- Ну как это понять? - вздохнул полковник. - Дают распоряжение установить пушки. И, с моей точки зрения, правильное распоряжение. Я тороплю всех. .
А потом делается наоборот. И меня отзывают.
- Где же искать штаб фронта? - проговорил Солодяжников.
- Идите на Прилуки, - сказал полковник, - там, я думаю, узнаете... Что-то непонятное творится.
И, махнув рукой, как бы подчеркивая этим жестом, что творится действительно непонятное, он зашагал к пушкам.
- Значит, в городе нам делать нечего, - сказал, поворачиваясь к Андрею, Солодяжников. - Только время потеряем. Как думаете, лейтенант?
Андрея после встречи с капитаном Самсоновым не покидала мысль о том, что люди, взрослея, как будто прикрываются от других какой-то маской и настоящий характер скрывают под ней. И, думая о себе, человек представляет себя иным, чем другие, которые видят лишь ту маску и судят о человеке по ней. И сам Андрей вдруг обнаружил, что говорит и поступает зачастую, исходя из того, как подумают о его словах и оценят поступок другие, а не так, как сказал бы или поступил, будучи предоставлен сам себе... И глядя с этими мыслями на генерала, который только что уехал, Андрей заметил: при всем его грозном виде он был растерян и напуган. Полковник-артиллерист же, с виду растерянный, лишь не мог понять бессмысленного крика, испытывал неудобство за грубость другого, а это и воспринимается порой как слабоволие...
- Двинемся на Прилуки, - ответил Андрей.
- Вот еще один интеллигент на войне, - сказал Солодяжников, разворачивая карту, но локтем указав на пушки, где полковник отдавал команды. - Вместо того чтобы быстро выполнить новый приказ, он рассуждает, правильный ли, с его точки зрения, этот приказ... Русский интеллигент обо всем должен иметь собственное мнение.
- Разве плохо иметь собственное мнение? - стараясь защитить полковника, возразил Андрей. - Вы тоже рассуждаете, даже теперь...
- А кто говорит, что я из другого теста? - сердито буркнул Солодяжников. - О том и речь идет... И до Прилук больше ста километров. Ну что ж, в дороге какой-нибудь попутный транспорт найдем.
- И уточним, где штаб фронта, - сказал Андрей.
- Ро-ота, марш! - прокричал Солодяжников. - Идти вольно. А ну-ка песню!
Кто-то в переднем ряду запел "Крепка броня...".
- Не то. Не то, - проговорил Солодяжников и вдруг сам запел тонким голосом потешные солдатские напевки, которые распевали еще гренадеры времен Суворова на дорогах Европы, острыми словечками повергая в ужас и бывалых маркитанток.
Лютиков, одетый в узкую гимнастерку, в ботинки, которым пришлось отрезать носы, чтобы втиснуть ноги, устроивший из плащ-палатки что-то вроде длинной юбки, приплясывал на ходу, изображая кокетливую девицу, робевшую от нескромных взглядов курсантов.
- Эх, выспимся нынче, - говорил Иванов, с которым Андрей тогда полз к водокачке. - Эх и выспимся!
Как, лейтенант, дадут нам хоть сутки?
- Не меньше трех, - уверенно сказал Андрей.
И никто не думал, что вместо отдыха придется уже сегодня опять вести тяжелые бои, и многие, кто в эту минуту наслаждается ласковым солнечным теплом, надеясь скоро отоспаться, еще до ночи будут убиты.
Уже две недели, как танковая армия под командованием генерал-полковника Гудериана, ранее нацеленная на Москву, неожиданно повернув к югу, стремительно двигалась, охватывая полукольцом войска ЮгоЗападного фронта, заходя им на триста километров в тыл А танковые дивизии генерал-полковника Клейсга форсировали Днепр ниже Киева, прорвались к Полтаве и завернули навстречу Гудериану.
Все резервы командующий Юго-Западным фронтом стянул, чтобы удержать проход для своих армий из намечавшегося котла. Но Ставка еще не давала приказа отходить.
Полки, удерживающие этот проход, редели под ливневым шквалом снарядов, под ударами танков. Кирпонос распорядился штурмовать колонны танков дальней бомбардировочной авиацией Четырехмоторные неповоротливые самолеты, предназначенные для Иных целей, с оглушительным ревом проносились над землей, сыпали тяжелые бомбы, пулеметным стрекотом отбивались от наседавших "мессершмиттов" и, вспыхивая огромными клубками, падали среди разбитых танков.
Ожесточение было предельным, казалось, земля и небо полыхают невиданным пожаром...
И в это утро танковые клещи сомкнулись.
XIV
Дым заволакивал горизонт со всех сторон. И позади и левее шагавших по дороге курсантов теперь громыхали пушки. В воздухе появились желтобрюхие "юнкерсы". Они заходили над лесом, пикировали. Казалось, воздух, скрученный взрывами там в жгуты, долетал сюда и медленно раскручивался, наполняя окрестность грохотом. Пыль заслонила солнце.
- В одно место долбают! - удивлялись курсанты. - Что ж там есть? Полсотни бомбардировщиков одну точку клюют.
- Аэродром, - взглянув на карту, сказал Андрею Солодяжников. - Но почему севернее такая канонада?
Роту нагнали и промчались мимо, обдав пылью, штабные машины, а затем грузовики с набитыми мебелью кузовами. Они ехали к аэродрому.
В той стороне "юнкерсы" уже каруселью летали над самой землей, под облаками вились шесть или семь "мессершмиттов", гоняя маленький тупоносый истребитель. Он был едва виден, но вот от него потянулся дымный шлейф, и, быстро разрастаясь, этот шлейф с огненной точкой впереди скользнул к земле. А с запада подлетала большая группа самолетов, толстых, неуклюжих.
- Гляди, братцы! - закричали курсанты. - Гляди, парашюты...
- Это ведь десант! - остановился Солодяжников. - Какая наглость!
Множество белых куполов, плавно снижавшихся, внесли что-то мирное, спокойное в картину задымленного неба. Андрей невольно как-то ощутил беспомощность, испытанную раньше, когда болтался на стропах, и это чувство было со злым торжеством - каково парашютистам выпрыгивать днем и сколько их мертвыми упадет на землю!
- Какая наглость! - повторил Солодяжников. - Бегом!..
Курсанты на бегу сдергивали с плеч винтовки, автоматы.
Два грузовика, обогнавшие их, стояли на обочине.
Шоферы вылезли из кабин, поглядывая в ту сторону, где приземлялись десантники и отчетливо слышались уже винтовочные залпы, треск автоматов.
- Чьи машины? - крикнул Солодяжников. От быстрого бега ротный запыхался, на лбу блестели капли пота.
Человек среднего роста, в военной форме, но без знаков различия, с круглым животом, перетянутым широким ремнем, как будто этим ремнем удерживался спрятанный под гимнастеркой большой арбуз, который при каждом движении мог выскользнуть, торопливо ответил:
- Я управляющий Госбанком. Это мои машины...
- Разгрузить! - приказал Солодяжников.
- Не имеете права! - почему-то хватаясь за свой живот, закричал тот, багровея и проглатывая букву "р". - Вы ответите! У меня государственное имущество... Это произвол!
Курсанты вмиг облепили кузова машин. На землю с глухим стуком начали падать обитые кожей диваны, тяжелые ковры, чемоданы.
- Быстрей, быстрей! - торопил Солодяжников.
Как бы пораженный тем, что дорогие вещи швыряют в пыль, управляющий застыл с раскрытым ртом и только вздрагивал, будто чемоданы, ударяясь о землю, причиняли ему боль. Но когда над бортом кузова подняли туго набитый брезентовый мешок, маленькие черные глаза его округлились.
- Не трогайте! - взвизгнул он, подняв над головой сжатые кулаки. - Там банковские документы!
- Ладно! - махнул рукой Солодяжников. - Не помешают. За остальным барахлом вернетесь.
- Меня ждет самолет! Здесь, на аэродроме. Специально меня ждет. А вы ответите! - прокричал управляющий и, схватив какой-то чемодан, полез в кузов, где были эти мешки.
- Давай! - крикнул Солодяжников шоферам. - Гони!
Андрей вскочил на подножку грузовика. Шофер этой машины, дергая рычаг, ухмыльнулся.
- Так и надо. Барахло ему дороже. На кой хрен теперь барахло! Пригнись, лейтенант, а то веткой глаза вышибет.
Андрей наблюдал, как парашютисты опускались за деревья, а иные купола белого шелка вспыхивали или лопались, пробитые снизу пулями, и десантники камнями падали на землю.
- Добавь газа, - просил он шофера. - Быстрее!
Транспортники, высадившие десант, улетели. "Мессершмитты" крутились, то снижаясь, надрывно гудя моторами, треща скорострельными пушками, то опять взмывая к редким облачкам.
Пулеметная стрельба шла за лесочком, окаймлявшим аэродром. На краю поля дымными кострами горели так и не взлетевшие истребители, среди травы белели парашюты. Андрей видел и убитых десантников, не отцепивших лямки. Управляющий банком сидел на мешках, лицо его было серым от страха. Навстречу грузовикам выбежал летчик в широком комбинезоне, с планшетом, болтающимся у колена.
- Куда?.. Куда черт несет! Ослепли? - закричал он, размахивая пистолетом, и, вспрыгнув на подножку к Андрею, просительно добавил: Машины под деревья загоняй. Лупанут сейчас из пулеметов.
Безусое мальчишеское лицо его было испачкано копотью, комбинезон местами прогорел, кисть левой руки обмотана парашютным шелком.
Безусое мальчишеское лицо его было испачкано копотью, комбинезон местами прогорел, кисть левой руки обмотана парашютным шелком.
- Большой десант? - спросил Андрей.
- Черт их разберет! Высыпали, как горох. Сначалт отутюжили бомбами, а затем высыпали...
Попа курсанты соскакивали на землю, он торопливо рассказал, что десантников удалось выбить с летного поля, но они засели в бетонных укрытиях для самолетов.
- Помогайте, ребята. У нас только аэродромная охрана и зенитчики.
- А самолеты? Мой самолет где? - спросил управляющий.
- Какой еще твой! - отмахнулся летчик. - Помогайте, ребята, иначе труба.
- Где они засели? - остановил его Солодяжников - Вон... Триста метров. Укрытия бетонные. Не подойдешь. Людей у нас мало. Крошат из пулеметов. Чегз взять? Помогайте!
- Но меня должны отправить. Где ваш начальник? - словно еще не понимая того, что здесь произошло, возмущенно говорил управляющий, перегнувшись через борт грузовика.
- Зенитки хотели тащить, - летчик даже не повернул к нему головы. - Да "мессеры" их разбомбили А укрытия, как доты... Два раза в атаку ходили - и никак. Хоть плачь! А, ребятки?
Совсем близко десяток голосов нестройно закричали "ура", но тут же, дробя эти голоса, сметая их, рявкнули пулеметы.
- Вот, опять... Давай, ребята! - летчик со всхлипом, сквозь зубы, втянул воздух и побежал туда.
- За мной! - крикнул Солодяжников, округлив попетушиному левый глаз.
XV
Рано утром, когда было получено сообщение, что танки Гудериана и Клейста прорвались к станции Лубны и там замкнули кольцо вокруг армий Юго-Западного сЬронта, Невзоров дежурил в генштабе. Стоя у окна, он несколько раз перечитал это сообщение, хотя сразу уяснил его смысл.
Последние недели и на других фронтах складывалась трагично-напряженная обстановка, но больше всего Ставка уделяла внимание именно событиям на юго-западе. Туда бросали резервы и во фланг повернувшей от Смоленска танковой группы Гудериана нанесли удар.
Многие не понимали упорства Верховного главнокомандующего, требовавшего держать киевский выступ, а иные вслух говорили, что если разрешить армиям Юго-Западного фронта отойти, то можно сберечь их, затем двинуть в наступление. Невзоров никогда не возражал и не высказывал своего мнения, лишь многозначительно улыбался, как бы давая понять, что знает это так же хорошо, но знает и еще что-то другое. Он давно запретил себе открыто сомневаться в правильности суждений тех, кто стоял выше по должности. Если же приходилось сталкиваться с разными суждениями, он отмалчивался, делая вид сочувствующего и тем и другим.
Сейчас, в кабинете маршала, он переставлял флажки на большой карте с расположением войск по фронту, тянувшемуся от Заполярья до Черного моря. У этой карты он часто мысленно управлял ходом боев, исправляя допущенные ошибки. Выходило просто: если иначе расположить армии, своевременно подтянуть резервы, нанести удар, то каждая неудача оборачивалась бы успехом.
Киевский выступ резко изгибал всю линию флажков на запад И выступ этот перестал существовать. Невзоров, знавший войну больше по рассказам появлявшихся в Ставке генералов, еще вчера убежденный, что здесь, у Киева, и начнут громить немцев, теперь размышлял о том, как получилось, что не смогли предотвратить назревавшую катастрофу. А следующая мысль: "Где же мудрость Верховного, если допущен такой просчет?" - заставила взглянуть на раскрытое окно.
В чистой небесной лазури блестели тросы воздушного заграждения и, как бы окутанные паутиной, висели серые неуклюжие аэростаты.
Маршал Шапошников любил свежий воздух и работал с открытым окном, не поднимаясь даже во время налетов бомбардировщиков, хотя рядом, в подземной станции метро, был оборудован командный пункт Но сейчас маршала куда-то вызвали.
Захлопнув окно, Невзоров подошел к карте, воткнул синий флажок в то место, где была обозначена станция Лубны.
В этот кабинет начальника генштаба, к невысокому столу, покрытому бордовым сукном, заваленному стопами карт, разведдонесений, сходились нити управления войной. Обстановка менялась непрерывно: то там, то здесь появлялись глубокие "дыры", и надо было за всем уследить, перебросить резервы, понять замысел врага. Ежедневно фронты требовали пополнения бойцами, командирами, требовали полмиллиона снарядов, десятки миллионов патронов да еще миллионы килограммов хлеба, тысячи вагонов сала, крупы, махорки По железным дорогам шли сотни эшелонов с грузами, чтобы все уцелевшее при бомбежках на следующий же день было съедено, искурено, выстрелено А к зиме надо еще изготовить, подвезти миллионы пар валенок, теплых портянок, брюк, гимнастерок. Днем и ночью, связываясь по телефону с фронтами, Шапошников кого-то мягко упрекал за неудачную атаку, кому-то приказывал стоять насмерть, звонил в десятки разных городов торопил с подвозом боеприпасов, интересовался, сколько танков выпущено заводами, как идет формирование новых дивизий, - и все ровным, спокойным голосом, точно беседуя о воскресных прогулках, о заготовках огурцов, а уж когда совсем дело обстояло плохо, хмуря высокий лоб, спрашивал: "Что же вы, голубчики, так опростоволосились?.."
Дверь кабинета раскрылась, и вошел быстрыми шагами Верховный главнокомандующий, одетый в китель стального цвета, такие же брюки, обутый в мягкие сапоги, а за ним Шапошников. Точно и не заметив вытянувшегося молодого подполковника, Сталин остановился у карты. В его гладко зачесанных, темных, с рыжим отливом волосах часто пробивалась седина, усы слегка отвисли книзу, осунувшееся, с крупными чертами лицо было сосредоточенно застывшим, на лбу пролегла глубокая поперечная морщинка - и всей невысокой фигурой, наклоненной вперед, с прижатым к талии локтем правой руки, в которой держал трубку, он словно хотел шагнуть вперед, но что-то удерживало его.
Шапошников был в маршальском мундире, и его худое, удлиненное лицо выражало нервное беспокойство, а сомкнутые тонкие губы большого рта подергивались, и казалось, что он вот-вот закричит.
- У Гудериана слишком большой перевес в танках, - негромко сказал Шапошников, видимо продолжая начатый еще по пути сюда разговор. - И конечно, стремительность маневра. Поэтому все случилось быстрее, чем ожидали...
Узкая ладонь Шапошникова легла на карту около флажка, недавно воткнутого Невзоровым.
- И здесь они проиграли, - резко бросил Сталин.
Таким странным показалось Невзорову услышанное, что он не мог понять, кого Верховный главнокомандующий имел в виду; если немцев, то разве можно считать проигрышем их явный, самый большой успех в этой войне? Сталин обернулся, и в прищуре век сверкнули темные, словно примороженные изнутри глаза.
- Надо, Борис Михайлович, задержать еще несколько дней этого Гудериана, - добавил он.
- Сделано, что было возможно, - мягко ответил Шапошников.
Невзоров и раньше заметил способность Шапошникова в разговорах с людьми делать так, будто его мысли исходили от них, сам же он лишь затем развивал это, уточнял. И возможно, потому Сталин как бы выделял его из всех, называл по имени-отчеству, а других только по фамилии.
Достав из кармана брюк, заправленных в высокие голенища сапог, коробок спичек и продолжая глядеть на карту, Сталин молча раскурил трубку.
- Осталось еще выиграть войну! - проговорил он.
Трубка Сталина погасла, он опять начал ее раскуривать.
- Можно разрешить Кирпоносу прорываться на восток? - проговорил Шапошников. - Заслон у противника еще слабый.
Сталин молчал, казалось целиком увлеченный своей трубкой, лишь на виске его вздулась синеватая жилка, затем негромко произнес:
- Еще бы несколько дней... Боями надо сковать здесь противника. Мы должны выиграть!
Он взглянул на собственный портрет в тяжелой бронзовой раме, где художник удачно схватил черты его лица, и только лоб был выше, а голова массивнее.
- В этом человеке с усами народы видят свои надежды. Народы верят, что этот человек никогда не ошибается...
Легкой усмешкой в голосе он как бы расчленял себя на две половины: на вождя, который руководствуется жестокой логикой борьбы, и на человека, который по своей сущности иной раз и сожалеет о необходимости тяжких жертв и, может быть, не всегда бывает согласен с другой своей половиной, готов даже рассердиться на нее, а при случае и пошутить над ее величием, бескомпромиссностью и непререкаемостью авторитета Это как-то не увязывалось с тем, что знал и что думал Невзоров о Верховном, который сурово наказывал командующих армиями или фронтами, не выполнивших его приказов, даже когда при менявшейся ситуации все делалось невыполнимым.
- Эта война- не только столкновение государственных систем, - задумчиво добавил Сталин, - это еще один этап борьбы интернационализма и национализма.
Проиграть - значит на сотню или две сотни лет отодвинуть решение вопроса.
И Невзорову показалось, что говорит он сейчас не только и не столько о нынешних событиях, а имея в виду те многие жертвы, которые уже принесены и еще будут.