Black & Red - Степанова Татьяна Юрьевна 17 стр.


Неужели она уже ревновала его там, в зале для фехтования, после двух часов их такого странного знакомства?

Оксана закрыла глаза. Ремень безопасности (она была пристегнута) давил ей грудь. «Интересно, дорогая, о чем ты думаешь?» – спросил Владимир, а она… А ОН, ГАЙ… И ОГОНЬ, И ЖАР, И СВЕТ, И ПЛАМЯ… И ужас, и смерть… Это все он, таким она увидела и запомнила его – там…

ВОТ ЧТО ЗНАЧИТ, КОГДА ТЕБЯ ПЫТАЮТСЯ ЗАВОЕВАТЬ… ВЗЯТЬ КАК НАГРАДУ ЗА ДОБЛЕСТЬ, КАК ПРИЗ…

– Интересно, дорогая, О КОМ ты думаешь?

Она глянула на мужа – какое лицо у него сейчас жалкое, злое… Там, на Павелецкой, где ЕГО зал, где ОН бился за нее, звонили колокола церкви, что у самого вокзала. А здесь дорога, уводящая в сосновый бор и – никаких указателей. Бетонный монолит забора, КПП.

– Приехали, можешь радоваться, – процедил Владимир Жуковский. – Ну, братец, с днем рождения тебя…

К ним подошли два офицера охраны, увидели, кто в машине, жестами показали – проезжайте. Никто ничего не стал осматривать, обыскивать – брата охраняемой госперсоны знали в лицо, как и его жену.

За бетонным забором продолжался все тот же сосновый бор – но здесь он был окультурен, ухожен. Направо к излучине Москвы-реки тянулись широкие, вымощенные плиткой дорожки. Оксана включила магнитолу, чтобы хоть немного встряхнуться, прийти в себя, собраться.

В кинотеатрах великой страны – громкая премьера!!!

Реклама ударила по мозгам. Но от этого как-то стало даже легче.

– О Колчаке фильм сняли, – сказала Оксана, чтобы не молчать, чтобы хоть как-то разрядить атмосферу. – Помнишь, фильм «Коммунист» был с Урбанским? Коммунист – Урбанский, Колчак – Хабенский. Где разница, а?

– В жопе! В жопе твоей разница!!

Парк расступился, открывая РЕЗИДЕНЦИЮ. Комплекс новых строений, соединенных террасами, переходами из стекла. Стриженый газон, здание павильона для приемов, где уже был накрыт стол.

Алексей Жуковский встречал их у павильона. Он был в клетчатой рубашке, в джинсах – оживленный, какой-то немного взъерошенный, простецкий, совсем не такой, каким его показывали по телевизору. И гости уже собрались – в основном военные и коллеги-ученые по его прежней работе в Ядерном центре.

– Володя, Оксана! Это мой брат младший и его жена, прошу любить и жаловать. – Алексей хотел было расцеловаться по-родственному, но что-то в лице Владимира его остановило.

– Володя…

– Вот, мой тебе подарок к дню рождения. – Жуковский-младший сжал запястье жены и рывком вытащил ее вперед. – Думал-думал, что подарить… Такой подарок тебя устроит?

– Прекрати! Совсем свихнулся? – крикнула Оксана.

– Сам привез. По ее желанию. Давно надо было, но яичко, оно ж… это, как говорится… к Пасхе дорого, правда? А тут твой день… Ну, значит, и мой подарок – тебе. Самое дорогое, самое ценное, лучшее… Ты ж у нас всегда с детства получал самое лучшее, самое дорогое. Вот и забирай! – Жуковский с силой толкнул жену к брату.

Оксана упала бы, не удержавшись на высоких каблуках, если бы Алексей Жуковский не подхватил ее.

Красные габаритные огни развернувшегося прямо поперек стриженого газона «Фольксвагена».

Глава 21 Неустановленные лица, или то, чего никто не ожидал

Телефон квартиры Вероники Лукьяновой стоял на круглосуточном прослушивании. В субботу на «прослушке» дежурил старший лейтенант Должиков. Все эти дни, прошедшие с ночи убийства, телефон не подавал признаков жизни. Никто не звонил, не справлялся о потерпевшей. Должиков и в этот раз ждал спокойных комфортных дежурных суток. Он прихватил с собой несколько дисков с новыми фильмами, чтобы проглядеть на досуге, расслабиться.

Однако в 12 часов 42 минуты неожиданно раздался звонок. Должиков снял трубку:

– Да.

– А мне Веронику Валерьевну, – попросил мужской голос.

Должиков глянул на монитор компьютера: звонок исходил с мобильного. Хотя номер и засекли сразу, сколько драгоценного времени будет потеряно, прежде чем установят личность абонента.

– Веронику Валерьевну? А она уехала отдыхать, – брякнул Должиков первое, что пришло ему в голову. – Вернется недели через три.

– Те есть как это уехала? А деньги как же? – раздраженно спросил на том конце незнакомец. – Это Гена, Геннадий. Хорошенькое дело – замок в квартире сменили, я попасть туда не могу, за это оплата особая, как с ней договаривались. Но оплаты-то нет, ждем-с, все уж сроки прошли. Деньги за квартиру когда, я вас спрашиваю?

Должиков ничего не понимал. Квартира? Замок? Оплата? Какая еще квартира? Где? Но упускать такой шанс не собирался. Ведь появился еще один фигурант – пока совершенно неизвестная личность, которую необходимо было самым скорейшим образом установить.

– Ах, вы Гена! – воскликнул он. – Так тетя мне о вас говорила. Насчет денег я готов, то есть в смысле рассчитаться, она деньги оставила. Я просто не знал, как с вами связаться.

– Я звонил-звонил в начале недели – никого, глухо.

– Тут линия была повреждена, кабель во всем микрорайоне. Стройка ж кругом.

– Сегодня деньги подвезти сможете? – спросил таинственный Гена.

– Да, конечно, куда?

– Мне после работы удобно у метро «Новокузнецкая» на Пятницкой. Давайте встретимся в половине девятого вечера на остановке троллейбусной – которая прямо напротив метро.

– Хорошо, а как я вас узнаю?

– Я в джинсовой куртке буду со спортивной сумкой. И смотрите, в баксах, как в прошлый раз, не возьму. Бакс сейчас лихорадит, так что везите все как есть в «евриках».

Запись разговора и выходные данные тут же пошли на обработку. Старший лейтенант Должиков срочно доложил ситуацию полковнику Гущину.

Неизвестного по имени Геннадий решено было задержать до выяснения. И с этой целью Должиков вместе с напарником выдвинулся на Пятницкую улицу ровно за час до назначенной встречи. Остановились у небольшого сквера. Вечерело. Троллейбусная остановка была как на ладони.

В выходной день Пятницкая была не очень забита машинами, но все равно довольно большое количество их скопилось возле дверей ресторана «Тарас Бульба», что как раз напротив метро.

Должиков зорко смотрел по сторонам, пытаясь угадать, откуда появится тот, кого они ждали. Стрелка часов показала половину девятого, двинулась вперед. Фигурант опаздывал. По вечерней Пятницкой проехал троллейбус, остановился, высадил редких пассажиров.

– Вон он, кажется, берем. – Должиков выскочил из оперативной машины как барс. Он узрел фигуру в затертой джинсовой куртке со спортивной сумкой через плечо. Мужчина подошел к остановке, закурил. Он был средних лет, лысоватый, сутулый. Вел себя спокойно – явно ждал кого-то.

– Вы Геннадий? – подошел к нему Должиков.

– Он самый. А вы от Вероники? Деньги привезли?

– Привез, давайте в машине рассчитаемся.

– Лучше здесь. Мне потом в метро.

– Пройдемте в машину. – Должиков и подоспевший напарник взяли фигуранта в плотное кольцо, начали подтолкивать к авто.

– Да вы чего… парни, эй, вы чего… куда вы меня… вы кто? – опешил незнакомец.

– Мы из угрозыска, резких движений делать не надо, сейчас проедем в отдел – поговорим. – Должиков и его напарник уже запихивали фигуранта на заднее сиденье, преодолевая его слабый протест.

Как вдруг…

Рев мотоцикла – он раздался откуда-то слева. Из-за круглого здания станции метро «Новокузнецкая» со стороны переулка, ведущего к рыбному рынку, вылетел мотоциклист.

От оперативной машины его отделяло метров сто. В накатывающих на площадь летних сумерках старший лейтенант Должиков только и успел разглядеть фигуру, затянутую в черный костюм для гонок, черный мотоциклетный шлем. Мотоциклист вскинул руку – легко, точно в тире, и почти не целясь и…

Выстрел бабахнул на Пятницкой улице, со звоном вылетело боковое стекло, и Геннадий, которого они усадили в машину, ткнулся лицом в спинку заднего сиденья.

Выстрел! С грохотом осыпалось лобовое стекло, вскрикнул от боли раненный осколками напарник. Старший лейтенант Должиков рванул пистолет из кобуры. Но новый выстрел почти в упор заставил его упасть, вжаться в асфальт, заслониться дверью машины.

Мотоциклист газанул, развернулся и ринулся в узкий проулок – мимо метро, распугивая редких обалдевших от страха прохожих.

Должиков кинулся к фигуранту. Тот был весь в крови, видимо, серьезно ранен. С помощью напарника, тоже раненного – не пулей, стеклом, они выволокли его из салона, уложили на спину на тротуар.

– Звони, вызывай наших, «Скорую» вызывай! – крикнул Должиков. – А я за ним!

На пробитой пулями оперативной «Хонде», отчаянно крутя руль, он обогнул «Новокузнецкую», выехал на трамвайные пути, сигналя, расчищая себе дорогу от встречного транспорта.

Мотоциклист уходил на большой скорости: мимо Дома радио – в переулок к набережной. Старший лейтенант Должиков выжимал из своего авто все возможное, не выпуская пистолета из рук. В тесном переулке он открыл огонь по мотоциклисту прямо через выбитое лобовое стекло. Пули попали в припаркованный внедорожник, мотоциклист вильнул, ввинчиваясь в спасительную щель между машинами. Вырвался на набережную Яузы и… попал в ловушку: с двух сторон были припаркованные авто, из переулка напирал разъяренный старший лейтенант Должиков. Въезд на мост преграждала шедшая на разворот «Газель».

«Не уйдешь, сволочь!» – Должиков готов был заорать это на всю набережную. Высунулся из машины, снова целясь…

Дз-з-зззззззз! Бах! – он едва успел нырнуть вниз, ударившись переносицей о приборную панель. Мотоциклист выстрелом опередил его на какую-то долю секунды.

А потом произошло нечто невероятное: развернувшись на крохотном пятачке, мотоциклист сдал назад, газанул, разогнался…

Он перелетел через капот застрявшей «Газели», водитель которой впал в ступор, услышав рядом с собой перестрелку. Сияющая громада мотоцикла, казалось, мгновение парила в пространстве, зависнув в воздухе. А потом с грохотом приземлилась на асфальт. Рывок, поворот, полный газ – впереди открывался Устьинский мост: широкий и пустынный, точно предназначенный для бешеной гонки.

Когда Должиков вырулил на мост, мотоцикл и тот, кто им так виртуозно управлял, были уже на той стороне, уносясь с ревом, точно сияющий болид – на немыслимой скорости, по встречной полосе против всяких правил движения в направлении высотки на Котельниках – мимо, мимо залитой огнями громады. Прочь…

Рев мощного мотора, потом звенящая тишина… И шум вечернего города, затихшего лишь на секунду в изумлении от происшедшего.

Глава 22 Гипноз

По воскресеньям Игорь Деметриос предпочитал отдыхать, а не работать. Но это воскресенье – 31 августа выходным для него не было. На воскресенье был назначен повторный совместный сеанс, на котором должны были присутствовать Жуковский, Гай и Ермаков.

Евгений Ермаков явился первым, сидел на диване в приемной, томясь в ожидании. По воскресеньям секретарша Деметриоса Ираида Викторовна отсутствовала. Однако на этот раз Деметриос хотел, чтобы она вышла на работу. Но с секретаршей все эти последние дни творилось что-то неладное. Накануне она звонила из дома и, рыдая, сообщила, что «у них в доме произошло нечто ужасное, она вынуждена взять отгул и что вообще это не телефонный разговор, но ей непременно надо посоветоваться с ним – непременно, обязательно, потому что ее вызывают к следователю на допрос».

Деметриоса все это крайне обеспокоило. Особенно этот самый «допрос у следователя». В связи с чем вызывали его секретаршу? И что она там, У НИХ, могла наболтать?

Если честно, совместный сеанс в связи с этим потерял свою значимость. Но, как говорится, думы думаются, а руки делают. Чтобы подготовиться и направлять сеанс в нужное русло, Деметриос даже набросал себе небольшой план, выделяя ключевые аспекты в отношении каждого из трех участников сеанса. Например, для Владимира Жуковского этим ключевым аспектом оставалась повесть Гайдара, Деметриос не поленился снова и снова пролистать «Судьбу барабанщика». Как глубоко проросло сквозь взрослую желчную натуру Жуковского то, что было посеяно в далеком детстве – отсутствие родительской любви, соперничество с братом, жажда сравняться с ним, превзойти его и как следствие – горячее желание совершить некий поступок. Мальчишеская тяга к геройству? Деметриос напрямую связывал для себя этот самый «синдром барабанщика» (так он окрестил то, что наблюдал у Жуковского) с нынешней эмоциональной неудовлетворенностью своего пациента. Ему казалось, что он уже ПОЧТИ ПОНИМАЕТ его проблему, для окончательного анализа надо совсем немного – несколько сеансов, бесед.

Но на этот совместный сеанс Владимир Жуковский не приехал. Не явился и Гай.

Когда время «джентльменского» ожидания истекло, Деметриос вышел в приемную. Вид Евгения Ермакова выражал скуку.

– Больше никого нет, Игорь Юрьевич, – сказал он. – Что, все отменяется на сегодня?

Деметриос колебался – может, и правда отменить все?

– Не будем ничего отменять, вы же приехали, Женя, – он наконец принял решение. – Я не понимаю… Мы же в прошлый раз договорились. Никто из них не звонил, не отказывался. Ну-ка, я сейчас им позвоню сам.

Деметриос взялся за телефон, но позвонить не успел. Раздался звонок снизу.

– Ну вот и они, просто опоздали. – Деметриос нажал «входную» кнопку на столе секретарши.

Торопливые шаги по лестнице, дверь приемной распахнулась. И Деметриос увидел жену Жуковского Оксану.

– Вы? Добрый день, а… а где же Владимир?

– Он не у вас? – Оксана задыхалась: лестница, видно, далась ей нелегко.

– Нет, мы его ждем.

– Можно мне поговорить с вами, доктор, – она оглянулась на Ермакова, – наедине?

Деметриос пригласил ее в кабинет.

– Игорь Юрьевич, я не знаю, что происходит, объясните мне, как врач, как психолог – что с моим мужем? Он душевнобольной? – выпалила Оксана.

– Ну, дорогая моя, с чего вы это взяли.

– Но он ведет себя чудовищно, он… он так изменился, я просто не узнаю его в последнее время.

– Успокойтесь, ваш муж совершенно нормальный. – Деметриос, видя ее состояние, сразу же взял с ней тот добродушный успокаивающий тон, каким асы психоанализа разговаривают с нервными пациентами. – Просто у него сейчас трудный период в жизни. Так совпало, и никто в этом не виноват, в том числе и вы, и ваш брак.

– Объясните же мне, прошу вас.

– Видите ли, дорогая моя, – Деметриос прошелся по кабинету, – мы провели с вашим мужем несколько сеансов. Ваш муж – типичный представитель своего поколения. А чтобы понять Владимира, надо понять это поколение в целом, в разрезе, так сказать, общей проблемы. Вашему мужу сорок два года. Дело не только в пресловутом кризисе среднего возраста. Дело еще и в том диссонансе, который испытывает сейчас все поколение нынешних сорокалетних. А диссонанс этот сводится к… Знаете, для себя я окрестил этот психологический феномен «синдромом барабанщика». С легкой руки вашего мужа, кстати. Вы читали повесть Аркадия Гайдара «Судьба барабанщика»?

– Девчонкой, школьницей, а при чем тут это?

– Для вашего мужа эта повесть с ее героем Барабанщиком как некий стержень, на который все нанизано. Детство и пик взросления поколения, к которому принадлежит ваш муж, пришлись на семидесятые годы. Знаете, для ребенка воспитание в рамках советской идеологической системы не могло пройти бесследно. Все, что закладывалось, все, что вбивалось в головы, что входило в сознание – оно и сейчас там, внутри. Все это есть, оно никуда не делось. Это как религиозное воспитание у тех, других, дореволюционных поколений. Это некий базис, на котором все потом строилось. А строилось ведь так много нового. Мир резко изменился, вроде бы изменился и характер. Он приспособился. Если хотите знать, то поколение нынешних сорокалетних, по моему мнению, самые настоящие, изощренные приспособленцы в хорошем смысле этого слова. Они смогли приспособиться к миру, который стал другим. Но который был совсем, совсем другим, когда они были детьми, когда все только и закладывалось, когда формировался их характер.

Понимаете, детство по прошествии лет, с возрастом принято идеализировать. Нынешнее поколение сорокалетних это как раз и делает. Хочет жить здесь и сейчас, пользуясь всеми свободами и всеми благами. И одновременно хочет вернуться в детство – туда, где все так просто, так понятно, туда, где живы, молоды были родители, и друзей во дворе полным-полно, и никто еще не спился, не умер, не слинял в Штаты на ПМЖ, и где все были относительно равны. Это для старших, кто видел больше, кто помнил много страшного – лагеря, Сталина, – это время было синонимом застоя, лжи, фальши. А для них, детей, это время было самым лучшим в их жизни. Они жили в великой стране, в сверхдержаве, и им внушалось, что их страна самая лучшая, самая справедливая и прекрасная. И они верили в это, как верил когда-то герой в «Судьбе барабанщика». Их, конечно, манила заграница – шмотки, джинсы из «Березки», стереомагнитофоны, записи Пинк Флойд, «цеппелинов», «роллингов», но слышали-то по радио день-деньской они другие песни… И все это превратилось в некую матрицу, в некий первичный файл сознания. Отчего, скажите, такой бешеной популярностью у нас теперь пользуются дискотеки в стиле «ретро»? Отчего это самое «ретро», так называемая «советизация» сейчас так популярна во всем – в том числе и в политике? Возрождение «большого стиля»? Потому что, живя в этой, нынешней реальности, по сути управляя ею, это поколение жаждет привнести в нее часть мира своего «счастливого советского детства». Мифологизированного детства. И это желание, как мне кажется, у этого поколения выражено в гораздо большей степени, чем у поколений других. Отчего это так – я не знаю, но я вижу, что это так. Это поколение маленьких «барабанщиков», только они сами боятся себе в этом признаться.

А когда что-то не ладится с настоящим, как, например, у вашего мужа, когда кажется, что шансы упущены, что кто-то преуспел в большей степени, то эти самые детские «файлы» всплывают со дна и постепенно, потихоньку, но очень упорно начинают доминировать, подчинять. То, что посеяно, приносит урожай, требуя жатвы. А когда эта жатва совершается, душевный разлад усиливается, выливаясь порой в странные, неадекватные поступки…

Назад Дальше