– Вы все помните слово в слово? – спросила жена писателя.
– Всю нашу переписку я держал в специальной папке, – сказал редактор. – Его письма, копии моих. К концу их набралось довольно много, включая и три или четыре письма от Джейн Торп, жены Рега. Я часто их перечитывал. Безрезультатно, конечно. Пытаться понять гибкую пулю – это все равно что пытаться понять, почему у ленты Мебиуса только одна сторона. Просто так уж устроен этот лучший из миров… Да, я действительно помню все слово в слово. Почти все. Есть люди, которые помнят наизусть Декларацию независимости.
– Готов спорить, он позвонил на следующий же день, – сказал агент, ухмыляясь. – С оплатой разговора за счет редакции.
– Нет, не позвонил. Вскоре после выхода «Персонажей преступного мира» Торп вообще перестал пользоваться телефоном. Это сказала мне его жена. Когда они переехали из Нью-Йорка в Омаху, Торпы даже не устанавливали в новом доме аппарат. Он, понимаете ли, решил, что телефонная сеть на самом деле работает не на электричестве, а на радии. Считал, что это один из нескольких наиболее строго охраняемых секретов в истории современного человечества. Он уверял, жену в том числе, что именно радий ответственен за растущее число раковых заболеваний, а вовсе не сигареты, выхлопные газы и промышленные отходы. Мол, каждый телефон содержит в трубке маленький кристалл радия, и каждый раз, когда вы пользуетесь телефоном, вам всю голову наполняет радиацией.
– Пожалуй, он действительно свихнулся, – сказал писатель, и все рассмеялись.
– Он ответил письмом, – продолжил редактор, отшвыривая окурок в сторону озера. – В нем говорилось: «Дорогой Генри Уилсон (просто Генри, если не возражаете), Ваше письмо меня взволновало и обрадовало. А жена, пожалуй, была рада даже больше меня. Деньги меня устраивают, хотя, признаться, публикация на страницах «Логанса» – уже вполне адекватное вознаграждение (но деньги я, разумеется, приму). Я просмотрел Ваши сокращения и согласен с ними. Думаю, они и рассказ сделают лучше, и сохранят место для тех карикатур. С наилучшими пожеланиями, Рег Торп».
После его подписи стоял маленький рисунок, скорее даже что-то просто начириканное: глаз в центре пирамиды, как на обратной стороне долларового банкнота. Только вместо «Novus Ordo Seclorum» внизу ютились слова «Fornit Some Fornus».
– Или латынь, или какая-то шутка, – сказала жена агента.
– Просто свидетельство растущей эксцентричности Рега Торпа, – сказал редактор. – Его жена поведала мне, что Рег уверовал в каких-то маленьких человечков, что-то вроде эльфов или гномов. В форнитов. Для него это были эльфы удачи, и он считал, что один из них живет в его пишущей машинке.
– О Господи, – вырвалось у жены писателя.
– По Торпу, у каждого форнита был маленький приборчик наподобие пистолета-распылителя, заполненный… Видимо, можно сказать, порошком удачи. И этот порошок удачи…
– …называется «Форнус», – закончил за него писатель, широко улыбаясь.
– Да, его жена тоже думала, что это забавно. Вначале. Форнитов Торп придумал двумя годами раньше, когда планировал «Персонажей преступного мира», и поначалу она думала, что Рег просто над ней подшучивает. Может быть, когда-то так оно и было. Но потом выдумка развилась в суеверие, потом в непоколебимую веру. Я бы назвал это… гибкой выдумкой. Которая стала в конце концов твердой. Очень твердой.
Все молчали. Улыбки погасли.
– В этом деле с форнитами имелись и забавные стороны, – сказал редактор. – В конце пребывания Торпов в Нью-Йорке пишущую машинку Рега очень часто приходилось отдавать в ремонт, и еще чаще она оказывалась в мастерской после их переезда в Омаху. Один раз, когда его собственная машинка была в ремонте, Рег в той же мастерской взял машинку напрокат, а через несколько дней после того, как он забрал свою домой, ему позвонил менеджер и сказал, что вместе со счетом за ремонт и чистку его машинки Рег получит еще и счет за чистку той, которую он брал на время.
– А в чем было дело? – спросила жена агента.
– Кажется, я догадываюсь, – сказала жена писателя.
– Там оказалось полно всяческой еды, – сказал редактор. – Маленькие кусочки тортов и пирожных. На валике и на клавишах было намазано ореховое масло. Рег кормил форнита, живущего в пишущей машинке. И на тот случай, если форнит успел перебраться, он кормил и машинку, взятую напрокат.
– О Боже, – произнес писатель.
– Как вы понимаете, ничего этого я тогда еще не знал. Поэтому я ответил ему и написал, что очень рад его согласию. Моя секретарша отпечатала письмо, принесла его мне на подпись, а потом ей понадобилось зачем-то выйти. Я подписал – она все не возвращалась. И вдруг – я даже не могу сказать зачем – я поставил под своей фамилией тот же самый рисунок. Пирамиду. Глаз. И «Fornit Some Fornus». Идиотизм. Секретарша заметила и спросила, действительно ли я хочу, чтобы она отправила письмо в таком виде. Я пожал плечами и сказал, чтобы отправляла.
Через два дня мне позвонила Джейн Торп. Сказала, что мое письмо привело Рега в сильное возбуждение. Рег решил, что нашел родственную душу. Кого-то еще, кто знает про форнитов. Видите, какая сумасшедшая получилась ситуация? Насколько я тогда знал, форнит мог быть вообще чем угодно: от гаечного ключа до ножа для разделки мяса. То же самое касается и форнуса. Я объяснил Джейн, что просто скопировал рисунок Рега. Она захотела узнать почему. Я как мог уходил от ответа: не мог же я ей сказать, что, подписывая письмо, был здорово пьян.
Он остановился, и над лужайкой повисло неуютное молчание. Присутствующие принялись разглядывать небо, озеро, деревья, хотя ничего интересного там за последнюю минуту-две не прибавилось.
– Я пил всю свою взрослую жизнь и едва ли смогу сказать, когда начал терять контроль над этой страстью. В профессиональном смысле я удерживался над бутылкой почти до самого конца. Я начинал пить во время ленча и возвращался в редакцию «на бровях», однако там я функционировал безупречно. А вот выпивка после работы – сначала в поезде, потом дома, – именно это столкнуло меня за точку нормального функционирования.
У нас с женой и так хватало проблем, не связанных с пьянством, но пьянство эти проблемы только усложняло. Жена довольно долго собиралась уйти от меня, и за неделю до того, как я получил рассказ Торпа, она все-таки ушла.
Когда пришел рассказ, я как раз пытался как-то справиться с этим ударом. Пил слишком много. И вдобавок у меня наступило то, что сейчас, я думаю, стало модно называть «кризисом середины жизни». Тогда, однако, я знал только, что угнетен состоянием моей профессиональной жизни так же, как состоянием личной. Я с трудом справлялся… пытался справиться с растущим ощущением, что редактирование рассказов для массового потребителя, которые будут прочитаны лишь нервными пациентами в стоматологических клиниках, домохозяйками да изредка скучающими студентами, – занятие отнюдь не благородное. Я пытался сжиться с мыслью – все мы в «Логансе» пытались, – что еще через шесть, или десять, или четырнадцать месяцев «Логанса», возможно, уже не будет.
И вот посреди этого серого осеннего ландшафта средневозрастной озабоченности появляется, словно яркий солнечный луч, очень хороший рассказ очень хорошего писателя, забавный, энергичный взгляд на механику схождения с ума. Я знаю, это звучит странно, когда говоришь про рассказ, в котором главный герой убивает жену и маленького ребенка, но вы спросите любого редактора, что такое настоящая радость, и он скажет вам, что это неожиданно появляющийся блестящий роман или рассказ, который приземляется на вашем столе, словно большой рождественский подарок. Вы все, наверно, знаете рассказ Ширли Джексон «Лотерея». Он кончается так плохо, что хуже и представить себе трудно. Я имею в виду, что там до смерти забивают камнями одну добрую леди. И в убийстве участвуют ее сын и дочь, можете себе представить! Но это великолепный рассказ. Готов спорить, редактор «Нью-Йоркера», который первым его прочел, в тот день ушел домой насвистывая. Я все это говорю к тому, что рассказ Торпа стал для меня лучшим, что случилось тогда в моей жизни. Единственным хорошим событием. И из того, что его жена сказала мне в тот день по телефону, я понял, что для Рега мое согласие на публикацию рассказа было единственным хорошим событием за последнее время. Отношения автора и редактора – это всегда взаимный паразитизм, но в нашем с Регом случае этот паразитизм достиг неестественной степени.
– Давайте вернемся к Джейн Торп, – предложила жена писателя.
– Да. Я в каком-то смысле отвлекся. Она была очень рассержена из-за форнитов. Сначала. Я сказал ей, что просто начирикал символ с пирамидой и глазом под своей подписью, не имея понятия, что это такое, и извинился, если сделал что-то не так.
Джейн преодолела свое раздражение и рассказала мне о том, что происходило. Она, видимо, тревожилась все больше и больше, потому что поговорить ей было не с кем. Родители умерли, а все друзья остались в Нью-Йорке. Рег не пускал в дом никого. Они все, говорил он, или из налогового управления, или из ФБР, или из ЦРУ. Вскоре после того, как они переехали в Омаху, в их двери постучала маленькая девочка-скаут, продававшая скаутские пирожные для сбора средств. Рег наорал на нее, велел убираться к черту, поскольку он, мол, знает, зачем она здесь, и все такое. Джейн пыталась спорить с ним, заметив, что девочке всего десять лет. На что Рег сказал, что у людей из налогового управления нет ни души, ни совести. И кроме того, эта маленькая девочка, мол, вполне могла быть андроидом. Андроиды якобы не подлежат защите по законам о детском труде. Люди из налогового управления запросто могут подослать к нему андроида – девочку-скаута, набитую кристаллами радия, чтобы вызнать, не прячет ли он каких-нибудь секретов, а заодно и напулять в него канцерогенных лучей.
Джейн преодолела свое раздражение и рассказала мне о том, что происходило. Она, видимо, тревожилась все больше и больше, потому что поговорить ей было не с кем. Родители умерли, а все друзья остались в Нью-Йорке. Рег не пускал в дом никого. Они все, говорил он, или из налогового управления, или из ФБР, или из ЦРУ. Вскоре после того, как они переехали в Омаху, в их двери постучала маленькая девочка-скаут, продававшая скаутские пирожные для сбора средств. Рег наорал на нее, велел убираться к черту, поскольку он, мол, знает, зачем она здесь, и все такое. Джейн пыталась спорить с ним, заметив, что девочке всего десять лет. На что Рег сказал, что у людей из налогового управления нет ни души, ни совести. И кроме того, эта маленькая девочка, мол, вполне могла быть андроидом. Андроиды якобы не подлежат защите по законам о детском труде. Люди из налогового управления запросто могут подослать к нему андроида – девочку-скаута, набитую кристаллами радия, чтобы вызнать, не прячет ли он каких-нибудь секретов, а заодно и напулять в него канцерогенных лучей.
– Боже правый, – произнесла жена агента.
– Она ждала дружеского голоса, и мой оказался первым. Я услышал историю про девочку-скаута, узнал о том, как ухаживать за форнитами и чем их надо кормить, услышал про форнус и про то, что Рег отказывается пользоваться телефоном. Со мной она говорила по платному телефону из аптеки, что в пяти кварталах от их дома. Джейн сказала мне, что на самом деле Рег боялся не чиновников из налогового управления и не людей из ЦРУ или ФБР. Больше всего его беспокоило, что они – некая анонимная группа лиц, которые ненавидят Рега, завидуют ему и не остановятся ни перед чем, чтобы с ним разделаться, – узнают про форнита и захотят его убить. А если форнит умрет, не будет больше ни романов, ни рассказов, ничего не будет. Чувствуете? Квинтэссенция безумия. Они собираются его прикончить. В конце концов главным пугалом стало даже не налоговое управление, которое, должно быть, устроило ему адскую жизнь из-за доходов от «Персонажей преступного мира», а они. Типичная параноидальная фантазия. Они хотели убить его форнита.
– Боже, и что ты ей сказал? – спросил агент.
– Попытался успокоить ее, – ответил редактор. – Можете себе представить, я, только что после ленча с пятью мартини, разговариваю с перепуганной женщиной, стоящей в телефонной будке в аптеке в Омахе, и пытаюсь убедить ее, что все в порядке и она не должна волноваться из-за того, что ее муж верит, будто в телефонах полно кристаллов радия или будто какая-то анонимная группа подсылает к нему андроидов в обличье девочек-скаутов собирать о нем информацию. Уговариваю не беспокоиться из-за того, что ее муж до такой степени отделил свой талант от собственных способностей, что в конце концов поверил, будто в его пишущей машинке живет эльф.
Я не думаю, что в чем-то ее убедил.
Она просила меня – нет, умоляла, – чтобы я поработал с Регом над его рассказом, чтобы он был опубликован. Она едва-едва не признала, что «Гибкая пуля» – это, может быть, последний контакт Рега с тем, что мы, смеясь, называем реальностью.
Я спросил ее, что мне делать, если Рег снова упомянет форнитов. «Подыграйте ему», – ответила она. Именно так. «Подыграйте ему». Потом она повесила трубку.
На следующий день я нашел в почте письмо от Рега. Пять страниц, отпечатанных через один интервал. В первом параграфе говорилось о рассказе. Он сообщал, что второй вариант продвигается успешно. Предполагал, что сможет убрать семьсот слов из первоначальных десяти тысяч пятисот, доведя объем рассказа до плотных девяти тысяч восьмисот.
Все остальное было про форнитов и форнус. Его собственные наблюдения и вопросы… десятки вопросов.
– Наблюдения? – Писатель наклонился вперед. – Он действительно видел их?
– Нет, – сказал редактор. – На самом деле он их не видел, но в определенном смысле… все-таки видел. Астрономы, например, знали про Плутон задолго до того, как появились телескопы достаточно мощные, чтобы увидеть планету. Они узнали все, наблюдая за орбитой Нептуна. И таким же образом Рег вел наблюдения за форнитами. Замечал ли я, что они любят есть ночью? Он кормил их и в дневные часы, но потом заметил, что почти вся пища исчезает только после восьми вечера.
– Галлюцинация? – спросил писатель.
– Нет, – ответил редактор. – Его жена вычищала из машинки сколько могла, когда Рег уходил на вечернюю прогулку. А он уходил каждый вечер часов около девяти.
– И как у нее хватило духа обвинять тебя? – осуждающе пробормотал агент, усаживаясь в скрипнувшем под его тяжестью садовом кресле поудобнее. – Она сама подкармливала его фантазии.
– Ты не понимаешь, почему она позвонила и почему она была расстроена, – спокойно сказал редактор, потом посмотрел на жену писателя. – Но, я думаю, ты, Мег, догадываешься?
– Может быть, – сказала она и искоса бросила на мужа виноватый взгляд. – Она разозлилась не потому, что ты давал дополнительную почву его фантазиям. Она боялась, что ты их разрушишь.
– Браво. – Редактор зажег новую сигарету. – И по той же причине она убирала корм для форнитов. Если бы пища продолжала накапливаться в машинке, Рег, следуя прямо от своего первого иррационального постулата, сделал бы совершенно рациональный вывод, а именно, что его форнит либо умер, либо ушел. Следовательно, конец форнусу. Следовательно, конец писательству. Следовательно… – Он замолчал, позволив последнему слову улететь вместе с табачным дымом, потом продолжил: – Он думал, что форниты, по всей вероятности, ведут ночной образ жизни. Они не любили громких звуков: он заметил, что не может работать наутро после больших шумных вечеринок. Они ненавидели телевидение, ненавидели статическое электричество, ненавидели радий. Рег писал, что продал свой телевизор за двадцать долларов и давно уже избавился от наручных часов со светящимся циферблатом. Дальше шли вопросы. Как я узнал про форнитов? Может быть, у меня тоже живет один? Если так, то что я думаю об этом и о том? Видимо, нет смысла пересказывать его письмо в подробностях. Если у вас когда-нибудь была собака какой-то определенной породы и вы припомните, какие вопросы задавали владельцам таких же собак насчет ухода за ней и кормления, вы легко представите себе вопросы, которыми засыпал меня Рег. Одной маленькой закорючки под моей подписью оказалось достаточно, чтобы открыть ящик Пандоры.
– Что ты написал в ответ? – спросил агент.
– Здесь-то и начались неприятности, – медленно произнес редактор. – Для нас обоих. Джейн попросила подыграть ему, что я и сделал. К счастью, слишком хорошо. Ответ на его письмо я писал дома, будучи сильно пьяным. Квартира казалась совсем опустевшей. Пахло чем-то застойным: сигаретный дым, недостаточное проветривание. Когда Сандра ушла, все развалилось. Мятое покрывало на диване. Грязные тарелки в раковине. И все такое. Мужчина средних лет, не приспособленный к ведению домашнего хозяйства…
Я сидел перед машинкой с заправленным в нее бланком и думал: «Мне нужен форнит. Пожалуй даже, мне нужна целая дюжина форнитов, чтобы они посыпали форнусом весь этот проклятый одинокий дом». В тот момент я был достаточно пьян, чтобы позавидовать помешательству Рега Торпа.
Я написал ему, что у меня, конечно же, тоже есть форнит и что он удивительно походит повадками на форнита Рега. Ведет ночной образ жизни. Ненавидит шум, но, кажется, любит Баха и Брамса… Мне часто работается лучше всего после того, как я вечером послушаю их музыку – так я ему и написал. Написал также, что мой форнит определенно питает слабость к киршнерской колбасе. Пробовал ли Рег кормить своего этим блюдом? Я просто оставляю кусочки около синего редакторского карандаша, который всегда беру домой, и наутро они почти всегда исчезают. Разумеется, если предыдущим вечером не было шумно, как Рег и сам заметил. Я написал ему, что благодарен за информацию о радии, хотя у меня и нет часов со светящимся циферблатом. Рассказал, что мой форнит живет у меня еще с колледжа. Мое собственное сочинительство так захватило меня, что я отпечатал почти шесть страниц. Только в самом конце я добавил абзац о рассказе, чисто для проформы, и подписался.
– А под подписью?.. – спросила жена литературного агента.
– Разумеется, Fornit Some Fornus. – Он умолк на секунду. – Вы в темноте не видите, конечно, но я покраснел. Я был тогда жутко пьян и жутко доволен собой… Утром я, возможно, опомнился бы, но к тому времени было уже поздно.
– Ты отправил письмо в тот же вечер? – пробормотал писатель.
– Да, именно. А потом полторы недели ждал затаив дыхание. Наконец получил рукопись, адресованную в редакцию на мое имя, но без сопроводительного письма. Он сократил все, о чем мы договаривались, и я решил, что теперь рассказ просто безукоризнен, но сама рукопись… Я положил ее в свой кейс, отнес домой и перепечатал. Все листы были в странных желтых пятнах, и я подумал…