мне показалось, что они обсуждают смерть Зейнаб. Никто не рыдал и не рвал на себе волосы, как в восточных сказках. В исламе религии проявление чувств на похоронах, плач и скорбь означают несогласие с волей Аллаха. Феруза пыталась сдерживать слезы, но они предательски текли из ее глаз. Внучки Зейнаб тоже плакали, хотя и пытались утешать свою маму.
За столом все родственники ели, пили, тихо переговаривались друг с другом. Многие улыбались тому, что похороны Зейнаб прошли достойно и уважительно, и тому, что представилась возможность собрать всех вместе.
Я тоже сидела и думала: родственники собираются только на свадьбы и похороны. Вспомнив свою маму, своего родного мусика, я почувствовала душераздирающую тоску. Мне до спазма в горле захотелось обнять ее, прижаться к ней и сидеть так долго-долго. Я ушла в спальню, где уже засыпал Борис, и, упав на кровать, зарыдала – в подушку, чтобы никто не услышал.
Когда родственники разъехались, мы с мужем молча пошли спать, оставив все, как было. Мы едва держались на ногах от усталости и горя. Алекс был полностью погружен в себя, еще не вполне осознал трагедии. Он не мог поверить в то, что его мать, еще вчера бывшая бодрой, сегодня уже похоронена. Алексу нужно было мое сочувствие.
Я нежно обнимала его, жалела, гладила по волосам. Помогла мужу раздеться и уложила на кровать, а сама примостилась рядом, продолжая гладить и успокаивать его, шептать успокоительные нежности...
Алекс лежал, уткнувшись в мое плечо, и дрожал всем телом. Прошел час, два, три... Внезапно он открыл глаза и так посмотрел на меня, будто увидел впервые, потом обнял меня и начал неистово целовать – лицо, шею, плечи... Вот это была страсть! Бешеная, даже немного неестественная. Я сорвала с себя длинную галабию и подставила тело под поцелуи мужа, сама не переставая обнимать и гладить его... Мы оба были возбуждены, и такие оргазмы надо записывать в Книгу рекордов Гиннесса!
После смерти Зейнаб я стала Алексу не только женой, но и матерью.
* * *Через месяц я поняла, что снова беременна. Причем ни секунды не сомневалась, что ношу девочку. Одна жизнь ушла, но тут же зародилась другая.
А еще через месяц, продав квартиру матери в Каире, мы купили свою, еще более роскошную, в престижном новом доме на главной набережной Александрии.
Началась новая жизнь, совсем не похожая на каирскую.
Искандерия
В Александрии мне нравилось все.
Я обожаю этот город, его историю, его жителей. И даже то, как называют ее сами египтяне: Искандерия, по имени Александра Македонского, образ которого здесь запечатлен в камне и песнях.
До рождения дочери, пока строители отделывали нашу квартиру, мы жили на вилле Ферузы.
Мы могли бы жить там и дольше – все-таки целый этаж был наш, но вилла располагалась на самом побережье Средиземного моря, в тридцати километрах от Александрии, и Алексу было бы неудобно ездить оттуда на работу.
Сейчас он потихоньку переводил свой бизнес в Александрию. Ему предстояло снять помещение под детскую клинику, привести его в порядок, перевезти все медицинское оборудование из Каира. С врачами проблем не было. В Александрии располагались лучшие медицинские факультеты, а также арабская академия наук – так что здесь было достаточно молодых и талантливых специалистов. Работы у Алекса было немало, поэтому большую часть времени он проводил в столице, приезжая к нам на уик-энд: с пятницы до понедельника. Я очень беспокоилась, что ему приходится снимать жилье в Каире, но не вмешивалась в его дела.
Достаточно было и того, что я настояла на этом переезде.
Отделка квартиры совершенно захватила меня. Я продумывала расстановку стен, выбирала цвет и материал, подбирала мебель. Это было очень интересно и увлекательно.
Кроме того, муж записал меня на ускоренные курсы арабского языка в Русском центре. Я ездила на занятия каждый день, кроме пятницы и субботы.
Сначала мне казалось, что я не смогу выучить арабский язык, особенно грамматику. Писать непонятные иероглифы справа налево было и трудно, и нервно. Я психовала, злилась, но не бросала занятия. Уже через месяц я научилась понимать простые выражения и могла сама спрашивать и отвечать на вопросы. А еще через два месяца мне стало интересно. Как-то я сказала мужу:
– Я учу арабский язык би кулли суруур с удовольствием.
Эльхам очень радовалась. Вот уж кто был учителем простого, понятного языка – моя Эльхам. Все названия вещей и предметов, которые нас окружали, я выучила благодаря ей. Эльхам немного говорила по-английски, и мы прекрасно понимали друг друга. А Алекс учил меня правильно произносить слова и выражения.
Кто сказал, что арабский язык – трудный? А? Аиид мин фадляк.
* * *С Эльхам мы часто приезжали проверить, как движутся дела в нашей новой квартире. Рабочие сверлили, колотили, настилали полы, не обращая на нас внимания. Каждый раз, расхаживая по пустым комнатам, я просто наслаждалась, мечтая о том, как хорошо нам будет в такой огромной и красивой квартире. А потом я выходила на балкон и любовалась бирюзой моря, его бескрайностью – и счастье охватывало меня целиком, вырываясь наружу слезами. Как я любила Алекса тогда!
Я действительно счастливая женщина, потому что любить своего мужа и быть любимой им – это самое истинное и настоящее счастье для женщины.
* * *Когда квартира была почти готова, мы с Эльхам приехали полюбоваться апартаментами. Моя большая подруга радостно и неуклюже кружилась по огромным комнатам. Вот уж кому тут было хорошо! Эльхам, всегда такая скованная, вечно боявшаяся придавить кого-нибудь по неосторожности, здесь чувствовала себя привольно. Она ходила, размахивая руками, свободно поворачивалась, не боясь задеть или опрокинуть что-то. Я улыбалась, глядя на нее, и восхищалась тем, как умеет Эльхам радоваться самым простым вещам и радовать других.
В одной из пустых комнат я случайно заметила на полу массивную золотую серьгу с рубинами. Я подняла ее и показала Эльхам. Та загадочно улыбнулась и, повернувшись к рабочим, заговорила с ними – внушительно и строго. Те молча переглянулись – мол, серьга не наша и мы не в курсе – и продолжили работать. Эльхам очень внимательно осмотрела сережку, будто что-то вспоминая, и доброе лицо ее то вытягивалось от удивления, то недоуменно расплывалось. Я тоже повертела серьгу в руках и положила в сумочку, сразу забыв о ней.
* * *Всю ценную мебель из каирской квартиры мы перевезли в Александрию. Только царскую мамину кровать с балдахином мы подарили Ферузе, чтобы она перешла по наследству к ее дочерям. Мне было немного жаль расставаться с таким сокровищем, но традиция есть традиция, сказано – «по женской линии», значит, не спорим. Мда. Видели бы вы эту кровать! Ничего, наше с Алексом ложе тоже было роскошным, хотя и не старинным.
Год пролетел, как взмах крыла. Мы жили в своей новой квартире и были очень довольны.
Я уже сносно говорила по-арабски, примешивая иногда английские и русские слова. Я очень гордилась тем, что училась полгода, не пропустив ни одного занятия. Пять дней в неделю! И еще домашние задания! Дома я смотрела простенькие египетские фильмы и понимала все без перевода. Постепенно мы с Алексом перешли с русского языка на арабский.
* * *В конце мая, когда Борису был уже год, я родила дочку. Во второй раз я совсем не переживала и не терзала себя мыслями о «двух рыжих негритятах». Я была уверена, что наши дети – самые красивые и замечательные.
Амира родилась просто принцессой. Алекс снова был рядом, переживал за меня и помогал мне, но той необузданной эйфории, как в первый раз, с ним не случилось.
Моя дочка была прекрасна, точно ангел. Когда я ее увидела, то подумала: «Вот для чего надо выходить замуж за красивых арабов! Чтобы рожать таких детей!»
* * *Мне очень нравилась наша квартира в Александрии. В ней было шесть отдельных комнат: одна – для Бориса, одна – для Амиры и наша спальня – при каждой из них была ванная комнатка с туалетом и душевой кабиной. Еще была комната для гостей, маленький кабинет Алекса и большая гостиная. Отдельно располагались кухня и общая туалетная комната, в которой стояла стиральная машина, сушка, гладильная доска и тренажер – беговая дорожка.
Из большой гостиной раздвижная стеклянная дверь вела на балкон, откуда открывался великолепный вид на главную набережную и Средиземное море. Из-за этого вида наша квартира стоила в два раза дороже, чем такая же, но с другой стороны дома. У нас их называют – «квартиры с видом на помойку», и это нужно понимать буквально: мусор – настоящий бич крупных городов Египта. Уборочные и коммунальные службы городов не успевают вывозить отходы, образуются жуткие «пирамиды» вокруг огромных пластиковых баков, забитых всяким дерьмом.
Я просто поражаюсь тому, как люди гадят сами себе, выбрасывая мусор из окон, из машин. Дети, не задумываясь, бросают на улице обертки от конфет и бутылки из-под кока-колы.
В нашем доме живут очень состоятельные египтяне, однако двор постоянно утопает в мусоре. Бедняга дворник два раза в день подметает территорию, но мусор появляется снова и снова.
Подъезд в нашем доме, как, впрочем, во всех новых высотках Александрии, выложен белым мрамором. Лестницы и перила до самого верхнего этажа тоже из белого мрамора. На каждом этаже стоят красивые напольные вазы с огромными кактусами или разросшимися монстерами. Красота, да?
А теперь представьте себе мой шок, когда я увидела, как женщины выбивают ковры на лестничной площадке, разложив их на мраморных перилах! Дуры! Тупые, безмозглые дуры, не понимают, что этой пылью дышат их же дети! Когда я пыталась запретить им делать это, они удивленно ответили, что подъезд все равно моют.
Да, моют! Два раза в неделю с мыльной пеной. Так что же, выколачивать грязь из ковров прямо здесь, поднимая жуткую пыль по всему подъезду?! Вот тебе и элитный дом с видом на море! Воистину, разруха не в сортирах, а в головах.
Гараж у нас тоже был в доме – на нулевом этаже под зданием. В Египте все высотные дома строят с подземными гаражами, где у каждого жильца – свое место для автомобиля. Из гаража скоростные лифты поднимаются на все этажи. Один лифт останавливается только на четных этажах, а другой – на нечетных. Лифт – очень удобный, красивый и всегда чистый. Большая кабина оборудована зеркалом во всю стенку, вентилятором, переговорной связью и диванчиком, чтоб ехать сидя. Египтяне любят избыточный комфорт, и я не понимаю, как это в их головах сочетается с мусором.
Входные двери у всех жильцов – очень дорогие, красивые и всегда разные. Каждый хочет выделиться, вот и заказывает дверь по индивидуальному эскизу. Некоторые отделали вход в квартиру деревянными фигурками: кто-то ангелами, кто-то балеринками, кто-то растительными мотивами.
Мы, конечно, тоже выпендрились: заказали дверь из цельного дерева с резьбой, изображающей двух летящих голубей. Ручка, замки, звонок, табличка и глазок тоже были очень стильными, массивными, латунными. Фамилия Алекса на табличке была выгравирована на арабском и английском языках.
Пистолет
Целыми днями я занималась детьми. Когда мне нужно было куда-то идти, приходила няня. Она и по хозяйству помогала, но постоянное присутствие чужого человека в доме раздражало меня, и я старалась пореже пользоваться ее услугами.
Как-то утром, постирав в машинке белье и детские вещи, я, как обычно, развесила их на веревках за окном. И через минуту сверху на мою чистую стирку кто-то высыпал кучу цемента. Я задрала голову кверху и увидела, что тремя этажами выше двое рабочих, делая ремонт, смели строительный мусор с окна вниз.
– Эй, вы! – заорала я. – С ума сошли?! Посмотрите, что вы наделали! Испортили мне все белье!
Сверху послышался смех и оживленный разговор. Возмущаясь и ругаясь про себя, я сняла вещи и сунула их обратно в стиральную машину.
Через полчаса я опять развесила белье на веревках. И тут – будто придурки специально ждали! – сверху снова обрушился поток цепентной пыли. Наверху захохотали, нет, заржали, как пьяные лошади.
– Н у, я вам сейчас покажу! Уроды! – рассвирепела я и поднялась на лифте на двадцать третий этаж, где работали эти гады.
Ворвавшись в ту квартиру, я начала возмущаться по-русски – ругаться по-арабски я тогда не умела, – и показывать строителям вещи, измазанные цементной пылью. Я словами и жестами объясняла им, что недопустимо выбрасывать строительный мусор из окна.
– Этого нельзя делать! Вы понимаете? Вы испортили мне белье! – Я старалась сдерживаться, но говорила убедительно и эмоционально.
Двое рабочих – молодые парни – откровенно забавлялись, глядя на меня, смеялись, скаля зубы, и как-то странно переглядывались. Выговорившись, я погрозила кулаком и ушла перестирывать белье в третий раз, не обращая внимания на их хохот.
Через полчаса история повторилась: я развесила чистую стирку, и строительный мусор обрушился сверху на детские вещи. «Да они просто издеваются надо мной!» – подумала я. Возмущение, злость, обида просто разрывали меня, и агрессия рвалась наружу. Я машинально подумала: «Сейчас я их убью!» Чтобы припугнуть этих засранцев, я взяла пистолет Алекса, хранившийся в письменном столе, и помчалась наверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньку.
Я ворвалась в квартиру, как фурия: глаза горят, щеки пылают, волосы развеваются, – и наставила пистолет на оцепеневших строителей. Они рухнули на задницы, прижались к стене и залопотали жалобно и жалко.