На рассвете в деревню прибыл майор Халид, и американскому фотографу предложили место в грузовике, заполненном ранеными. «Веселенькое предстоит путешествие!» – подумал Марк. Потом, к его удивлению, в кузов грузовика влезли две крестьянки, обе в черных паранджах. Они несли на руках девочку лет семи, ноги которой были крепко спеленуты бинтами, как у египетской мумии. Ее, по всей видимости, лихорадило: глаза были воспалены, щеки горели.
Когда грузовик подъехал к госпиталю, Марк стал помогать заносить раненых в здание. А когда, закинув сумку с аппаратурой за плечи, он уже собрался было уходить, его задержали.
– Идите сюда скорее, – схватив Марка за руку, выпалил санитар. – Надо сделать снимок.
Марк отправился вслед за санитаром по длинному госпитальному коридору. Рядом с комнатой, куда относили раненых, стояла, заложив руки в карманы белого халата, худая седоволосая женщина.
– Вы журналист? – спросила она.
– Именно.
– Где вы публикуете свои фотографии?
– В «Тайм», «Ньюсуик», во многих европейских журналах. Мое агентство рассылает снимки по всему миру.
– Тогда я хочу, чтобы вы сфотографировали эту девочку. Причем без ведома ее матери, иначе она запретит.
Вместе с женщиной-врачом Марк прошел в небольшую комнату, где на носилках лежала девочка. Живот ее вздулся, как у беременной. Сестра стала осторожно снимать бинты, стягивающие ноги. Марк не задавал никаких вопросов. По решительному тону врача он понял, что ему предстоит увидеть нечто важное. Он молча приготовил аппаратуру к съемке. Врач сделала инъекцию в худенькую руку девочки, и та впала в забытье.
Когда бинты были сняты, Марк увидел, что между ножками девочки сочатся гной и кровь. Ее нежные юные гениталии были обмазаны какой-то коричневой пастой, напоминавшей по фактуре жеваную траву.
Одна из нянечек стала медленно лить воду на зловонную массу, а другая осторожно раздвинула ноги девочки.
Ее наружные половые органы были утыканы длинными шипами акации, скрепленными черным шнурком. Когда пасту и сгустки крови окончательно отмыли, Марк увидел, как из крошечного отверстия, оставленного в зашитой ткани, стекает зеленый густой гной. Сестра быстро разрезала идущий через шипы шнурок, пинцетом убрала с шипов разрезанные куски, потом аккуратно, один за другим, стала вынимать шипы. Марк фотографировал. Последнее, что он увидел, – это искалеченные гениталии девочки, из которых, когда вынули последние шипы, потоком хлынули кровь и гной. Потом Марк упал в обморок.
Он открыл глаза в лазарете, нагнулся над стоящей возле кровати миской, и его вырвало остатками вчерашнего молока и фиников. Увидев, что он пришел в себя, к нему подошла врач.
– Что они сделали с этой девочкой? Это самое страшное зрелище, которое я когда-либо видел.
– Они приготовили ее к супружеской жизни. – Врач не могла скрыть ярости. – Так поступают во многих африканских и в самых примитивных арабских государствах. Они совершили обрезание. Специально искалечили ее гениталии, вырезав клитор: жена, которая не получает наслаждение от секса, не будет изменять своему мужу.
– Но кто это сделал?
– Скорее всего, деревенская акушерка с помощью обычной бритвы. А мать и сестры держали девочку. Конечно, об анестезии и речи не шло. Затем на рану положили землю и пепел, чтобы остановить кровь. Потом, как вы видели, они зашили ее с помощью шипов и бечевки, оставив крошечное отверстие для мочи и менструальной крови. Они перебинтовали ноги так, чтобы девочка не могла ими пошевелить.
– А почему у нее так раздут живот?
– Он раздулся от темной, с отвратительным запахом крови.
– Что же случается после того, как она выходит замуж?
– А вы как думаете? Муж «вскрывает» ее кинжалом, а потом носится по деревне, демонстрируя всем окровавленное лезвие – доказательство того, что была произведена дефлорация. Стоит ли говорить, что женщина испытывает чудовищную боль во время соития, а если «вскрытие» не было тщательным, то при рождении ребенка она просто лопается, как арбуз.
– А их всегда… оперируют в столь юном возрасте?
– Да. Причем, чем раньше это делается, тем больший вред «операция» наносит ребенку.
Марк вновь почувствовал острый приступ тошноты и склонился над миской.
– Что, вы полагаете, я должен сделать с фотографиями?
– Для нас важно, чтобы люди на Западе узнали о том, что здесь происходит. – Врач сняла очки в тяжелой роговой оправе и протерла уставшие глаза. – Я делала доклад на комиссии ООН, занимавшейся вопросом дискриминации женщин в регионе Персидского залива. Однако доклад проигнорировали. А как вы сами знаете, одна фотография стоит тысячи слов. Я вижу девочек в таком же состоянии, как эта, каждый месяц, а то и чаще. – Она вздохнула. – Но правительство Сидона делает вид, что такой проблемы просто не существует. И все же им не удастся проигнорировать появление фотографии в американской прессе. И давление с Запада заставит сидонское правительство принять меры.
– Вы имеете в виду короля Абдуллу?
– Нет. Департамент здравоохранения утаивает от него информацию. Я думаю, что многие из прозападных реформ Абдуллы здесь очень непопулярны.
Марк вдруг почувствовал прилив огромной симпатии к этой женщине-врачу. Жалость ко всем страдающим на этой земле была движущей силой его жизни. Сколько бы трупов он ни сфотографировал, сколько бы его друзей ни пропали в районе боевых действий, Марк в глубине души оставался все тем же подростком-идеалистом, который десять лет назад убежал из дома, чтобы собственными глазами увидеть войну.
– Перед тем как уехать из Сидона, мне предстоит снимать короля Абдуллу. Я постараюсь показать ему эти фотографии.
Взгляд доктора за плотными стеклами очков выражал благодарность и надежду.
Глядя вперед через лобовое стекло боевого вертолета, Марк увидел на горизонте Семиру. Политическая столица Сидона проступала ярким белым пятном на фоне зеленой равнины, простиравшейся у берегов единственной в Сидоне реки.
Когда вертолет пролетал над белыми куполообразными крышами, Марк видел, как другие вертолеты – принадлежащие королевской охране – кружат над дворцом. Несмотря на то, что сам майор Халид остался в районе боевых действий, ему удалось организовать встречу Марка с Абдуллой. Это было крайне для него важно: фотографии Марка стали неопровержимым свидетельством того, что части Халида провели очень успешную и крайне важную для стратегических планов командования операцию.
В сопровождении двух гвардейцев Марк прошел в королевскую приемную. Абдулла поднялся ему навстречу из-за изящно инкрустированного стола.
– Салям алейкум.
– Алейкум а салям. – Король предпочитал это простое выражение дружбы, мира и добрых намерений. Как четырнадцатый по счету правитель своей страны, он уже самим фактом своего рождения заслужил право на это приветствие. – Разведка доложила мне, что вы были с майором Халидом в районе восточного предгорья и что вы – один из немногих оставшихся в живых после наступления на позиции бандитов. Позвольте мне взглянуть на ваши снимки.
Кто-кто, а Марк-то уж знал, что сам майор Халид не имеет ни малейшего отношения к успеху операции. Вздохнув, он стал раскладывать фотографии на шикарном французском столе.
Марк протянул королю специальное увеличительное стекло, и тот склонился над фотографиями.
– Это потрясающие свидетельства того, что такое война в Сидоне! Вы очень храбрый человек, господин Скотт. – Он еще раз взглянул на снимок, запечатлевший склад с советским оружием. – Поскольку каждый недовольный в нашей стране называет себя коммунистом, мы не были уверены в том, что Советский Союз оказывает бандитам военную помощь. Правда, разведка доносила нам об этом, но конкретных доказательств не было. Теперь с вашей помощью страна получила необходимые доказательства. Благодарю вас!
Марк понял, что благоприятный момент настал.
– Ваше Величество, я хотел бы показать вам еще несколько фотографий.
– Конечно.
Марк быстро собрал разложенные на столе снимки, а на их место положил фотографии искалеченной девочки.
Абдулла молча смотрел на воспаленное лицо девочки и ее кровоточащие гениталии, потом коротко и отрывисто спросил:
– Кто совершил это зверство? Кто из солдат за него ответствен?
По лицам охранников Марк понял, что они были в курсе того, в чем дело. Но Абдулла заблуждался искренне.
– Ваше Величество! К сожалению, за это зверство ответственны не бандиты. То, что вы видите, – результат операции, проведенной на половых органах девочки по просьбе ее собственной матери. Меня попросил сделать эти снимки врач из госпиталя в Динаде.
Сохраняя внешнее спокойствие, Абдулла опустился в кожаное кресло, предложил Марку сесть и рассказать все, что ему известно об этой варварской традиции. Он записал в блокноте имя врача и потребовал, чтобы охранники немедленно вызвали к нему министра здравоохранения. Король взглянул на самого молодого из находившихся в комнате офицеров.
– Вы знали об этом обычае?
– Да, Ваше Величество. – Офицеру не удалось скрыть дрожь в голосе. – Но эта традиция соблюдается лишь в самых примитивных крестьянских семьях…
– Девяносто пять процентов нашего населения – простые примитивные крестьяне, – голос Абдуллы все еще казался спокойным, но глаза уже метали молнии. – Почему мне никогда об этом не докладывали? Намеренно скрывали факты? И что заставляет людей идти на подобные зверства?
– Исключительно суеверие, – ответил офицер. – Но исламские фундаменталисты одобряют эти обычаи. И хотя в Коране подобная практика не упоминается, некоторые из ученых комментаторов Закона находили эту традицию весьма похвальной.
– Если бы только Аллах мог защитить нас от зла, творящегося его именем! – вздохнул король и вновь обратился к Марку: – А что вы намерены делать с фотографиями?
– Предложу «Тайм». Они, конечно же, опубликуют фотографии, ставшие доказательством советского вмешательства.
– А с этими? – Абдулла указал на фотографии девочки.
– Тоже предложу в «Тайм». Но на сей раз они могут отказаться. Снимки слишком шокирующи.
Абдулла кивком головы дал понять, что разделяет мнение Марка.
– Понимаете, в чем мои трудности? Я могу отдать приказ, чтобы подобная практика прекратилась, и женщины мне повинуются. Тридцать лет назад никто в Си-доне не смел отремонтировать собственный дом или покинуть деревню без разрешения короля, и простые люди до сих пор подчиняются королевским приказам, не размышляя. Проблема не в простых людях. Проблема в том, что, если я совершу авторитарный жест, фанатики используют это, чтобы спровоцировать бунт. Нужно создать впечатление, что, запрещая чудовищный обычай, я лишь подчиняюсь чужой воле, а не навязываю людям свою.
– То есть вы хотите, чтобы западная пресса повлияла на формирование общественного мнения?
– Точно так же, как западные политики, ученые и дипломаты… Вы никогда не устраивали выставки своих фотографий в каких-либо галереях, мистер Скотт?
– Устраивал. Я работаю с галереей Анструтера в Нью-Йорке.
– Тогда, пожалуйста, организуйте выставку этих фотографий. Мы, конечно, оплатим все расходы. Наше посольство свяжется с вами, когда вы вернетесь в Нью-Йорк.
Очень тихо боковая дверь в комнате приоткрылась. Король обернулся. Два карих нервных глаза выглядывали из-за двери. Потом в комнату вошел двенадцатилетний мальчик. На нем была изящнейшим образом выполненная белая военная форма. Абдулла подумал, что его племяннику подобало бы входить в комнату, как входят принцы, а не проскальзывать, подобно слуге.
– Простите, что побеспокоил вас, дядя. Но я думал, что вы уже закончили. – Принц Хасан два часа простоял под дверью, раздираемый противоречивыми чувствами: любовью к дяде и страхом перед ним и его охраной. А кроме того, ужасом перед королевским троном, который ему предстояло наследовать.
3 НОЯБРЬ 1978 ГОДА
– Не будешь ли ты добр открыть дверь, Циммер? Это, наверное, горничная с моим платьем. – Лили, как всегда, плескалась под душем. Циммер заглянул в ванную комнату. Он был режиссером всех лучших фильмов с участием Лили, в том числе и скандальной ленты «Кью», сделавшей из актрисы звезду международного класса.
– Когда ты будешь готова, дорогая, твоему взору представятся маленькие джунгли.
– Проверь только, не болтается ли там на дереве какой-нибудь маленький журналист?
Как только весть о ее разрыве с Симоном Пуаном стала достоянием публики, Лили вновь атаковала пресса.
«Слава Богу, – подумал Циммер, – что никому так и не удалось докопаться до истинной причины разрыва. Впрочем, это вообще удается крайне редко».
Лили прошла из ванной в роскошную гостиную, запахнувшись в белый купальный халат и обмотав вокруг мокрой головы золотистое махровое полотенце. Осторожно она приблизилась к великолепному, размерами напоминающему клумбу, букету орхидей. На шелковый шнур, скреплявший эти неестественно прекрасные цветы, был подвешен небольшой сверток.
Лили открыла крошечный футляр и извлекла оттуда алую коробочку для драгоценностей. А когда приподняла крышку, в лучах скудного ноябрьского солнца вдруг заиграли всеми цветами радуги изумительные, небесно-голубого цвета бриллиантовые серьги.
Растянувшийся на абрикосового цвета софе возле камина Циммер одобрительно прищелкнул языком.
– Это уже третье подношение за неделю. Теперь у тебя полный комплект – подарок, сделанный мадам Помпадур к ее тридцатилетию и проданный на аукционе в Монте-Карло месяц назад. Трудно упрекнуть Спироса в том, что он не старается.
– Заткнись, дорогой. – Лили послала щуплому маленькому человеку воздушный поцелуй и положила алую коробочку на кофейный столик. – Ты же знаешь, Спирос Старкос добивается меня только потому, что я была любовницей его брата. Я – еще одна часть старой империи, которую необходимо аннексировать. – Лили туже затянула белый кушак на талии. – И учти, Циммер, я не позволю тебе втянуть меня в очень престижный, но крайне неприятный для меня роман только для того, чтобы сделать твою будущую картину чуть более прибыльной.
– Однако немногие женщины могли бы отказать человеку, столь богатому и могущественному, как Спирос Старкос.
– Меня не волнует могущество и богатство. После Симона я хочу тишины и покоя. Я хочу, чтобы меня оставили одну. Неужели ты не понимаешь? – Лили присела на краешек софы и стала расчесывать непросохшие еще волосы. – Старкос – это всего лишь еще один мужчина, преследующий меня в угоду каким-то причудам собственного воображения. Для меня все равно – быть ли объектом преследований Старкоса, или какого-нибудь фотографа, или тех сумасшедших, которые пишут мне непристойные письма. Для них я не человек, а сказочная богиня секса. И важны только их собственные переживания по моему поводу. То, что чувствую я, никого не волнует.
– Спирос сразу узнал об отъезде Симона в Париж и начал атаки, чтобы кто-нибудь до него не захватил позиции.
– Именно так, Циммер. – Лили запустила пальцы в его светлые кудрявые волосы. – Я – заяц, которого травят. Я – добыча. Это кошмар моей жизни, расплата за успех.
– Но в общем и целом это очень лестно, Лили. – Циммер шутливо простер к ней руки в мольбе о благоразумии. – Ты тоскуешь по любви, Лили, в этом была и остается твоя проблема. Но ты не выносишь, когда в тебя «влюбляются» просто потому, что интеллектуально и духовно ты стоишь на несколько ином уровне, чем другие «богини секса». Ты не хочешь гипнотизировать мужчин и стремишься к нормальным человеческим отношениям вместо похоти, тебе необходимо душевное тепло, а не жар страсти.
– Вот именно. – Она откинула назад волосы. – Моя сексапильность, или как там это называется, не приносит самой мне ничего, кроме зла.
– Ну, зато со мной ты можешь не думать об этом, дорогая.
– Да, но даже ты не способен вообразить, насколько все это меня угнетает. Ты думаешь, я преувеличиваю, а я действительно иногда всерьез задумываюсь, сможет ли кто-нибудь когда-нибудь полюбить просто меня саму, как любила Анжелина, а не околачиваться возле меня, загипнотизированным славой или в надежде извлечь из наших отношений какую-то выгоду. На свете так много любителей звезд, Циммер, которым важно затащить меня в постель, чтобы потом рассказывать направо и налево, как он переспал с Лили. Или таких, которые моим именем надеются сделать свои дела. Вот почему для меня так важно, чтобы у нас с матерью сложились нормальные отношения.
Заглянув в глубокие, темные глаза актрисы, Циммер подумал, что он бы, пожалуй, не бросил камень в того, кто не может устоять перед ее красотой.
– И именно поэтому ты отказываешься от нового фильма? Поэтому, вместо того чтобы заниматься карьерой, ты без дела шатаешься по Нью-Йорку, отвергая все роли, которые Свифти и я тебе предлагаем?
– Да. Именно поэтому.
– Я не хочу давить на тебя, Лили, но прошу – подумай еще раз. Мистингетт – исключительная роль. Это Мэрилин Монро двадцатых годов, весь Париж был влюблен в нее, а ее ноги стали предметом многих тостов, произносимых в Европе.
«И у тебя, Лили, едва ли не лучшие в мире ноги», – подумал Циммер, но вслух предпочел этого не говорить.
– «Лучшие ноги в шоу-бизнесе» станет самым грандиозным мюзиклом года. Шик! Блеск! Кордебалет! Девочки в перьях! И, по всей видимости, Ричард Джиэр даст согласие сыграть молодого Мориса Шевалье.
– Ты еще не начал снимать, а мне уже ясно, что в смету вы не уложитесь. – Она бросила бриллиантовые серьги обратно в коробочку и швырнула ее Циммеру.
– Куда их деть, в сейф? – поймав подарок Старкоса одной рукой, кротко спросил он.
– Да. Если у нас уже полный комплект, то я верну драгоценности Спиросу сегодня вечером.
– Боже! Если бы ты знала, как я ненавижу женщин, которые слишком горды, чтобы принимать драгоценности. И зачем, скажи на милость, ты собираешься вечером встречаться со Старкосом, если намерена ему отказать?