- Ничего, кроме зубного порошка, не имеется.
- Давай зубного порошка две коробки!
- Не желаю я вашего ситца!
- Без закуски не выдаем.
- Ты что ж, очумел, какая же ситец закуска?
- Как желаете...
- Чтоб ты на том свете ситцем закусывал!
- Попрошу не ругаться!
- Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в самом деле, народ ситцем кормить!
- Товарищ, не задерживайте!
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый - две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый - две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый - две бутылки и два куска туалетного мыла "Аромат девы", двести девятнадцатый - две и фунт стеариновых свечей, двести двадцатый - две и носки, да двести двадцать первый - получил шиш.
Фартуки вдруг радостно охнули и закричали:
- Вся!
После этого на окне выскочила надпись "Очищенного вина нет", и толпа на улице ответила тихим стоном...
x x x
Вечером тихо лежали сугробы, а на станции мигал фонарь. Светились окна домишек, и шла по разъезженной улице какая-то фигура и тихо пела, покачиваясь:
Все, что здесь доступно оку,
Спи, покой ценя...
* Михаил Булгаков. Неделя просвещения
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
Заходит к нам в роту вечером наш военком и говорит мне:
- Сидоров!
А я ему:
- Я!
Посмотрел он на меня пронзительно и спрашивает:
- Ты, - говорит, - что?
- Я, - говорю, - ничего...
- Ты, - говорит, - неграмотный?
Я ему, конечно:
- Так точно, товарищ военком, неграмотный.
Тут он на меня посмотрел еще раз и говорит:
- Ну, коли ты неграмотный, так я тебя сегодня вечером отправлю на "Травиату"!
- Помилуйте, - говорю, - за что же? Что я неграмотный - так мы этому не причинны. Не учили нас при старом режиме...
А он отвечает:
- Дурак! Чего испугался? Это тебе не в наказание, а пользы. Там тебя просвещать будут, спектакль посмотришь, вот тебе и удовольствие.
А мы как раз с Пантелеевым из нашей роты нацелились в этот вечер в цирк пойти.
Я и говорю:
- А нельзя ли мне, товарищ военком, в цирк увольниться вместо театра?
А он прищурил глаз и спрашивает:
- В цирк?.. Это зачем же такое?
- Да, - говорю, - уж больно занятно... Ученого слона водить будут, и опять же рыжие, французская борьба.
Помахал он пальцем.
- Я тебе, - говорит, - покажу слона! Несознательный элемент! Рыжие... рыжие! Сам ты рыжая деревенщина! Слоны-то ученые, а вот вы, горе мое, неученые! Какая тебе польза от цирка? А? А в театре тебя просвещать будут... Мило, хорошо... Ну, одним словом, некогда мне с тобой долго разговаривать... Получай билет, и марш!
Делать нечего - взял я билетик. Пантелеев, он тоже неграмотный, получил билет, и отправились мы. Купили три стакана семечек и приходим в "Первый советский театр".
Видим, у загородки, где впускают народ, - столпотворение вавилонское. Валом лезут в театр. И среди наших неграмотных есть и грамотные, и все больше барышни. Одна было и сунулась к контролеру, показывает билет, а тот ее и спрашивает:
- Позвольте, - говорит, - товарищ мадам, вы грамотная?
А та сдуру обиделась:
- Странный вопрос! Конечно, грамотная. Я в гимназии училась!
- А, - говорит контролер, - в гимназии. Очень приятно. В таком случае позвольте вам пожелать до свидания!
И забрал у нее билет.
- На каком основании, - кричит барышня, - как же так?
- А так, - говорит, - очень просто, потому пускаем только неграмотных.
- Но я тоже хочу послушать оперу или концерт.
- Ну, если вы, - говорит, - хотите, так пожалуйте в Кавсоюз. Туда всех ваших грамотных собрали - доктора там, фершала, профессора. Сидят и чай с патокою пьют, потому им сахару не дают, а товарищ Куликовский им романсы поет.
Так и ушла барышня.
Ну, а нас с Пантелеевым пропустили беспрепятственно и прямо провели в партер и посадили во второй ряд.
Сидим.
Представление еще не начиналось, и потому от скуки по стаканчику семечек сжевали. Посидели мы так часика полтора, наконец стемнело в театре.
Смотрю, лезет на главное место огороженное какой-то. В шапочке котиковой и в пальто. Усы, бородка с проседью и из себя строгий такой. Влез, сел и первым делом на себя пенсне одел.
Я и спрашиваю Пантелеева (он хоть и неграмотный, но все знает):
- Это кто же такой будет? А он отвечает:
- Это дери, - говорит, - жер. Он тут у них самый главный. Серьезный господин!
- Что ж, - спрашиваю, - почему ж это его напоказ сажают за загородку?
- А потому, - отвечает, - что он тут у них самый грамотный в опере. Вот его для примеру нам, значит, и выставляют.
- Так почему ж его задом к нам посадили?
- А, - говорит, - так ему удобнее оркестром хороводить!..
А дирижер этот самый развернул перед собой какую-то книгу, посмотрел в нее и махнул белым прутиком, и сейчас же под полом заиграли на скрипках. Жалобно, тоненько, ну прямо плакать хочется.
Ну, а дирижер этот действительно в грамоте оказался не последний человек, потому два дела сразу делает - и книжку читает, и прутом размахивает. А оркестр нажаривает. Дальше - больше! За скрипками на дудках, а за дудками на барабане. Гром пошел по всему театру. А потом как рявкнет с правой стороны... Я глянул в оркестр и кричу:
- Пантелеев, а ведь это, побей меня бог, Ломбард, который у нас на пайке в полку!
А он тоже заглянул и говорит:
- Он самый и есть! Окромя его, некому так здорово врезать на тромбоне!
Ну, я обрадовался и кричу:
- Браво, бис, Ломбард!
Но только, откуда ни возьмись, милиционер, и сейчас ко мне:
- Прошу вас, товарищ, тишины не нарушать!
Ну, замолчали мы.
А тем временем занавеска раздвинулась, и видим мы на сцене - дым коромыслом! Которые в пиджаках кавалеры, а которые дамы в платьях танцуют, поют. Ну, конечно, и выпивка тут же, и в девятку то же самое.
Одним словом, старый режим!
Ну, тут, значит, среди прочих Альфред. Тоже пьет, закусывает.
И оказывается, братец ты мой, влюблен он в эту самую Травиату. Но только на словах этого не объясняет, а все пением, все пением. Ну, и она ему тоже в ответ.
И выходит так, что не миновать ему жениться на ней, но только есть, оказывается, у этого самого Альфреда папаша, по фамилии Любченко. И вдруг, откуда ни возьмись, во втором действии он и шасть на сцену.
Роста небольшого, но представительный такой, волосы седые, и голос крепкий, густой - беривтон.
И сейчас же и запел Альфреду:
- Ты что ж, такой-сякой, забыл край милый свой?
Ну, пел, пел ему и расстроил всю эту Альфредову махинацию, к черту. Напился с горя Альфред пьяный в третьем действии, и устрой он, братцы вы мои, скандал здоровеннейший - этой Травиате своей.
Обругал ее на чем свет стоит, при всех.
Поет:
- Ты, - говорит, - и такая и этакая, и вообще, - говорит, - не желаю больше с тобой дела иметь.
Ну, та, конечно, в слезы, шум, скандал!
И заболей она с горя в четвертом действии чахоткой. Послали, конечно, за доктором.
Приходит доктор.
Ну, вижу я, хоть он и в сюртуке, а по всем признакам наш брат пролетарий. Волосы длинные, и голос здоровый, как из бочки.
Подошел к Травиате и запел:
- Будьте, - говорит, - покойны, болезнь ваша опасная, и непременно вы помрете!
И даже рецепта никакого не прописал, а прямо попрощался и вышел.
Ну, видит Травиата, делать нечего - надо помирать.
Ну, тут пришли и Альфред и Любченко, просят ее не помирать. Любченко уж согласие свое на свадьбу дает. Но ничего не выходит!
- Извините, - говорит Травиата, - не могу, должна помереть.
И действительно, попели они еще втроем, и померла Травиата.
А дирижер книгу закрыл, пенсне снял и ушел. И все разошлись. Только и всего.
Ну, думаю, слава богу, просветились, и будет с нас! Скучная история!
И говорю Пантелееву:
- Ну, Пантелеев, айда завтра в цирк!
Лег спать, и все мне снится, что Травиата поет и Ломбард на своем тромбоне крякает.
Ну-с, прихожу я на другой день к военкому и говорю:
- Позвольте мне, товарищ военком, сегодня вечером цирк увольниться...
А он как рыкнет:
- Все еще, - говорит, - у тебя слоны на уме! Никаких цирков! Нет, брат, пойдешь сегодня в Совпроф на Концерт. Там вам, - говорит, - товарищ Блох со своим оркестром Вторую рапсодию играть будет!
Так я и сел, думаю: "Вот тебе и слоны!"
- Это что ж, - спрашиваю, - опять Ломбард на тромбоне нажаривать будет?
- Обязательно, - говорит.
Оказия, прости господи, куда я, туда и он со своим тромбоном!
Взглянул я и спрашиваю:
- Ну, а завтра можно?
- И завтра, - говорит, - нельзя. Завтра я вас всех в драму пошлю.
- Ну, а послезавтра?
- А послезавтра опять в оперу!
И вообще, говорит, довольно вам по циркам шляться. Настала неделя просвещения.
Осатанел я от его слов! Думаю: этак пропадешь совсем. И спрашиваю:
- Это что ж, всю нашу роту гонять так будут?
- Зачем, - говорит, - всех! Грамотных не будут. Грамотный и без Второй рапсодии хорош! Это только вас, чертей неграмотных. А грамотный пусть идет на все четыре стороны!
Ушел я от него и задумался. Вижу, дело табак! Раз ты неграмотный, выходит, должен ты лишиться всякого удовольствия...
Думал, думал и придумал. Пошел к военкому и говорю:
- Позвольте заявить!
- Заявляй!
- Дозвольте мне, - говорю, - в школу грамоты. Улыбнулся тут военком и говорит:
- Молодец! - и записал меня в школу. Ну, походил я в нее, и что вы думаете, выучили-таки! И теперь мне черт не брат, потому я грамотный!
* Михаил Булгаков. Колесо судьбы
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу. Про них говорили:
- Посмотрите, как живут Мервухин с Птолемеевым! Прямо как Полкан с Барбосом. Слезы льются, когда глядишь на их мозолистые лица.
Оба были помощниками начальника станции. И вот в один прекрасный день является Мервухин и объявляет Барбосу... то бишь Птолемееву, весть:
- Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!
Когда друзья отрыдались, выяснились подробности Мервухина выбрали председателем месткома, а Птолемеева - секретарем.
- Оценили Мервухина! - рыдал Мервухин счастливыми слезами. - И 12 целковых положили жалованья.
- А мне? - спросил новоиспеченный секретарь Птолемеев, переставая рыдать.
- А тебе, Жан, ничего, - пояснил предместкома, - па зэн копек [ни одной копейки (от фр. pas un kopek)], как говорят французы, тебе только почет.
- Довольно странно, - отозвался новоиспеченный секретарь, и тень легла на его профсоюзное лицо.
Друзья завертели месткомовскую машинку. И вот однажды секретарь заявил председателю:
- Вот что, Ерофей. Ты, позволь тебе сказать по-дружески, ты хоть и предместкома, а свинья.
- То есть?
- Очень просто. Я ведь тоже работаю.
- Ну и что?
- А то, что ты должен уделить мне некоторую часть из 12 целковых.
- Ты находишь? - суховато спросил Мервухин, предместкома. - Ну, ладно, я тебе буду давать 4 рубля или, еще лучше, 3.
- А почему не пять?
- Ну, ты спроси, почему не десять?!
- Ну, черт с тобой, жада-помада. Согласен.
Настал момент получения. Мервухин упрятал в бумажник 12 целковых и спросил Птолемеева:
- Ты чего стоишь возле меня?
- Три рубля, Ероша, хочу получить.
- Какие три? Ах, да, да, да... Видишь ли, друг, я тебе их как-нибудь потом дам - 15 числа или же в пятницу.. А то, видишь ли, мне сейчас... самому нужно...
- Вот как? - сказал, ошеломленно улыбаясь, Птолемеев. - Так-то вы держите ваше слово, сэр?
- Я попрошу вас не учить меня.
- Бога ты боишься?
- Нет, не боюсь, его нету, - ответил Мервухин.
- Ну, это свинство с твоей стороны!
- Попрошу не оскорблять.
- Я не оскорбляю, а просто говорю, что так поступают только сволочи.
- Вот тебе святой крест, - сказал Мервухин, - я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей...
- Какие же это служебные обязанности! Зажал у товарища три целковых...
- Попрошу оставить меня в покое, господин Птолемеев.
- Господа все в Париже, господин Мервухин.
- Ну и ты туда поезжай!
- А ты знаешь куда поезжай?..
- Вот только скажи. Я на тебя протокол составлю, что ты в присутственном месте выражаешься...
- Ну, ладно же! - сказал багровый Птолемеев. - Я тебе это попомню!
- Попомни.
x x x
Был солнечный день, когда повернулось колесо судьбы. Вошел Птолемеев, и его фуражка горела, как пламя.
- Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин, - сказал зловещим голосом Птолемеев.
- Здравствуйте, - иронически сказал Мервухин.
- Привстать нужно, гражданин Мервухин, при входе начальника, - сказал Птолемеев.
- Хи-хи. Угорел! Какой ты мне начальник?
- А вот какой: приказом от сего числа назначен временно исполняющим обязанности начальника станции.
- Поздравляю... - растерянно сказал Мервухин и добавил: - да, кстати, Жанчик, я тебе три рубля хотел отдать, да вот забываю.
- Нет, мерси, зачем вам беспокоиться, - отозвался Птоломеев. - Кстати, о трех рублях. Потрудитесь сдать ваше дежурство и очистить станцию от своего присутствия: я снимаю вас с должности.
- Ты шутишь?
- По инструкции шутить не полагается при исполнении служебных обязанностей. Плохо знаете службу, товарищ Мервухин. Попрошу вас встать!
- Крест-то на тебе есть?
- Нет. Я в Союзе безбожников, - ответил Птоломеев.
- Ну, знаешь, видал я подлецов, но таких...
- Это вы мне?
- Тебе.
- Начальнику станции? Го-го! Ты видишь, я в красной фуражке?
- В данном случае ты - гнида в красной фуражке.
- А если я вам за такие слова дам по морде?
- Сдачи получите! - сказал хрипло Мервухин.
- С какой дачи?
- А вот с какой!..
И тут Мервухин, не выдержав наглого взора Птолемеева, ударил его станционным фонарем по затылку.
Странным зрелищем любовались обитатели станции через две минуты. Прикрепленный председатель месткома сидел верхом на временно исполняющем должность начальника станции и клочья разорванной его красной фуражки засовывал ему в рот со словами:
- Подавись тремя рублями. Гад!
x x x
- Помиримся, Жанчик, - сказал Мервухин на другой день, глядя заплывшим глазом, - вышибли меня из месткома.
- Помиримся, Ерофей, - отозвался Птолемеев, - и меня выставили из начальников. И друзья обнялись. С тех пор на станции опять настали ясные времена.
* Михаил Булгаков. На каком основании десятник женился?!
(Быт)
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
...Вы спрашиваете, чего я тоскую? Как же мне не тосковать, гражданин милый, ежели я несправедливо обижен на служебной основе. Влюбился я, товарищ, и, влюбившись, сделал своему предмету предложение руки и сердца и получил согласие, отчего был на седьмом небе. Закупивши все, как полагается, для свадьбы, я ухитрился жениться на своем предмете, не потратив на свадьбу ни одной секунды служебного времени, и между двумя работами проскользнул прямо в медовый месяц, собираясь упиться чашей жизни.
Но не тут-то было! Встречается мне заведующий разработкой ЮЗа Славутского участка гражданин Логинов (я десятником служу) и спрашивает в служебном тоне, побрякивая цепочкой от часов:
- Как вы смели, уважаемый, жениться без моего ведома?
У меня даже язык отнялся. Помилуйте, что я - крепостной? Какое ему дело! Главное, что если б я истратил на женитьбу свои служебные часы или, скажем, напился с товарищами, опозорив профессиональный наш союз. А то я тихо и мирно вступил в брак, как имеет право всякий индивидуум на земном шаре. И мучает раздумье: а если моей жене придет в голову наделить меня потомством в размере одного ребенка - к Логинову бежать? Разрешите..." А если октябрины? А если теща умрет? Имеет она право без Логинова?
Нет, гражданин, затоскуешь с таким заведующим.
* Михаил Булгаков. По поводу битья жен
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
Лежит передо мною замечательное письмо. Вот выдержки из него:
"Я - семьянин, а потому знаю, что большая часть семейных сцен разыгрывается на почве материальной необеспеченности. Жена пищит: "Вот-де, посмотри на таких-то знакомых, как они живут!"... Подобного рода аргументация доводит до белого каления. Беда, если глава семьи слаб на руку и заедет в затылок!..
Вот в этом случае, по моему мнению, до некоторой степени полезно обратиться в местком, но не с жалобой, а за советом, и не с тем, чтобы проучить драчуна, а с тем, чтобы устранить причину, вызывающую семейные ссоры... Местком - не судья, но, как союзный орган, на обязанности которого лежит, между прочим, забота о благосостоянии членов, может изыскать средства, помочь угнетаемой возбуждением, например, ходатайства о предоставлении угнетателю службы, более обеспечивающей его существование..."
x x x
Дорогой товарищ семьянин! Позвольте вам нарисовать картину в месткоме после проведения в жизнь вашего проекта.
Является некий семьянин в местком.
- Вам что?
- Жену сегодня изувечил.
- Тэк-с, чем же вы ее?
- Тарелкой фабрики бывшего Попова.
- Э, чудак! Кто ж тарелками дерется? Посуда денег стоит. Взяли бы кочергу. Ведь, чай, расхлопали тарелку?
- Понятное дело. Голову тоже.
- Ну, голова дело десятое. Голова и заживет, в крайнем случае. Ведь вы, надеюсь, не насмерть уходили вашу супругу?
- Ништо ей!
- Ну вот, а тарелочка не заживет. Бесхозяйственная вы личность. По какому же поводу у вас с супругой дискуссия вышла? На какую вы тему ее били?
- Да... кха... Жалованье нам вчера выдавали. Ну, понятное дело, зашли мы с кумом...
- В пивную?
- Конечно. Ну, спросили парочку... Затем еще парочку... Потом еще парочку...
- Вы дюжинками считайте, скорее будет.
- М-да... выпили мы, стало быть... Пошли опять...
- Домой?
- То-то, что к Сидорову... Мадеру у него пили...
- Тэк-с... Дальше...
- Дальше я где-то был, только, хоть убейте, не помню - где. Утром сегодня являюсь, а эта змея пристает...
- Виноват, это кто ж змея?
- Жена моя, понятно. Где, говорит, жалованье, пьяница? Слово за слово... ну, не стерпел я...