The Lake 1944( Озеро)
Переводчик: Т. Жданова
Волна выплеснула меня из мира, где птицы в небе, дети на пляже, моя мать на берегу. На какое-то мгновение меня охватило зеленое безмолвие. Потом все снова вернулось – небо, песок, дети. Я вышел из озера, меня ждал мир, в котором едва ли что-нибудь изменилось, пока меня не было. Я побежал по пляжу. Мама растерла меня полотенцем.
– Стой и сохни, – сказала она.
Я стоял и смотрел, как солнце сушит капельки воды на моих руках. Вместо них появлялись пупырышки гусиной кожи.
– Ой, – сказала мама. – Ветер поднялся. Ну-ка надень свитер.
– Подожди, я посмотрю на гусиную кожу.
– Гарольд! – прикрикнула мама.
Я надел свитер и стал смотреть на волны, которые накатывались и падали на берег. Они падали очень ловко, с какой-то элегантностью; даже пьяный не смог бы упасть на берег так изящно, как это делали волны.
Стояли последние дни сентября, когда без всяких видимых причин жизнь становится такой печальной. Пляж был почти пуст, и от этого казался еще больше. Ребятишки вяло копошились с мячом. наверное, они тоже чувствовали, что пришла осень, и все кончилось.
Ларьки, в которых летом продавали пирожки и сосиски, были закрыты, и ветер разглаживал следы людей, приходивших сюда в июле и августе. А сегодня здесь были только следы моих теннисных тапочек, да еще Дональда и Арнольда Дэлуа.
Песок заполнил дорожку, которая вела к каруселям. Лошади стояли, укрытые брезентом, и вспоминали музыку, под которую они скакали в чудесные летние дни.
Все мои сверстники были уже в школе. Завтра в это время я буду сидеть в поезде далеко отсюда. Мы с мамой пришли на пляж. На прощание.
– Мама, можно я немного побегаю по пляжу?
– Ладно, согрейся. Но только не долго, и не бегай к воде.
Я побежал, широко расставив руки, как крылья. Мама исчезла вдали и скоро превратилась в маленькое пятнышко. Я был один.
Человек в 12 лет не так уж часто остается один. Вокруг столько людей, которые всегда говорят как и что ты должен делать! А чтобы оказаться в одиночестве, нужно сломя голову бежать далеко-далеко по пустынному пляжу. И чаще всего это бывает только в мечтах. Но сейчас я был один. Совсем один!
Я подбежал к воде и зашел в нее по пояс. Раньше, когда вокруг были люди, я не отваживался оглянуться кругом, дойти до этого места, всмотреться в дно и назвать одно имя. Но сейчас…
Вода – как волшебник. Она разрезает все пополам и растворяет вашу нижнюю часть, как сахар. Холодная вода. А время от времени она набрасывается на вас порывистым буруном волны.
Я назвал ее имя. Я выкрикнул его много раз: – Талли! Талли! Эй, Талли!
Если вам 12, то на каждый свой зов вы ожидаете услышать отклик. Вы чувствуете, что любое желание может исполнится. И порой вы, может быть, и не очень далеки от истины.
Я думал о том майском дне, когда Талли, улыбаясь, шла в воду, а солнце играло на ее худых плечиках. Я вспомнил, какой спокойной вдруг стала гладь воды, как вскрикнула и побледнела мать Талли, как прыгнул в воду спасатель, и как Талли не вернулась…
Спасатель хотел убедить ее выйти обратно, но она не послушалась. Ему пришлось вернуться одному, и между пальцами у него торчали водоросли.
А Талли ушла. Больше она не будет сидеть в нашем классе и не будет по вечерам приходить ко мне. Она ушла слишком далеко, и озеро не позволит ей вернуться.
И теперь, когда пришла осень, небо и вода стали серыми, а пляж пустым, я пришел сюда в последний раз. Один. Я звал ее снова и снова:
– Талли! Эй, Талли! Вернись!
Мне было только 12. Но я знал, как я любил ее. Это была та любовь, которая приходит раньше всяких понятий о теле и морали. Эта любовь так же бескорыстна и так же реальна, как ветер, и озеро, и песок. Она включала в себя и теплые дни На пляже, и стремительные школьные дни, и вечера, когда мы возвращались из школы, и я нес ее портфель.
– Талли!
Я позвал ее в последний раз. Я дрожал, я чувствовал, что мое лицо стало мокрым и не понимал от чего. Волны не доставали так высоко. Я выбежал на песок и долго смотрел в воду, надеясь увидеть какой-нибудь таинственный знак, который подаст мне Талли. Затем я встал на колени и стал строить дворец из песка. Такой, как мы, бывало, строили с Талли. Только на этот раз я построил половину дворца. Потом я поднялся и крикнул:
– Талли! Если ты слышишь меня, приди и дострой его!
Я медленно пошел к тому пятнышку, в которое превратилась моя мать. Обернувшись через плечо, я увидел, как волны захлестнули мой замок и потащили за собой. В полной тишине я брел по берегу. Далеко, на карусели, что-то заскрипело, но это был только ветер.
На следующий день мы уехали на Запад. У поезда плохая память, он все оставляет позади. Он забывает поля Иллинойса, реки детства, мосты, озера, долины, коттеджи, горе и радость. Он оставляет их позади, и они исчезают за горизонтом…
Мои кости вытянулись, обросли мясом. Я сменил свой детский ум на взрослый, перешел из школы в колледж. Потом появилась эта женщина из Сакраменто. Мы познакомились, поженились. Мне было уже 22, и я совсем уже забыл, на что похож Восток. Но Маргарет предложила провести там наш медовый месяц.
Как и память, поезд приходит и уходит. И он может вернуть вам все то, что вы оставили позади много лет назад.
Лейк Блафф с населением 10000 жителей, показался нам за окном вагона. Я посмотрел на Маргарет – она была очаровательна в своем новом платье. Я взял ее за руку, и мы вышли на платформу. Носильщик выгрузил наши вещи.
Мы остановились на 2 недели в небольшом отеле. Вставали поздно и шли бродить по городу. Я вновь открывал для себя кривые улочки, на которых прошло мое детство. В городе я не встретил никого из знакомых. Порой мне попадались лица, напоминавшие мне кое-кого из друзей детства, но я, не останавливаясь, проходил мимо. Я собирал в душе обрывки памяти, как собирают в кучу осенние листья, чтобы сжечь их.
Все время мы были вдвоем с Маргарет. Это были счастливые дни. Я любил ее, по крайней мере, я так думал. Однажды мы пошли на пляж, потому что выдался хороший день. Это не был один из последних дней сезона, как тогда, 10 лет назад, но первые признаки осени и осеннего опустошения, уже коснулись пляжа. Народ поредел, несколько ларьков было заколочено, и холодный ветер уже начал напевать свои песни.
Все здесь было по-прежнему. Я почти явственно увидел маму, сидевшую на песке в своей любимой позе, положив ногу на ногу и оперевшись руками сзади. У меня снова возникло то неопределенное желание побыть одному, но я не мог себя заставить сказать об этом Маргарет. Я только держал ее под руку и молчал.
Было около четырех часов. Детей, в основном, уже увели домой, и лишь несколько группок мужчин и женщин, несмотря на ветер, нежились под лучами вечернего солнца. К берегу причалила лодка со спасательной станции. Плечистый спасатель вышел из нее, что-то держа в руках.
Я замер, мне стало страшно. Мне было снова 12 лет, и я был отчаянно одинок. Я не видел Маргарет; я видел только пляж и спасателя с серым, наверное, не очень тяжелым мешком в руках и почти таким же серым лицом.
– Постой здесь, Маргарет, – сказал я. Я сам не знаю, почему это сказал.
– Но что случилось?
– Ничего. Просто постой здесь.
Я медленно пошел по песку к тому месту, где стоял спасатель. Он посмотрел на меня.
– Что это? – спросил я.
Он ничего не ответил и положил мешок на песок. Из него с журчанием побежали струйки воды, тут же затихая на пляже.
– Что это? – настойчиво спросил я.
– Странно, – задумчиво сказал спасатель.
– Никогда о таком не слышал. Она же давно умерла.
– Давно умерла?
Он кивнул:
– Лет десять назад. С 1933 года здесь никто из детей не тонул. А тех, кто утонул раньше, мы находили через несколько часов. Всех, кроме одной девочки. Вот это тело; как оно могло пробыть в воде 10 лет?
Я смотрел на серый мешок.
– Откройте. – Я не знаю, почему сказал это. Ветер усилился.
Спасатель топтался в нерешительности.
– Да откройте же скорее, черт побери! – Закричал я.
– Лучше бы не надо… – начал он. – Она была такой милашкой…
Но увидев выражение моего лица, он наклонился и, развязав мешок, откинул верхнюю часть. Этого было достаточно. Спасатель, Маргарет и все люди на пляже исчезли. Осталось только небо, ветер, озеро, я и Талли. Я что-то повторял снова и снова: ее имя. Спасатель удивленно смотрел на меня.
– Где вы ее нашли? – спросил я.
– Да вон там, на мели. Она так долго была в воде, а совсем как живая.
– Да, – кивнул я. – Совсем, как живая.
"Люди растут", – подумал я. А она не изменилась, она все такая же маленькая, все такая же юная. Смерть не дает человеку расти или меняться. У нее все такие же золотые волосы. Она навсегда останется юной, и я всегда буду любить ее, только ее…
Спасатель завязал мешок. Я отвернулся и медленно побрел вдоль воды. Вот и мель, у которой он нашел ее.
Спасатель завязал мешок. Я отвернулся и медленно побрел вдоль воды. Вот и мель, у которой он нашел ее.
И вдруг я замер. Там, где вода лизала песчаный берег, стоял дворец. Он был построен наполовину. Точно также, как когда-то мы строили с Талли: наполовину она, наполовину я. Я наклонился и увидел цепочку маленьких следов, выходящих из озера и возвращающихся обратно в воду. Тогда я все понял.
– Я помогу тебе закончить, – сказал я.
Я медленно достроил дворец, потом поднялся и, не оборачиваясь, побрел прочь. Я не хотел верить, что он разрушится в волнах, как рушится все в этой жизни. Я медленно шел по пляжу туда, где, улыбаясь, ждала меня чужая женщина, по имени Маргарет.
The Tombstone 1945 ( «Надгробный камень») Переводчик: Елена Петрова
Начать с того, что путь был не близок, ей в тонкие ноздри забивалась пыль, а Уолтер, муженек ее, родом из пыльной Оклахомы, и в ус не дул: крутил руль «форда» и раскачивался костлявым торсом туда-сюда – глаза бы на него не глядели, болван самоуверенный, но в конце концов они добрались до этого кирпичного города, нелепого, как старый грех, и даже нашли, где снять комнату. Хозяин провел их наверх и отомкнул ключом дверь.
Посреди тесной каморки высился надгробный камень.
Леота – по глазам было видно – сразу смекнула, что к чему, но тут же притворно ахнула и с дьявольской быстротой начала кое-что перебирать в уме. У нее были свои приметы, которые Уолтер так и не смог постичь, а тем более искоренить. Раскрыв рот, она отпрянула, а Уолтер вперился в нее взглядом серых глаз, сверкнувших из-под тяжелых век.
– Ну, нет! – решительно вскричала Леота. – Коль в доме покойник, туда ни ногой!
– Леота! – одернул ее муж.
– О чем речь? – удивился хозяин. – Мадам, неужто вы подумали…
Леота в душе усмехнулась. Разумеется, она ничего такого не подумала, но это был единственный способ насолить мужу, деревенщине из Оклахомы; так вот:
– Сказано вам, не согласна я спать, где мертвец лежит! Выносите его – и все тут!
Вконец обессилевший, Уолтер не сводил глаз с продавленной кровати, и Леота осталась довольна – все-таки она ему досадила. Что ни говори, а приметы бывают ох как полезны. До ее слуха донесся голос хозяина:
– Это серый мрамор, отменного качества. Доставили для мистера Ветмора.
– А выбито почему-то «Уайт», – ледяным тоном заметила Леота.
– Совершенно верно. Это фамилия того, кому предназначалось надгробие.
– Он и есть покойник? – уточнила Леота, чтобы выиграть время.
Хозяин кивнул.
– Что я говорила! – воскликнула Леота. Уолтер застонал, давая понять, что никуда отсюда не двинется. – Здесь даже пахнет кладбищенским духом, – говорила Леота, следя, как в глазах Уолтера загорается недобрый огонь.
Хозяин пояснил:
– Мистер Ветмор, который тут квартировал, учился на камнереза – это был у него первый заказ, вот он и тюкал долотом что ни вечер, с семи до десяти.
– Ну-ну… – Леота быстро огляделась в поисках мистера Ветмора. – А сам-то он где? Или тоже помер? – Игра пришлась ей по душе.
– Нет, просто разуверился в своих силах, махнул рукой на это надгробие и устроился на фабрику клеить конверты.
– С чего это?
– Ошибка у него вышла. – Хозяин постукал пальцами по высеченной в мраморе фамилии. – Вырезал «Уайт». А пишется не так. Должно быть «Уэйт», с буквой «э» вместо «а». Бедняга Ветмор. Никакой веры в себя. Отступил, спасовал из-за малейшей оплошности.
– Ах ты, мать честная. – Уолтер, еле волоча ноги, протиснулся в комнату и начал без оглядки на Леоту распаковывать потертые коричневые чемоданы. Хозяин решил продолжить:
– Вот я и говорю, мистер Ветмор сдался без боя. Судите сами, какой он был впечатлительный: по утрам заваривает себе кофе, и если хоть каплю прольет, это прямо катастрофа: выплеснет в раковину всю чашку и целую неделю на кофеварку даже не глядит! Слыханное ли дело! Любая мелочь выбивала его из колеи. Если случайно надевал левую туфлю прежде правой, то и вовсе не обувался – просто расхаживал до вечера босиком, даже в холод. Или вот еще: приходит ему письмо, а фамилию на конверте переврали, так он сверху пишет: «Адресат неизвестен» – и бросает в почтовый ящик. Уникум, да и только, этот мистер Ветмор.
– Нам от этого ни жарко, ни холодно. – Леота хранила мрачность. – Уолтер, чем ты там занимаешься?
– Вешаю в шкаф твое платье – красное шелковое.
– Сейчас же прекрати, мы здесь не останемся.
Хозяин тяжело выдохнул, не в силах примириться с женской косностью:
– Объясняю еще раз. Мистер Ветмор взял работу на дом: нанял грузовик и привез сюда эту плиту, а я как раз вышел в магазин за индейкой, возвращаюсь и уже снизу слышу: тук-тук-тук – мистер Ветмор осваивает резьбу по мрамору. И так он был горд собою, что у меня язык не повернулся сделать ему замечание. А он до того возгордился, что вырубил не ту букву, все бросил и ни слова не говоря сбежал; за комнату-то у него уплачено до вторника, так он даже не попросил деньги вернуть, а я на завтра вызвал грузчиков с лебедкой – прибудут с утра пораньше. Ничего страшного не случится, если эта штуковина у вас ночку постоит, верно? Что тут такого?
Муж кивнул:
– Поняла, Леота? Никакого мертвеца под ковром нету.
За такой надменный тон Леота чуть не дала ему пинка. Она не поверила. И твердо решила не отступаться.
Леота ткнула пальцем в сторону хозяина:
– Этому лишь бы карман набить. А тебе, Уолтер, лишь бы где-нибудь кости бросить. Оба врете без зазренья совести!
Простак из Оклахомы устало выложил деньги, невзирая на протесты Леоты. Хозяин повел себя так, словно она для него – пустое место, пожелал постояльцам доброй ночи и, пропустив мимо ушей ее вопль «Обманщик!», прикрыл за собой дверь и оставил их наедине. Муж разделся и нырнул под одеяло, бросив:
– Нечего таращиться на этот камень, гаси свет. Четверо суток тряслись в машине, меня уже ноги не держат.
Руки Леоты, сцепленные на худосочной груди, задрожали.
– Никому из нас троих, – изрекла она, кивая в сторону надгробья, – покоя не будет.
Минут через двадцать, встревоженный каким-то шорохом и движением, оклахомский стервятник высунул из-под одеяла хищную физиономию и с дурацким видом заморгал:
– Леота, чего не спишь? Кому сказано: гаси свет и ложись. Что ты там возишься?
Нетрудно было догадаться, что она затеяла. Подобравшись на четвереньках к могильному камню, она установила подле него стеклянную банку со свежим букетом красной, белой и розовой герани, а вторую банку, жестяную, с букетом роз, поставила в ногах воображаемой могилы. На полу валялись еще не обсохшие садовые ножницы, которыми только что были срезаны под покровом темноты росистые цветочные стебли.
Между тем Леота взяла комнатный веник и проворно обмахнула пестрый линолеум и лысый ковер, сопровождая свои действия молитвой и стараясь, чтобы муж слышал только бормотание, но не разбирал слов. Потом она выпрямилась в полный рост, трепетно перешагнула через могилу, дабы не потревожить покойника, и обошла стороной злосчастное место, приговаривая:
– Ну вот, дело сделано.
Погасив свет, она улеглась на кровать, и пружины жалобно заскрипели в тон ее благоверному, который вопрошал:
– Господи, когда ж это кончится?!
А она отвечала, вглядываясь во мрак:
– Не может мертвец покоиться с миром, если прямо над ним невесть кто дрыхнет. Пришлось его задобрить: убрала могилку цветами, чтоб он среди ночи не надумал расхаживать да костями греметь.
Муж посмотрел сквозь темноту в ее сторону, но не смог придумать ничего путного; он коротко ругнулся, застонал и снова провалился в сон.
Не прошло и получаса, как она схватила его за локоть и заставила повернуться, чтобы ловчее было с жаром нашептывать ему в ухо, как в пещеру.
– Уолтер, проснись! – зачастила она. – Проснись! – Она приготовилась бормотать хоть всю ночь, лишь бы только перебить сладкий сон оклахомскому мужлану.
Он вырвал руку:
– Ну, что еще?
– Это мистер Уайт! Мистер Уайт! Он оборачивается привидением!
– Спи, сделай милость!
– Точно говорю! Ты прислушайся!
Он прислушался. Из-под линолеума, с глубины футов шести, доносился приглушенный, скорбный мужской голос. Слов было не различить, только горькие сетования.
Муж приподнялся в постели. Леота уловила его движение и возбужденно зашипела:
– Слыхал? Слыхал?
Он спустил ноги с кровати на холодный линолеум. Теперь внизу звучал фальцет. Леота разрыдалась.
– Умолкни, дай послушать, – рассердился муж.
В гнетущей тишине он приник к полу, приложил ухо к линолеуму, и тут Леота прикрикнула:
– Цветы не сверни!
Муж цыкнул: «Заткнись!» – и замер, обратившись в слух, а потом выругался и вернулся под одеяло.
– Это сосед снизу, – пробурчал он.
– Вот и я говорю: мистер Уайт!
– При чем тут мистер Уайт? Мы с тобой – на втором этаже, но ведь на первом тоже кто-то живет. Вот послушай.