– А почему бы не оставить все, как есть? Я могу приезжать к тебе в Скарсдейл и проводить там ночь. Мы будем вместе три-четыре дня в неделю и, может быть, воскресенье.
На самом же деле Джуди имела в виду следующее: «наши отношения продолжатся или прекратятся в зависимости от того, как мы будем ощущать каждую минуту, проведенную вместе. Я не хочу, чтобы ты считал меня вещью, данной тебе навсегда. Я не хочу уютной семейной уверенности. Или неуверенности – так будет точнее».
Гриффин не привык к тому, что расположение женщины надо завоевывать. Он хотел, чтобы его подруга была преданной, целиком зависимой от него, а главное, всегда ждущей.
Работающему взапой Гриффину была необходима уверенность, что дома его обязательно ждут – вне зависимости от того, где он и чем он занят. Неожиданно Джуди поняла: ей неприятно, что он смотрит, как она одевается. Она открыла шкафчик с обувью, отделанный таким образом, чтобы идеально соответствовать ковру, покрывавшему пол.
– Гриффин, мне необходимо сказать тебе что-то важное. – Она достала пару серебряных босоножек. – Вчера я встретилась со своим прошлым.
– Что случилось? – Так вот почему она сегодня так странно себя ведет!
– Ты знаешь, что я, когда училась в Швейцарии, забеременела. Девочку потом удочерили.
– Но ведь это было так давно! – Теперь Гриффин наконец все понял, и он умел, когда надо, быть великодушным. – Это не должно становиться между нами. Забудь о том, что случилось.
Неожиданно ее роман, казавшийся Джуди таким важным на протяжении всех последних десяти лет, отступил на второй план перед фактом, что она обрела наконец дочь.
– Гриффин, ты можешь дослушать? Моя дочь жива, и она разыскала меня.
– Что?! – Гриффин встрепенулся. – Завтра первым делом позвоню своему адвокату. Он объяснит этой леди, что она ошиблась: Джуди Джордан не тот человек, которого можно шантажировать ради нескольких баксов.
– Гриффин, но все обстоит совсем не так! Дело не в нескольких баксах. Моя дочь – Лили. Та самая. Знаменитая актриса.
– Тигровая Лилия? – Так ее называла пресса.
– Да.
Гриффин на секунду задумался.
– У нее наверняка есть какой-то свой умысел. Скорее всего, она хочет привлечь к себе внимание публики.
– Бог мой! Да ей достаточно просто появиться на людях, и внимания будет хоть отбавляй.
– Все равно тут что-то не так. Не волнуйся, я выясню.
Джуди поняла, что разубедить его ни в чем все равно не удастся, а потому лучше не спорить.
Максина наклонилась вперед к лобовому стеклу и с удовольствием вдохнула полной грудью, когда ее бледно-голубой «пежо» спустился с возвышенности и перед госпожой Шазалль открылись ее виноградники. Она всегда любила возвращаться в воскресенье, когда вокруг было совершенно пустынно.
Машина выехала из небольшого леска и бесшумно покатила прямо к замку. Максина уже перебирала в уме дела на будущую неделю, когда ей и Чарльзу предстоит встретиться с бывшим членом олимпийской сборной Франции, а ныне тренером блистательной молодой лыжницы, уже выигравшей женский слалом, первым возлюбленным Максины – Пьером Бурселем.
Стая белых голубей выпорхнула почти из-под колес автомобиля. Припарковав «пежо», Максина радостно вбежала по каменным ступенькам лестницы. Дворецкий уже дожидался ее у входа. Максина поднималась на второй этаж, к дверям, ведущим в спальню.
– Гонорина, распорядитесь отнести вещи ко мне в комнату, – крикнула она горничной, стягивая с рук серые шоферские перчатки. – Шкатулку с драгоценностями положите в сейф и приготовьте мне ванну.
Войдя в спальню, она вдруг поняла: что-то не так. Вместо обычного идеального порядка в комнате царил хаос. Бледно-голубое шелковое покрывало с их кровати в стиле ампир было скомкано и брошено на пол. На сбитых набок простынях, совершенно обнаженный, лежал ее муж – Чарльз, а верхом на нем восседала черноволосая громоздкая женщина в зеленой, местами разорванной комбинации. Чарльз сжимал грудь женщины так сильно, что плоть рубцами выступала из-под его пальцев, а великанша, одной рукой придерживая копну волос, другую руку засунула себе между ног.
Как у раненого зверя, у Максины подкосились ноги. Ее первым побуждением было захлопнуть за собой дверь и бежать отсюда, чтобы не видеть больше своей семейной кровати, оскверненной мужем и его любовницей. Дрожа как в лихорадке, она прислонилась к двери, но затем внутренний голос подсказал ей, как поступить. Она вновь надела перчатки и, подобно фурии, устремилась к кровати. Максина схватила женщину за волосы и с трудом оттащила ее от тела мужа.
– Чарльз, как ты смеешь? – яростно прокричала Максина. – В нашей постели! Почему ты не мог держать эту шлюху в Париже, вместе с остальными твоими увеселениями?
2 17 ОКТЯБРЯ 1978 ГОДА
К несчастью для Максины, оказалось, что она ошиблась: темноволосая женщина не принадлежала к разряду дешевых шлюх. После минутного ослепления ярости госпожа Шазалль осознала, что женщина, с которой занимался любовью ее муж, – Симон, самая толковая ассистентка Чарльза.
– А мы думали, ты приедешь только завтра, – промычал он и тут же сообразил, что это едва ли можно счесть оправданием. Обычное удивленное выражение его лица сменилось тревогой. Девица освободилась из рук Максины и, спокойно усевшись на край кровати, жестом собственницы накинула край простыни на худое обнаженное тело Чарльза.
– Он хочет кое-что сказать вам, графиня, – четко произнесла она, глядя прямо в глаза Максины. – Ну же, Чарльз, смелее! Не позволишь же ты своей жене издеваться над тобой.
Какое-то мгновение супруги молча смотрели друг на друга, а потом Чарльз, откашлявшись, произнес:
– Я хочу получить развод.
Максина не могла поверить своим ушам.
– Никогда! – отрезала она с гораздо большей решительностью, чем ощущала на самом деле. А потом почти закричала: – Убирайтесь с этой кровати! Убирайтесь из этой комнаты! Немедленно!
Ноги Максины тряслись. Ей казалось, что она ступает по усеянной кратерами поверхности Луны. Пошатываясь, она прошла в ванную и захлопнула за собой дверь.
На следующее утро ассистентка Чарльза исчезла, и в замке воцарилось ледяное молчание. Максина все еще находилась в шоке, но, чтобы хоть как-то отвлечь себя от боли, несчастья и унижения, с головой погрузилась в работу. Она занялась разборкой почты и заставила слуг проверить наличность в замке всего фарфора и всего постельного белья. Секретарша Максины вышла из ее кабинета, нагруженная работой на месяц вперед. Хотя мадемуазель Жанин никто не сообщил о случившемся, она уже знала, в чем причины всплеска деловой активности хозяйки, и от всего сердца ей сочувствовала.
К полудню Максина вдруг осознала, что ее корректный, очаровательный муж никогда не сознался бы в существовании своей любовницы, не говоря уже о том, что не посмел бы заикнуться о разводе, не застань Максина их вместе и не заставь эта скотина Чарльза заговорить. Слишком поздно Максине стало ясно, что самым разумным с ее стороны было бы бесшумно закрыть за собой дверь и выйти из спальни, а потом уже наедине переговорить с мужем, и тогда – Максина в этом не сомневалась – он согласился бы на все ее требования. Но теперь все испорчено.
Не в первый раз Максина ощущала опасность, нависшую над ее браком. По традиции, существовавшей в аристократических семьях Франции, супруги часто жили отдельной друг от друга сексуальной жизнью, но ни один из них никогда не допускал ни малейшей угрозы нарушения святости домашнего очага и, что еще более важно, – священного права собственности. Но Чарльз слишком легко поддавался соблазнам, а Максина была слишком романтична, чтобы жить, как все цивилизованные люди. Все друзья Шазаллей полагали, что чрезмерное увлечение Чарльза женщинами из низших классов и чрезмерная преданность со стороны Максины составляют перманентную угрозу самому существованию их брака.
После первой серьезной измены Чарльза только благодаря вмешательству Джуди супругов удалось примирить. Со всем свойственным янки здравым смыслом Джуди объяснила графу де Шазалль, что он может потерять. И сейчас Максина подумала о том, что, если ей не удастся самой справиться с ситуацией, придется посылать сигнал SOS в Нью-Йорк.
Зевнув, Лили взяла трубку телефона. – Алло! Кто это? Поль Кролл? Тебе нужен Симон? – Черт бы драл этих режиссеров, которые уверены, что могут позвонить актеру в любое время суток. – Поль, а ты не мог бы подождать до завтра? В Нью-Йорке уже одиннадцать вечера, и Симон сейчас в ванной.
– Но Симон ничего не имеет против моих поздних звонков.
– Да, но я имею. Ты в Париже или в Лондоне? Я попрошу Симона перезвонить тебе завтра, как только он проснется.
– А почему бы тебе не проснуться сейчас, Лили? – Голос Поля заглушали помехи на линии.
– Что ты имеешь в виду? Я не сплю.
– Нет, дорогая, ты в плену грез. – Слащавые нотки в голосе Поля напомнили Лили, что приятель Симона был голубым.
– Нет, дорогая, ты в плену грез. – Слащавые нотки в голосе Поля напомнили Лили, что приятель Симона был голубым.
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, сладкая ты моя Лили, что ты одна не хочешь знать того, что известно уже всем. – Теперь, хотя слова долетали по-прежнему плохо, в голосе Поля слышалось нескрываемое торжество.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что, как бы Симон ни притворялся, что он нормален, это только притворство. Мы уже несколько лет вместе, дорогая. Конечно, чего актер не сделает, чтобы получить хорошую роль, но Симон делает это, потому что ему так нравится. Он любит это, дорогая. Ему ненавистна мысль, что рано или поздно придется в этом признаться, но у людей, как ты догадываешься, длинные языки. Когда ты была на съемках, cherie, Симон и я жили вместе в Марракеше, потом в Танжере. Когда ты…
Не будучи в силах ни заговорить, ни положить трубку, загипнотизированная рассказанной Полем отвратительной историей о похоти и предательстве, Лили молча слушала, и слезы текли из ее глаз, пока наконец Симон, выйдя из ванной, не выхватил у нее телефонную трубку. Не проронив ни слова, он тоже долго слушал, потом наконец крикнул:
– Заткнись, Поль, ты пьян… Ты все испортил, идиот несчастный! – Симон положил трубку и решительно посмотрел в глаза Лили. – Поль для меня ничего не значит!
Лили знала, что он лжет.
Охапки нарциссов и бутонов роз на столиках будто заслоняли собой осеннюю непогоду. Большую часть оживленно беседующих, беззаботных людей, ужинавших в тот час в ресторане, составляли элегантно одетые женщины. На их фоне резко выделялось встревоженное, страдающее лицо Лили.
– Я бы никогда не решилась рассказать вам о Симоне. Но я так несчастна, и мне совершенно не с кем поделиться. А я последнее время просто ни о чем другом не могу думать. И мне не хотелось бы говорить об этом с Джуди. Это только усложнило бы наши с ней отношения, а я так стремлюсь сделать их более простыми.
– Лили, твои чувства понятны, – постаралась успокоить ее Пэйган. – Любая из нас так же отреагировала бы на твоем месте. Конечно, скверно узнать то, что ты узнала, и скверно узнать то, как Симон ушел от тебя.
– Я думаю, его поставили перед выбором, а он наконец решился быть честным перед самим собой. Вы знаете, мы даже не ссорились, а просто сидели друг против друга и плакали. Но после всего, что рассказал Кролл, сама мысль о прикосновении Симона была для меня нестерпима. И меня шокировал не только его гомосексуализм, но и его обман – ведь я служила Симону прикрытием, он хотел таким образом доказать окружающим, что нормален. И ведь у нас могли бы родиться дети, только для того чтобы Симону было легче морочить людям голову.
– Лили, будь справедлива! Возможно, он действительно хотел детей.
– Я не в силах быть справедливой. Я так унижена! На минуту они замолчали, потом Пэйган, перегнувшись через стол, крепко сжала ее руку.
– Уверяю тебя, жизнь продолжается и после унижения. Когда будешь старше, сама это поймешь. Тебе надо научиться преодолевать унижение, проходить через него. И хотя всегда твоим первым побуждением будет скрыть свой позор, лучше все же поделиться с кем-нибудь: каждый в свое время познал горечь, и именно поэтому любой отзывчивый человек преисполнен сочувствия к униженным.
– Ну, я-то действительно все знаю об унижении, но никогда не поверю, чтобы вы – четыре богатые, преуспевшие в жизни женщины – понимали значение этого слова.
Помолчав, Пэйган произнесла:
– Нет, я знаю его значение. – Даже сейчас она почувствовала укол ревности, вспомнив девятнадцатилетнего принца Абдуллу и то, как хорошо им было вместе, пока Абдулла, подчинившись приказу деда, не заключил политически выгодный Сидону брак, а затем стал правителем своего государства, пожертвовав своим имиджем «плейбоя королевских кровей».
После смерти деда вся жизнь Абдуллы сосредоточилась на политических проблемах его государства и гинекологических проблемах его жены, у которой было несколько выкидышей, затем она родила мертвого ребенка, и потом еще одного сына, который умер через две недели после родов. Как мусульманин, Абдулла мог иметь четырех жен, и четыре года спустя у него действительно появилась еще одна жена, которая должна была наконец подарить ему наследника. И с того момента как родился сын Мустафа и счастливый отец взял крошечное тельце на руки, вся жизнь Абдуллы сосредоточилась на этом ребенке.
В 1972 году Абдулла, управляя собственным вертолетом, летел с женой и сыном в охотничий домик в восточной части горного массива Сидона. Мотор, не проверенный механиками перед взлетом, вдруг отказал, вертолет упал, и гигантский пропеллер отрезал голову королевы. Затем машина взорвалась. Взрывной волной Абдуллу отбросило в сторону, на песчаное плато, и он, хотя сильно пострадавший, но не потерявший сознание, видел, как вертолет превратился в огромный огненный шар, обращая Мустафу в пепел.
В течение последующих трех лет Абдулла, оглушенный горем и чувством вины, редко появлялся на людях, а потом он встретил Лили. Пэйган прекрасно помнила этот прогремевший на весь мир роман. Целый год Абдулла и Лили были неразлучны, а потом актриса вернулась обратно в Париж, к своей заброшенной было карьере.
Сквозь заслон нарциссов и бутонов роз Пэйган смотрела на Лили – единственную белую женщину, которую Абдулла рискнул взять с собой в Сидон. Неожиданно Пэйган вспомнила подчас резкий, даже самоуверенный тон Абдуллы, который – она-то это прекрасно знала – маскировал неуверенность и даже страх. Лили было предложено то, к чему Пэйган так и не допустили, а она отвергла это и покинула Абдуллу.
Пэйган не могла пересилить себя и не думать об этом. Она сказала:
– И вспомни, ты ведь тоже в свое время унизила человека – короля Абдуллу.
– Нет, это не так, – отозвалась Лили. – Он не мог почувствовать никакого унижения, когда эта «западная шлюха» вернулась обратно домой.
И вновь Пэйган не смогла сдержаться:
– А почему ты оставила его? – спросила она.
– Меня держали в золотой клетке. Его приближенные шпионили за мной, они мне не доверяли. Я была «неверной», и он не мог жениться на мне. Абдулле нужна была жена-мусульманка, которая вновь подарила бы ему наследника. Кроме вероисповедания, мое «экзотическое» прошлое делало меня совершенно неподходящей кандидатурой на роль королевы. Иными словами – я «слишком высоко залетела».
– Но как только ты ушла от него, он усыновил своего единственного кровного родственника, племянника Хасана, и больше не предпринимает попыток вступить в брак. Последнее время я не встречала ни одного упоминания о нем в колонках светской хроники.
– Он слишком занят гражданской войной.
– Нет, Лили, это не гражданская война. Армия Абдуллы воюет с бандами в западных горах Сидона, которых поддерживают коммунисты.
Лили бросила на собеседницу острый, пронзительный взгляд.
– Я-то знаю это, но многие действительно не понимают, как сложна политическая ситуация в Сидоне. А вы, кажется, многое знаете об Абдулле?
– Мы вместе учились в маленьком швейцарском городке. У нас с Абдуллой всегда были славные отношения. – Пэйган решила, что, пожалуй, большего Лили знать не нужно.
Лили окинула Пэйган быстрым оценивающим взглядом. Она заметила длинные ноги англичанки, скрещенные под столом, небрежные прядки рыжих волос, голубые глаза, красивый твидовый пиджак с торчащим из нагрудного кармана мужским носовым платком из кремового цвета шелка.
– А что стало с вами после Швейцарии, Пэйган? – спросила Лили.
– Что-то чудовищное. Я вышла замуж, но оказалось, что муж совсем не любил меня, ему нужны были только деньги. Самбе забавное, что как раз денег-то у меня и не оказалось. Я являлась наследницей имения деда в Корнуолле, но оно было заложено-перезаложено. Роберт так никогда и не простил мне, что я не оправдала его ожиданий. Я подбадривала себя водкой, и только это забвение помогало мне переносить мерзость нашей семейной жизни. В конце концов, я начала пить запоями. – Она задумчиво подняла бокал с шампанским. – Да, ты видишь перед собой бывшего постоянного члена общества анонимных алкоголиков. Уверяю тебя, я многое знаю об унижении, потому что я ответственна за свое собственное унижение. – Она сделала маленький глоток. – Кейт спасла меня. Кейт всегда была моей лучшей подругой, с самой школы. Она взяла меня за руку и не позволила погибнуть окончательно. Я никогда не забуду того, что она для меня сделала.
Лили, которая так и не притронулась к своему салату из авокадо с семгой, задумчиво произнесла:
– Во всех вас есть нечто, на что я могу опереться, нечто теплое и сулящее защиту. Я просто физически ощущаю это, когда мы собираемся вместе.
Пэйган тем временем уже расправилась с жюльеном.
– Это дружба, – просто произнесла она. – Еще со времен Швейцарии мы помогаем друг другу и в горе, и в радости, и в счастье, и в грехе. «Г-гехе», как выговаривает Максина. Она так и не научилась скрывать свой французский акцент.