Слушая, как старая Хемнолини рассказывает о боге Каме и придуманных им позах для достижения наивысшего наслаждения, которое дарует любовь, девушка живо рисовала в воображении образ Камала, ибо никого другого рядом с собой и представить себе не могла. Но реальность оказалась далеко не так радужна, как виделось Сите. Буквально на следующий день после посвящения Мата Хари танцевала с другими девадаси на храмовом празднике, и на нее указал богатый брамин[6] в длинном золотом дхоти[7] с вышитой каймой. Паломник выглядел настолько отталкивающе, что в первый момент Сита наотрез отказалась уединяться с ним в ритуальной комнате. Но жрецы зашипели на нее, как рассерженные гуси, требуя немедленно пойти с брамином и исполнить свой долг.
– Какая невиданная дерзость! – возмущались они. – Девадаси отказывает просящему!
– Будьте к ней снисходительны, девочка еще слишком молода, – мягко увещевала жрецов добрая старуха Хемнолини, делая Сите страшные глаза.
Сита умоляюще смотрела на Камала, ища защиты, но тот молчал, соблюдая нейтралитет и демонстративно отвернувшись от строптивицы. Рыдая от собственной беспомощности, Сита покорно последовала за пузатым краснолицым богачом, то и дело утиравшим мокрым платком потеющий лоб и толстую бычью шею. Потный брамин долго мял ее тело липкими руками, а затем быстро и больно проделал с ней то же самое, что и Камал. Но это было совсем другое ощущение, прямо противоположное тому блаженству, которое Сита испытала с возлюбленным. Сжав зубы и крепко зажмурившись, она старательно скрывала охватившее ее отвращение, но брамин все равно остался недоволен. Выходя из ритуальной комнаты, где рыдала в подушку раздавленная девадаси, он презрительно обронил:
– Девчонка не стоит ни единой рупии из той сотни, что я за нее заплатил!
Этим же вечером в комнату танцовщиц заглянул Камал и под недоуменными взглядами подруг поманил Ситу рукой. Девушка вышла из храмовой пристройки и устремилась к ожидающему в стороне Камалу. Думая, что он пришел ее успокоить и подбодрить, Сита обхватила его шею руками, намереваясь поцеловать, но юноша отпрянул в сторону, гневно сверкнув глазами.
– Что ты делаешь, безумная? – шепотом воскликнул он. – Ты гневишь Шиву!
– Но ты – его воплощение! – горячо зашептала Сита. – Ты сам выбрал меня!
– Не я, а жребий!
– Но я же видела, что тебе со мной хорошо!
– И что с того? Даже если это так, мои эмоции не имеют ровным счетом никакого значения! Мы служим Шиве, и все наши чувства должны быть направлены только на него! Ты должна принимать паломников, любого, который на тебя укажет и сможет за тебя заплатить! Больного, кривого, прокаженного! На то ты и девадаси! А ты что сегодня устроила? Да еще смотрела на меня так, как будто я обязан был прогнать знатного брамина! Ты не должна больше этого делать! Ни в коем случае! Поняла? Иначе тебя ждет суровое наказание.
– Я не смогу лечь ни с одним мужчиной, если не буду уверена, что вечером упаду в твои объятия! – твердо сказала Сита, не отрывая решительных глаз от пылающего гневного лица Камала. – Разве Шиве станет хуже оттого, что мы с тобой будем счастливы?
– Глупенькая! Шиве, конечно, не будет хуже, но если узнают жрецы, нас с тобой убьют. Кроме ритуального соития, символизирующего первую брачную ночь Шивы и его жены, служителям храма строго запрещается вступать в связь с девадаси.
– Никто не узнает! Я буду приходить к тебе в комнату поздно ночью, когда все спят, и уходить, пока заря не окрасит небо в цвет лепестков роз!
Этой же ночью Сита проскользнула в комнату Камала легкой тенью и с восторгом любила избранника на жесткой циновке, ибо в комнате его царила атмосфера суровой аскезы. Помимо циновки на полу в крохотной каморке с каменными стенами и узким оконцем под самым потолком стояла лишь только жаровня для благовоний и небольшое, в половину человеческого роста, изваяние Шивы.
Когда Сита приходила к возлюбленному, она всегда накидывала на фигурку бога свое сари, интуитивно понимая, что божественному «мужу» ее связь с другим будет неприятна. Поверх сари она пристраивала символ супружеской верности, витой шнур – тали с золотым медальоном, тем самым переставая быть Матой Хари и становясь самой собой, просто влюбленной юной Ситой.
Теперь она охотно отдавалась любому, представляя себе в эти мгновения, что лежит в объятиях Камала, и вскоре слава о красивой страстной девадаси дошла чуть ли не до Индии. В затерянный среди лесов Суматры храм приезжали паломники со всех уголков Индонезии, платили за нее много и охотно, поэтому, когда Мата Хари забеременела, ей выделили запряженную зебу повозку, которой правил старик-музыкант, ныне присматривающий за животными. Еще дали мешочек с деньгами и отпустили в деревню навестить родных. Вся деревня выбежала смотреть на прелестную госпожу в тонких богатых одеждах и с дорогими украшениями, едущую между хижин по единственной улице.
– Смотрите! Смотрите! – раздавалось со всех сторон. – Это же Сита! Та самая маленькая Сита, которую родители посвятили Богу!
Когда зебу остановился перед покосившейся хижиной, к Сите вышел костлявый беззубый старик и слезящимися глазами долго вглядывался в ее лицо, прежде чем признал свою младшую дочь.
– Сита! – воскликнул, наконец, отец, всплеснув руками. – Какая ты стала красавица! Да прибудет с тобой божественная благодать! Лишь благодаря тебе вся наша семья процветает! Шива заботится о нас, как о любимых детях. Братья твои женились, сестры вышли замуж, и мы с матерью даже смогли собрать им приданое. А старшая, Васанта, служит у белого сахиба. У самого главного сахиба[8], коменданта города. Ты помнишь Васанту?
– Да, папа, помню, – вытирая набежавшие на глаза слезы, всхлипнула девушка. – Скоро у меня родится малыш, сын Шивы, и благодать нашей семьи усилится еще больше.
– Это хорошо, – обрадовался старик. – Мать стала часто прихварывать, как бы не разболелась всерьез, а то на поле некому работать. Но ты не думай, Васанта приносит еду, так что мы не голодаем, доченька.
Обеспокоенная Сита заторопилась в хижину и нашла матушку в сильнейшем жару. Прижав холодные губы к ее воспаленному лбу, девушка поднялась с циновки, вложила в сухую руку отца мешочек с деньгами и, взяв с него обещание, что старик пригласит к постели больной деревенского колдуна, двинулась обратно в храм. Проезжая по деревне, Сита бросала ласковые взгляды на возящихся у хижин малышей, на покрикивающих на них мамаш и на отцов семейств, занимающихся рутинными делами. Лучшая девадаси храма боялась себе признаться, но ей ужасно хочется остаться в деревне и стать частью этого шумного людского муравейника.
Мата Хари разрешилась от бремени хорошеньким мальчиком, не сомневаясь, что отец его – Камал. Танцор радовался малышу так искренне, что молодой маме стало казаться, будто они – одна семья и лишь по недоразумению почему-то живут в храме. Разве не могут они уйти отсюда и начать жить своей жизнью? Но когда девушка заводила об этом речь, Камал закрывал ей рот поцелуем, умоляя не гневить Шиву. После рождения малыша Сита по-прежнему каждую ночь навещала любимого и однажды случилось то, чего так боялся Камал. Тесно прижавшись обнаженными телами, влюбленные шептали друг другу милые нежности до тех пор, пока не заснули. Проснулась Сита оттого, что кто-то тряс ее за плечо. Открыв глаза, священная танцовщица увидела перекошенное от ужаса лицо Камала и, проследив за его взглядом, заметила заглядывающего в каморку жреца.
– Пошла вон! – грозно крикнул любимый Сите. И заискивающе забормотал, сползая с циновки и на четвереньках устремляясь к дверям. – Это все она! Это Мата Хари подговорила меня нарушить закон! В нее вселились ракшасы. Я искуплю вину, я принесу любую жертву, приму какой угодно обет, только пощади, о служитель Небеснорожденного!
Голый и жалкий, распластавшийся на полу, он вызвал у Ситы острый приступ отвращения. Девушка сидела на циновке, поджав под себя ноги и не скрывая своей наготы. Камал вдруг набросился на нее и стал выталкивать из каморки.
– Что расселась? Убирайся! Убирайся из моей комнаты!
Сита брезгливо отстранилась от трясущегося от страха юноши и, накинув на плечи сари и надев на шею витой шнур с сакральным знаком, с достоинством вышла.
В тот же день о преступлении Маты Хари и Камала стало известно всем служителям храма. Ситу отстранили от ритуальных танцев, и она ждала своей участи в отдельной маленькой каморке, предназначенной для наказаний. Ближе к ночи за ней пришла старуха Хемнолини. Не глядя на девушку, старая девадаси надела на нее подвенечный наряд и повела в главный зал храма. Приближаясь к святилищу, Сита слышала, как захлебываясь, все громче и громче плачет ее малыш. А подойдя к дверям, увидела, что в зале собрались все жрецы, и Камал, положив их ребенка на алтарь перед двухметровым изваянием Шивы, с силой размахнулся и отсек головку младенца ритуальным ножом. Ребенок истошно вскрикнул и затих. Понимая, что такая же участь постигнет и ее, Сита оттолкнула старуху и, воспользовавшись неповоротливостью своей провожатой и всеобщим замешательством, кинулась бежать из храма прочь.
В тот же день о преступлении Маты Хари и Камала стало известно всем служителям храма. Ситу отстранили от ритуальных танцев, и она ждала своей участи в отдельной маленькой каморке, предназначенной для наказаний. Ближе к ночи за ней пришла старуха Хемнолини. Не глядя на девушку, старая девадаси надела на нее подвенечный наряд и повела в главный зал храма. Приближаясь к святилищу, Сита слышала, как захлебываясь, все громче и громче плачет ее малыш. А подойдя к дверям, увидела, что в зале собрались все жрецы, и Камал, положив их ребенка на алтарь перед двухметровым изваянием Шивы, с силой размахнулся и отсек головку младенца ритуальным ножом. Ребенок истошно вскрикнул и затих. Понимая, что такая же участь постигнет и ее, Сита оттолкнула старуху и, воспользовавшись неповоротливостью своей провожатой и всеобщим замешательством, кинулась бежать из храма прочь.
Ночь выдалась темная, и Сита устремилась в джунгли. Девушка видела огни факелов и слышала, как перекрикиваются пустившиеся в погоню жрецы. Взобравшись, как в детстве, на дерево, она сидела тихо, как перепуганный лемур, дожидаясь момента, когда все утихнет и будет можно спуститься и продолжить путь. Сита со страхом слушала, как трещат мангровые заросли под ногами бегущих. Преследователи остановились под деревом, и голос Камала сказал:
– Клянусь Небеснорожденным, чего бы мне это ни стоило, в любом уголке земли найду и лично верну Шиве его неверную жену Мату Хари, ввергнувшую меня в грех и заставившую преступить закон.
Голос Камала был так страшен, что девушка, рискуя себя выдать, все же зашевелилась в своем укрытии, снимая с шеи тали и убирая знак жены бога в потайной кармашек. Так она больше не чувствовала себя преступной Матой Хари, которой поклялся отомстить Камал, а была лишь Ситой, несчастной испуганной девочкой, спасающей свою жизнь, и, значит, угрозы бывшего возлюбленного не имели к ней никакого отношения. Беглянка понимала, что в первую очередь ее станут искать в родной деревне, куда ее возил на запряженной зебу повозке старый музыкант, и потому думала обхитрить жрецов и отправиться не домой, а к старшей сестре Васанте, прислуживающей коменданту города – самому главному сахибу Медана.
Загорянка, наши дниШестидесятилетний юбилей Константин Маслов праздновал дома. Сначала хотел арендовать базу отдыха, но потом подумал – а дома чем хуже? Та же самая база отдыха, только никакой тебе администрации. Отдыхай, как хочешь, гуляй, пей, пой, – в общем, веселись. Да и мало где найдешь такой роскошный участок с мостом, перекинутым через пруд, с беседкой в соснах, с альпийскими горками и потрясающим видом на озеро.
Константин Вадимович окинул благостным взглядом открывающуюся с балкона озерную гладь, покрытую нежной утренней дымкой, втянул носом запах жюльена, долетающий с кухни, где у плиты колдовала повариха Наталья, и, проведя пятерней по коротко стриженному ежику седых волос, запахнул полы халата и вернулся в спальню.
Шторы на окнах он не раздвигал, и в сумраке просторной комнаты лежащая на кровати Викуся выглядела сногсшибательно. Молодая, длинноногая, с небрежными белокурыми локонами, вьющимися вокруг кукольного лица, в ажурном дорогом белье, она смотрелась девушкой с обложки. Ее точеное тело цвета слоновой кости эффектно выделялось на черном шелке простыни, и Маслов вдруг ощутил бешеное желание обладать ею.
– С днем рождения, Костенька, – с сильным прибалтийским акцентом, от которого еще сильнее закружилась голова, выдохнула искусительница. И призывно засмеялась, переворачиваясь на спину и вытягивая стройные ноги.
Оставив балконную дверь распахнутой, Маслов в предвкушении устремился к ней. Проходя мимо зеркала, не преминул, однако, кинуть на себя пытливый взгляд. «А я еще о-го-го, – молнией пронеслась обнадеживающая мысль. – Живот подтянут, и лицо не слишком помятое. Даже успел побриться, пока Викуся спала. Почему бы ей меня не полюбить?»
Их роман вспыхнул так внезапно и развивался так стремительно, что в первый момент Константин Вадимович даже не понял, как такое могло произойти. Викуся была на сорок лет моложе, но дело было даже не в возрасте, а в том, что Викуся – невеста сына. Перед самым своим отъездом в Малайзию девушку привел Максим, объявил, что любит Викусю и женится на ней сразу же, как только вернется. После чего оставил невесту дожидаться своего возвращения в компании с отцом и бабушкой и отбыл на чужбину, снимать очередной видеоблог. В первое время Викуся держалась особняком, большую часть времени проводя в шезлонге на бортике бассейна, и Константин Вадимович особенно ею не интересовался, предпочитая не выходить к общему столу, а трапезничать в одиночестве, закрывшись в кабинете.
Когда в один из вечеров раздался стук в дверь, он даже не подумал о Викусе, решив, что это экономка Светлана пришла за указаниями либо матушка, соскучившись по скандалу, поднялась из своей комнаты, чтобы поучить сына жизни. Заранее недовольно хмурясь, Маслов открыл дверь и буквально подхватил упавшую в его объятия юную красотку. Викусю колотила крупная дрожь, раскрасневшееся лицо пылало от жара.
– Мне очень плохо, Константин Вадимович. Должно быть, я слишком много времени провела на солнце, – прошептала она с обворожительным акцентом, делающим ее особенно беззащитной.
Константин Маслов и в юности не мог бы причислить себя к дамским угодникам, а теперь и подавно. Его общение с женщинами утратило окраску интимности много лет назад, когда жена Лариса, настырно добивавшаяся его благосклонности, сбежала вскоре после рождения сына, оставив горький осадок обманутого доверия. С тех пор Маслов искренне полагал, что покинул большой секс, ибо, вспоминая скандальный характер Ларисы, острой потребности в спутнице жизни не испытывал и сторонился случайных связей, усматривая в них некий подвох и желание прибрать к рукам завидного жениха, каковым он себя считал. Впрочем, Маслов и в самом деле был далеко не беден. Блестящую карьеру хоккеиста он начал в ЦСКА и закончил в НХЛ, трижды став чемпионом мира, после чего вернулся на родину и открыл консультационное агентство, заодно возглавив и комитет ветеранов спорта. Возглавил и вскоре понял, что это золотое дно. Закупки комитета не облагались налогами, и к Маслову потянулись торговцы табаком и алкоголем, желавшие воспользоваться этой льготой. Коммерсанты щедро делились с главой комитета, и вскоре он смог не только обустроить по своему вкусу участок в Загорянке, но и купить несколько квартир в Москве, и даже дом в Испании и виллу на Кипре.
Когда Лариса только-только сбежала, находились советчики, уверявшие, что если бы Маслов женился, то было бы лучше для сына, ведь мальчишке необходима забота и ласка. Хотя Константин Вадимович и разъезжал по миру, надолго покидая дом, особой необходимости в супруге не видел, ибо Макса воспитывала бабушка. Правда, энергичная и шумная Нина Федоровна много времени уделяла работе в хирургической клинике, заведуя отделением и проводя по две операции в день. Когда настала пора идти в школу, мальчика отправили в интернат с углубленным изучением иностранных языков, и материнская забота окончательно стала ему без надобности. Затем Максим поступил в университет и, снова предоставленный самому себе, поселился в общежитии.
И только теперь, вступив в самостоятельную жизнь, перебрался в семейное гнездо в Загорянке, да и то не сразу. Сперва он жил в одной из многочисленных отцовских квартир, но уже через месяц самостоятельного проживания обострился нажитый еще во время учебы гастрит, и Маслов-старший, вдруг вспомнив о родительском долге, настоял, чтобы юноша перебрался в Загорянку. Дом был большой, и всем в нем хватало места. За порядком присматривала экономка Светлана, готовила кухарка Наталья, а вышедшая на пенсию бабушка следила за режимом дня, и три заботливые женщины не оставили гастриту Макса ни единого шанса. И вот наконец настал день, когда выросший сын привел в дом невесту.
И вот Викуся внезапно постучала в его комнату. Не дав девушке упасть, Константин Вадимович подхватил стройное сильное тело юной подружки Макса, от которой так сладко пахло ванилью и ландышем, увидел ее упругую молодую грудь, выглядывающую в вырез халата, и вдруг представил, как хорошо должно быть с ней в постели. Но, как человек порядочный, отогнал от себя греховные мысли и, взяв бедняжку на руки, понес к дивану, на котором частенько отдыхал от утомительных бумажных дел. Уложив занедужившую на прохладную кожу дивана, поспешил в ванную, к шкафчику с медикаментами, рассчитывая отыскать жаропонижающее. Но аспирина, как назло, не оказалось, хотя Маслов отлично помнил, что совсем недавно ему под руки попадалась свежая пачка. И вдруг он поймал себя на мысли, что в глубине души даже рад пропаже лекарства, ибо теперь с полным правом может снять с Викуси тонкий халатик и растереть ее тело водкой, как делала мама, когда он болел.