Потреблятство. Болезнь, угрожающая миру - Дэвид Ванн 11 стр.

В 2001 году наши социальные гарантии находятся в состоянии упадка. Обезумев от потока материальных вещей и не вступая в соприкосновение с атмосферой здорового сообщества, мы смотрим на жизнь своих кварталов как бы со стороны. Спеша на работу, мы видим вереницу бульдозеров, выравнивающих площадку, прежде служившую для семейного отдыха у реки, но мы еще не знаем, что там будет построено. Велика вероятность, что это будет супермаркет Wal-Mart, закусочная McDonald's или кофейня Starbucks.

«Когда я отлучаюсь из города, — говорит Эл Норман, — по возвращении домой меня ждет ни больше, ни меньше, как сотня электронных писем со всего мира. Обеспокоенные горожане спрашивают меня, как помешать гигантам торговли прокатиться по их городам подобно асфальтовому катку». Норман возглавил движение сопротивления появлению компании Wal-Mart в своем родном городе Гринфилде, шт. Массачусетс — и победил. Через час после того, как сообщения об этой истории появились в «Тайм», «Ньюсуик», «Нью-Йорк Таймс», «мой телефон начал звонить и с тех пор не перестает. Сейчас я разрываюсь между тридцатью шестью штатами, обучая местных активистов необходимым приемам».

На веб-сайте Нормана перечислено около 100 случаев успеха, причем в некоторых из них он лично прокладывал путь к победе, но ему так же хорошо известно, что такое неудача, и он был свидетелем социо-экономических потрясений, которые следуют за такими неудачами. «Газета „Адирондак Дэйли Энтерпрайз“ опубликовала отчет о том, что произошло с розничными торговцами в Тикондероге, шт. Нью-Йорк, за последние восемь месяцев с тех пор, как в городе появился супермаркет Wal-Mart, — сказал Норман. — По меньшей мере на двадцать процентов снизились обороты в аптеке, ювелирном магазине, в магазинах автомобильных запчастей, а вот песенка пригородного гастронома „Грейт Американ Маркет“ была и вовсе спета. Сначала они сократили часы работы, потом снизили штат работников с двадцати семи человек до семнадцати. А в январе этого года гастроном закрылся совсем. Многие из тех, кто покупал там продукты — это пожилые люди с низкими доходами и без автомобилей».

«Я здесь уже 25 лет, — сообщил Норману владелец пригородной станции Саноко. — В прежние годы всю предрождественскую неделю на этой улице негде было припарковаться. В этом году на ней мог бы приземлиться самолет». Все машины в это время были припаркованы у торгового мегацентра. Норман вспоминает Хенникер, шт. Нью-Гемпшир — город, активно противостоящий строительству магазина Rite-Aid площадью 11 000 кв футов. «Мне приятно было прочитать плакат на въезде в город: „Добро пожаловать в Хенникер, единственный Хенникер на Земле!“ Проблема в том, что есть другая часть американского населения. Ее представители встают на общественных собраниях и настаивают, что у них есть Богом данное право на дешевое белье и взбитые сливки. Кажется, что их чувство человеческого сообщества по размерам не больше, чем тележка для покупок».

Что будет, если синдром потреблятства вынудит человеческие сообщества распасться или изуродует их (например, когда большая компания покинет город и уволит сотни людей)? Мы — «гусеницы», все глубже и глубже заворачивающиеся в свой кокон. Включая обитателей охраняемых квартир, жителей закрытых кварталов, заключенных в тюрьмах, приверженцев систем безопасности, по меньшей мере пятая часть страны в наше время живет за решеткой. «С общественной точки зрения дом-крепость сам по себе навлекает беду на своих жильцов, — говорит дизайнер жилых кварталов Питер Кэлторп. — Чем больше люди погружаются в изоляцию, чем меньше они открыты для себе подобных, тем больше им приходится бояться».

Социолог Эдвард Блэкли согласен с этим. «Мы представляем собой общество, которое добивается цели объединения людей всех национальностей и всех уровней доходов, но существование закрытых жилых кварталов является прямой противоположностью этой цели, — пишет он в книге „Америка в виде крепости“. — Как может нация жить по общественному соглашению, если в ней отсутствует контакт между членами общества?» Коль скоро появление закрытых жилых кварталов является завершающим этапом отстранения от остальной части городского сообщества, а также отступления от системы гражданских норм, 20 000 подобных кварталов, в которых живет около девяти миллионов людей, уже совершили это отстранение. Почему такое большое число людей отгородилось от окружающего города? Мы что, не доверяем друг другу? В 1968 году уровень доверия был сказочно высоким. Семьдесят три процента американцев во время опроса ответили, что считают действия федерального правительства правильными «в большинстве случаев» или «почти всегда». К 1996–1997 гг. этот показатель упал до менее чем тридцати процентов. То же самое происходит с доверием людей друг другу. Шестьдесят процентов сейчас считают, что «осторожность во взаимодействии с людьми никогда не бывает лишней». Та же история имеет место на работе, где недостаток доверия влетает в копеечку. «Когда мы не можем доверять своим служащим или другим участникам рыночных отношений, — пишет Роберт Патнэм, — мы, в конце концов, начинаем растрачивать деньги на аппаратуру для слежения, отделы жалоб, страхование, юридические услуги и давление с помощью государственного регулирования».

Опрос, проведенный в 2000 году по всей Америке, выявил коллективную слабость нашей нации. По сравнению с девяноста шестью процентами людей, которые чувствовали себя в безопасности в своих домах, двадцать процентов не чувствовали себя в безопасности на улицах своего собственного района и тридцать процентов не чувствовали себя в безопасности, находясь внутри торгового центра. Что эти результаты сообщают об окружающем нас мире? Схватить ужин, который нам завернут в ресторане, кое-как вытерпеть дорогу от работы до дома и попасть, наконец, домой — вот как мы живем. В социологическом опросе, охватившем широкий круг американцев, спрашивалось, «что, по их мнению, является наиболее серьезной проблемой, перед лицом которой стоит их собственное городское сообщество». Как и следовало ожидать, это оказался небывалый рост уровня преступности, учащение случаев проявления насилия, но, неожиданным образом, с этими проблемами разделило первое место расширение сети автомобильных дорог. Обе эти проблемы американцы рассматривают как «вышедшие из-под контроля». И в стремлении снова обрести этот контроль мы обращаемся к очевидным средствам: борьбе или бегству.

Мы пытаемся бороться с преступностью законодательными и принудительными мерами, на которые теперь приходится семь процентов американского бюджета. За последние годы мы увеличили количество людей в полицейской форме, чтобы они контролировали преступность, и теперь полицейских, работающих по найму, у нас в три раза больше, чем настоящих полицейских. Суммы, собираемые с населения в виде налогов и приходящиеся на содержание каждого заключенного в тюрьме, сравнимы со стоимостью обучения в Гарвардском университете.

В любой плотно заселенной местности слышны звуки, свидетельствующие о том, что здесь небезопасно. Автомобильная сигнализация, писк электронных замков и полицейские сирены свидетельствуют о наших тщетных попытках обрести контроль над преступностью. На самом деле, в противоположность распространенному мнению, но согласно статистике, жизнь в пригороде является более рискованной, чем жизнь в пределах города, потому что пригородные жители ездят на автомобилях в три раза больше, чем жители городских районов, и в три раза большее их количество погибает в автокатастрофах. Однако по-прежнему миллионы людей продолжают переселяться в кажущиеся безопасными пригороды.

Если восьмилетняя девочка может одна в безопасности пройти шесть кварталов до публичной библиотеки, это верный признак здоровой обстановки в городе. По крайней мере, есть публичная библиотека, достойная того, чтобы туда сходить, и тротуар, по которому можно до нее дойти. Но гораздо важнее, что есть соседи, которые со вниманием относятся друг к другу.

В вашем районе есть общественный капитал в виде отношений между людьми, взаимных обязательств и взаимосвязей, которые создают основу для взаимного человеческого доверия. Однако во многих американских городских районах доверие превращается в предмет ностальгических воспоминаний. Вид играющих детей становится столь же редким, как вид певчей птички, принадлежащей к вымирающему виду. Детей недостает не только на наших улицах и в наших парках, но и в статистических отчетах тоже. Согласно переписи населения, проведенной в 1990 году, два миллиона детей «исчезли» из официальных данных. Это количество, эквивалентное Канзас-Сити или Майами, населенному детьми, которых переписчики не смогли разыскать. Именно такое число детей числится в статистических данных о родившихся и не числится в статистических данных об умерших детях.

В вашем районе есть общественный капитал в виде отношений между людьми, взаимных обязательств и взаимосвязей, которые создают основу для взаимного человеческого доверия. Однако во многих американских городских районах доверие превращается в предмет ностальгических воспоминаний. Вид играющих детей становится столь же редким, как вид певчей птички, принадлежащей к вымирающему виду. Детей недостает не только на наших улицах и в наших парках, но и в статистических отчетах тоже. Согласно переписи населения, проведенной в 1990 году, два миллиона детей «исчезли» из официальных данных. Это количество, эквивалентное Канзас-Сити или Майами, населенному детьми, которых переписчики не смогли разыскать. Именно такое число детей числится в статистических данных о родившихся и не числится в статистических данных об умерших детях.

Где же они? По словам демографа Уильяма О'Хэйр, полмиллиона из них живут у приемных родителей, и часто переезжают с места на место.[15] Других передают из рук в руки разведенные родители или они живут с бабушками и дедушками, или с друзьями. Некоторые живут в гаражах или сараях, приспособленных под дома, но незамеченных переписчиками. Некоторые живут в семьях с таким большим количеством членов, что все они не умещаются на переписном листе. О'Хэйр подводит черту под этой проблемой, говоря: «Все больше наших детей ночует в грязных дырах и совсем не очевидно, что эта ситуация изменится».

С 1950 года количество земли в наших городах, предназначенной для общественных нужд — размещения парков, гражданских учреждений, школ, церквей и так далее — сократилось на одну пятую часть, тогда как доля наших доходов, идущая на страхование домов и выплату арендной платы выросла от одной пятой до половины, согласно данным Американской ассоциации планирования. Очевидно, что коль скоро мы сократили капиталовложения в общественные области и «приватизировали» свой стиль жизни, мы отстранились от единения с другими горожанами и заботы об их нуждах. Сейчас существует так много разновидностей услуг, оказываемых частным лицам, что, кажется, мы уже отвыкли заботиться друг о друге.

90-е годы были годами самого долгого периода процветания в истории Америки, если иметь в виду экономику. Однако Марк Мирингофф, сотрудник Института инноваций в области социальной политики Университета Fordham, расценивает тенденции в характере изменения разработанного им показателя общественного здоровья как указание на то, что нация в кризисе.

«В 1977 году, — говорит Мирингофф, — началось постепенное снижение показателя общественного здоровья, в то время как ВВП продолжал расти. С тех пор показатель общественного здоровья снизился на сорок пять процентов, в то время как ВВП вырос на семьдесят девять процентов».

Будучи далеко не абстрактной статистикой, тенденции, о которых он говорит, имеют отношение к реальным людям, членам моей и вашей семьи, которые и определяют общественное благосостояние и силу наших сообществ. Ежегодно более трех миллионов детей подвергаются жестокому обращению — сорок семь случаев на каждую тысячу детей. Мирингофф спрашивает: «Какое влияние это пережитое насилие окажет на создание семьи, воспитание детей, образование, трудоустройство?» Он также указывает на число самоубийств в молодом возрасте как на безошибочный показатель подспудной неудовлетворенности. В 1950 году уровень самоубийств среди молодежи от пятнадцати до двадцати четырех лет был довольно низким: 4,5 на 100 000 человек. К 1970 году этот показатель увеличился почти вдвое, а в 1996 году он достиг двенадцати человек. Последствия каждого самоубийства распространяются далеко за пределы семьи умершего человека, становясь причиной серьезных депрессивных состояний у его друзей, одноклассников и соседей — не говоря уже об утраченных для страны свежих молодых силах погибшего.

Когда синдром потреблятства заражает наши сообщества, мы попадаем в порочный круг. Мы начинаем систематически предпочитать вещи людям, тем самым делая выбор, который отделяет нас от жизни человеческих сообществ и становится причиной еще более интенсивного потребления и еще большего отделения. Ученые-специалисты по вопросам здоровья зафиксировали, что люди, поддерживающие отношения с другими людьми, живут дольше, чем одинокие люди, и что люди, ощущающие дружбу и поддержку своих соседей, меньше нуждаются в услугах врачей. Одно исследование показало также, что люди, которые живут в кризисных районах, имеют тенденцию к депрессии, распространяющейся на общественные отношения, поскольку у них в крови мало серотонина — уровень которого можно повысить с помощью антидепрессантов.

Неужели мы настолько обезумели, что нам все равно? Подобно рыбе средней величины, которая съела маленькую рыбу, мы потребляем франчайзинговые продукты, укрывшись за стенами своих домов, а потом беспомощно наблюдаем, как большие рыбы в виде франчайзинговых компаний откусывают огромные куски от наших городов, заглатывая рабочие места, традиции и просто открытое пространство. Мы предполагаем, что кто-то другой позаботится обо всем — мы платим за эту заботу, чтобы считать себя вправе сосредоточиться на работе и трате денег. Но к собственному ужасу мы обнаруживаем, что многие из тех, кто оказывает нам услуги, торгует в розницу, вообще, заботится о нас — в сущности, о нас уже не заботятся. Может быть, более уместно было бы сказать, что они потребляют нас.

Глава 9 Боль по утраченному смыслу

Дорога то поднимается в гору, то спускается с горы, петляет вокруг отрывистых каньонов, пересекает бушующие потоки и извивается вдоль зеркальной глади озер, в которых отражается громадный, покрытый снегом вулкан, главная достопримечательность Национального парка Маунт Рейнир, что в штате Вашингтон. Каждый год два миллиона людей проезжает по этой дороге. Некоторые останавливаются, чтобы полюбоваться красивой каменной кладкой, которой в целях безопасности выложены обочины и изящные арочные мосты, так часто встречающиеся на пути. Кладка очень гармонично сочетается с окружающим ландшафтом. Это добротная работа, сделанная на долгие времена, строительство, предпринятое ради красоты, а не только ради пользы. Строительство, предпринятое Гражданским корпусом охраны природных ресурсов (ГКОПР).[16]

В 30-е годы, в разгар Великой депрессии сотни молодых мужчин приехали в Маунт Рейнир. Это были обыкновенные уволенные рабочие, большей частью из отдаленных восточных городов. Живя вместе в палаточных лагерях или бараках, они построили многое из того, что делает посещение парка таким удобным и что теперь воспринимается посетителями как само собой разумеющееся. Во времена, когда среди населения господствовало мнение, что правительство никогда не предпринимает ничего хорошего, факт работы ГКОПР в Маунт Рейнир и многих других национальных парках вносил некоторые коррективы.

Работа была тяжелой, она шла то под снегом и дождем, то под палящим солнцем, а заработной платы едва хватало на пропитание. В их жилищах не было и речи об удобствах, и им нечем было себя развлечь, кроме как разговорами и игрой в карты. У многих из них все, чем они владели, умещалось в одном чемодане. Тем не менее, когда писатель Гарри Бойт интервьюировал ветеранов ГКОПР, он обнаружил, что многие из них, оглядываясь назад, на то время, считают его лучшим в своей жизни.

Они забыли про грязь, гудящие от напряжения мышцы, комариные укусы. Но они с глубокой нежностью вспоминали чувство товарищества и чувство, что они «строят Америку», занимаясь общественно полезным трудом, имеющим истинную и длительную ценность, плоды которого будут приносить радость еще не родившимся поколениям. Ощущалось, что спустя шестьдесят лет они сохранили чувство гордости за то, что они тогда сделали.

Двадцать лет назад, когда Джон Бил работал инженером в компании «Боинг», проблемы с сердцем заставили его на время отойти от дел. Чтобы поправить свое здоровье, он часто прогуливался неподалеку от дома. Его путь пролегал вдоль ручья под названием Хэмм, сбегающего с холмов юго-западной части Сиэтла и впадающего в реку Дувамиш, чью воду используют для промышленных целей, и которая, в свою очередь, впадает в Паджет Саунд. Бил знал, что много лет назад вверх по реке Дувамиш в ручей Хэмм приходили на нерест стаи лососей.

Но в 1980 году в ручье не осталось рыбы. Вечнозеленые леса, когда-то росшие на его берегах, все были срублены. Промышленные предприятия сбрасывали в ручей отходы, и мусор устилал его берега. Джон Бил решил вмешаться. В тот момент он почувствовал: «Если мы сможем возродить ручей Хэмм, самую замусоренную часть города Сиэтла, мы докажем, что это можно сделать везде».