– Да вы ее вчера, Алексей Иванович, и так весь вечер проверяли (с иронией в голосе).
– И что? – тревожно спросил депутат.
– Ничего, просто так, напомнил вам.
– Да, как же, я все прекрасно помню… она меня еще все папочкой называла, – блаженно заулыбался Алексей Иванович.
– Это вначале, – заметил Марк Семенович.
– Как вас понимать, Марк Семенович? – опять в его голосе появились тревожные нотки.
– А так – торжествующе ответил Марк Семенович: – Это вначале она вас так называла, а потом уже толстожопым дураком… если не хуже.
Алексей Иванович нахмурился, лицо его стало краснеть. Он долго ходил по комнате, что-то бормоча себе под нос, потом буркнул:
– Да? А что, бывает еще хуже? – опять стал расхаживать нервно по комнате. Затем, остановившись, злобно произнес: – Не может быть! Ну и нахалка. Вот так вот, помогай после этого людям. В Москву вытащил, можно сказать, личным секретарем хотел сделать. – Он весь напрягся, лицо его из красного постепенно стало приобретать бордовый оттенок. И уже совершенно не сдерживаясь, он прокричал: – Да как она могла депутату так? Гони ее к чертовой матери, чтоб и духа ее здесь не было, ишь, чего себе еще вздумала.
Зарделось лицо и у Марка Семеновича, видно, что он собирался ему сказать что-то нелицеприятное, но какое-то время не решался этого сделать.
– А, – совершенно не сдерживая себя, махнув рукой, Марк Семенович вдруг выдал: – Да вы ведь сами ее провоцировали.
– Это еще как?
– Ну, как же, при всех вчера начали ее лапить – лицо его при этом пошло пятнами.
– Это где? – искренне удивился депутат. – Что-то такого я не припомню.
– Ну, как же где?! Начали в самолете, а потом уже в депутатской комнате. Вы там такое устроили, что даже пересказывать стыдно.
Лицо депутата стало пунцово-багровым, и его прорвало:
– Ах, какой ты у нас стыдливый, вы посмотрите-ка только на него, прямо девица из пансиона. Сам, может быть, когда-то депутатом станешь, тогда поймешь, как это не просто – быть им, – чуть подумал, – депутатом такого громадного региона. – Он опять выпил, но на сей раз спирт предварительно разбавил водой. Его лицо искривилось хуже прежнего: – Фу, даже разведенная сильна. – Встал, подошел к двери, предварительно посмотрев на себя в зеркало, заглянул в гостиную: – Так ты говоришь, дураком меня называла?
– Толстожопым, – уточнил Марк Семенович.
Алексей Иванович вздохнул.
– Надо же, а так – вполне ничего, жаль, очень жаль… – Он отошел от двери, опять посмотрел на себя в зеркало, начал щупать живот, массировать ягодицы. – А что, может, она и права, действительно, я не худенький. Это все вредности, связанные с работой. Вот ты смотри, при коммунистах всю жизнь просидел в начальниках; при демократах – опять сижу в начальниках. – Он наклонился к Марку Семеновичу, пьяно зашептал: – Да мне абсолютно все равно, кто правит – депутаты, демократы, социал-демократы, фашисты, в конце концов. Мне главное, чтобы кресло было подо мною. Ты понял меня? Из-за него, сам понимаешь, душу дьяволу отдам.
Он резко оттолкнул его от себя, понимая, что сказал больше, чем следовало.
– Ну, ты это не очень, не вздумай кому-нибудь там протрясти. Это не я. Меня там не было, – как обычно, заключил он.
– Да как вам не стыдно, вообще меня ни за кого не считаете. Что я вам, стукач, что ли, какой? – обиделся помощник.
– Ладно, ладно, ты это, не обижайся, – миролюбиво заговорил депутат, обняв его за плечи. – Это я так, все больше по-стариковски, ворчу; можно сказать, от сумеречного душевного настроя. Знаешь что, дай-ка мне вон тот апельсин.
Помощник протянул ему апельсин. Депутат выглянул в дверь, прицелившись, бросил апельсин в находящуюся в гостиной женщину. Опять выглянул. Долго всматривался, затем повернулся к Марк Семеновичу.
– Эх, черт, кажется, промазал, – огорченно произнес он.
– Да вы что? – встревожился помощник, – пожалуйста, прекратите.
– Подожди, подожди, хочу, чтобы она повернулась ко мне. Хочу, понимаешь ли ты, детально ее рассмотреть. – Опять подходит к зеркалу, смотрит на себя, трогает мышцы плеча, предплечья. – Д-а-а-а, слабовато, надо бы со всеми этими глупостями заканчивать. Всё. Завтра возьми абонементы в бассейн – начинаем новую жизнь. И каждое утро – бегать. А то совсем себя запустили. Завтра в это же время чтобы мы с тобою были уже в бассейне, а вечером в баню, надо заканчивать с вредными влечениями, – он скосил глаза на недопитую бутылку спирта.
– Это вы хорошо насчет бани придумали, Алексей Иванович. А как же завтра встреча со спонсорами?
– С какими спонсорами? – искренне удивился Алексей Иванович.
– Ну, как же, с представителями крупной нефтяной компании и банком. Вы вчера им целый вечер звонили, все коммунизмом угрожали. Мол, если денег не дадут, опять коммунисты придут, тогда уж денежками им не придется самостоятельно распоряжаться.
– Надо же, совсем забыл. А где назначено?
– Вы же сами договаривались – в «Метрополе», в красном зале для дипломатических приемов.
Депутат широко улыбнулся, видно, вспомнил, довольный, спросил:
– Ну, как я их приложил, Семеныч?
– По-моему, совсем не плохо, красный зал вас ждет.
– Вот видишь, и партии что-то перепадет. С них нужно взять, по крайней мере, миллиончиков этак шесть-семь в зеленых. Люди не бедные, на нефти сидят. Это же не с учителей, докторов да этих придурков химиков брать, здесь публика посерьезнее. Послушай, я все время думаю, а зачем они все раньше нужны были? По-моему, так совсем не нужная публика, особенно эти, химики.
Марк Семенович возмутился:
– Ну… это как сказать, здесь вы абсолютно не правы. Это теперь все обрушилось, и, если ничего не изменится, похоже, без них мы скоро станем вровень с этими представителями племени ням-ням, или как их там еще, не знаю. Вы поймите, это только так кажется, что они не нужны. На одной нефтяной трубе и демократии далеко не уедешь.
– Ты это брось, – злобно взглянув на помощника, с пафосом начал депутат, – демократия, это, ты знаешь… – Помощник прервал его.
– Да что вы, Алексей Иванович, в самом деле, как ребенок; носитесь со своей демократией, как с писаной торбой? А-а-а, – он, как обычно, когда не может в чем-то убедить своего начальника, просто машет рукой. – Вы ведь все равно ничего не поймете, бесполезно вам что-либо говорить.
– Ты что же, меня за идиота держишь? – возмутился Алексей Иванович.
– Нет, конечно же, – ответил помощник тихо. И уже громче добавил: – За депутата.
– Вот ты смотри, – между тем продолжал рассуждать Алексей Иванович, – встречаю я недавно училку свою школьную. Спрашиваю, как живет? Она мне рассказывает, что вот, мол, учителя плохо живут, на рынке все торгуют, чтобы с голоду не умереть. А те, что помоложе – на панели подрабатывают, а кто уже и ни на то, и ни на это не годится – по помойкам роются. Зарплата маленькая, а то и вообще по полгода не платят. Ну, ты посмотри на нее, старая дура! Неужели не понятно, сейчас время инициативных людей. Возьми и ты, прояви инициативу – сдай, к примеру, в аренду там что-нибудь, с родителей бери и прочее, короче, проявляй инициативу, а не хнычь.
– Да что вы, Алексей Иванович, – возмутился помощник, – прямо как ребенок. Это грабежом называется, какая там, к черту, инициатива? А дай им, этим инициативным, так они и школы под публичные дома отдадут. Неужели вы не понимаете, что ничего нельзя у школы отнимать, ей нужно только давать. Это ведь наше будущее, они грамотными должны быть. – А-а-а, – опять машет рукой, – да разве же вы поймете.
– Так, дискуссию в партии заканчиваем, нам и без тебя есть с кем дискутировать. Врагов вокруг столько, успевай только отбиваться. Да, и вот еще что, этому болвану Бабарыкину ни слова о наших спонсорах. Выбьем эти миллиончики, дай-то Бог, сам отнесу главному. Пусть порадуется и оценит, кто партии более ценен. А ты все об этом Бабарыкине… болван твой Бабарыкин, туды его в качель.
Он замолчал, уставился взглядом в стену, напряженно о чем-то думая, очевидно, пытаясь все-таки вспомнить что-нибудь из вчерашнего.
Марк Семенович в это время молчал, рассматривая журнал с голыми женщинами. Алексей Иванович, так и не вспомнив ничего, выжидательно посмотрел на помощника и как бы нехотя спросил:
– Ну, и что же я такое понаделал вчера, что ты так застыдился, а? – Марк Семенович оторвался от журнала и также нехотя ответил:
– Ну, как же, приставали ко всем, матом ругались громко, ну и… это… женщину… хватали при всех.
– Да? – удивился депутат. – Оба помолчали. – Ну и что, подумаешь, беда какая, – с вызовом начал Алексей Иванович, – не сексом же я с ней занимался.
Марк Семенович махнул рукой – верный признак нежелания продолжать разговор, смолк. Но, посмотрев на самодовольное лицо своего шефа, передумал молчать.
– Да и это тоже хотели, – пролепетал он, – стыдобища, в самом деле, нельзя же так.
– Да, – искренно удивился Алексей Иванович, – вот как, и что же? Что было дальше?
Марк Семенович махнул рукой – верный признак нежелания продолжать разговор, смолк. Но, посмотрев на самодовольное лицо своего шефа, передумал молчать.
– Да и это тоже хотели, – пролепетал он, – стыдобища, в самом деле, нельзя же так.
– Да, – искренно удивился Алексей Иванович, – вот как, и что же? Что было дальше?
– Ну, это, еще, – нехотя продолжил помощник.
– Из вас, Марк Семенович, прямо клещами нужно вытягивать информацию. Так что еще?
– А потом все облевали, извините, конечно, что говорю об этом.
– Кто, я? Это не я, – быстро проговорил депутат, смущенно замотав головой, – нет, нет, это не я.
– Ну, как же не вы, – продолжал допекать его помощник, – то-то и оно, что вы. Там еще депутат из Красноярска был, Шпеерович, по-моему, его фамилия. Он возмущался, обещал в комитет по депутатской этике сообщить.
Алексей Иванович только на секунду задумался, а затем с напором произнес:
– Вот гаденыш, помню его, как не помнить, такой маленький, вонючий, из вашего орлиного племени… Не нравится, видишь ли, ему. Так такого говнюка навряд ли куда в приличное место выбрали бы. Это только у нас здесь, наши добрые люди ему помогают, а там… нет, не жди. – Опять улыбнулся, очевидно, что-то вспомнил приятное. – А зато с шахтерами вчера я хорошо выступил. Только вот так такой мужичок был, что-то все время выступал, меня постоянно перебивал.
Марк Семенович рассмеялся:
– А, этот. Да, помрешь…
– Так что это он там все время такое говорил, что все люди смеялись над ним? – громко рассмеялся депутат.
– Да не над ним, а над вами, Алексей Иванович, – не без ехидства и с радостью в голосе заметил Марк Семенович.
– Ты это брось, – решительно произнес депутат. – Тогда все, что было, я отлично помню. Только вот забыл, что он говорил.
Марк Семенович вновь рассмеялся, стал объяснять:
– Да он к каждой своей фразе добавлял: «Депутат, твою мать», – продолжая смеяться.
– Как это, не понял, объясни, – подозрительно посмотрев на помощника, попросил Алексей Иванович.
– Ну, все время добавлял: вот вы, мол, там, в своей Москве сидите, депутат, твою мать, а нам здесь наших детишек нечем кормить. Вы ему еще заметили: «Вы что же депутатов-демократов кроете, кройте лучше коммунистов. Они вас до такой веселой жизни довели, а мы, мол, пытаемся теперь дело поправить».
Алексей Иванович недоуменно посмотрел на помощника и спросил:
– Так что же люди хохотали, не понимаю?
– Да вы им начали объяснять, что нет такого ругательства, «депутат, твою мать». Что есть слово «депутат», а «твою мать» сюда никак не подходит. – При этом Марк Семенович, уже не сдерживаясь, искренне, во весь голос рассмеялся. – А потом уже каждый выступающий начинал свое выступление со слов: «Как сказал предыдущий „депутат твою мать“. Ну, остальные, естественно, – хохотать. В общем, веселенькая предвыборная кампания в результате образовалась.
– Да-а, – протянул Алексей Иванович и, опустив голову, надолго замолчал. Но прошло несколько минут, и он как ни в чем не бывало вновь стал поучать Марка Семеновича, причем говорил не без прежней игривости в голосе. – Вот видишь, Марк, я же постоянно повторяю – настоящий депутат должен быть из народа и с народом. Должен все говорить по-простому, чтобы его самый последний забулдыга мог понять. – И, со злостью зыркнув на Марка Семеновича, добавил: – Не то что твой Шмеерович.
– Шпеерович, и он не мой, а ваш депутат, – возразил Марк Семенович.
– Да, знаю я его прекрасно, не раз слушал. Одни цифры да факты, а человеческого-то слова от него и не услышишь. Нет, с народом так нельзя. Да… хотя, к черту твоего Шмыеровича, – неожиданно заключил он, – надоел, как горькая редька. Короче, учись, как нужно налаживать контакты с избирателями, учись, Марк Семенович, пока я жив. Так, где мой халат, пойду выйду, разведаю – как и что она там.
– Эх, – вздохнул Марк Семенович, – опять вы за свое. А нам еще сегодня в комитете надо быть. Да и домой мне бы съездить, с мамой повидаться, больше месяца уже не видел их.
Алексея Ивановича это прямо взорвало.
– Ты что говоришь, побойся Бога, Семеныч. – Все личное – после выборов, сейчас, сам понимаешь, «Все на выборы!».
Он надел домашний халат, опять прильнул к двери и стал напевать: – Такая уже наша доля депутатская, ни днем, ни ночью нам покоя нет. – Оторвался от двери. – Да-а-а, понимаешь ли, любопытно, – подпоясал халат поясом, продолжая напевать себе под нос: – Не столяра мы и не плотники, а депутатские работники, так, так, так. И что этот тип про нас сказал, «депутат, твою мать?» Хе, а что, ничего, совсем неплохо сказал, можно сказать, крепко приложил… Вот только не тому он это сказал, перепутал, можно сказать, адресата. Завтра обязательно, если увижу, твоему Шмееровичу также скажу: «Ну что, Шмеерович, депутат, твою мать, жаловаться на меня вздумал?…»
Марк Семенович тяжело вздохнул:
– Да не Шмеерович, а Шпеерович, Алексей Иванович, сколько раз можно одно и то же говорить.
Алексей Иванович недовольно посмотрел на него:
– Вот ты любишь меня править и, главное, все по пустякам, лучше скажи, как я?
Он стоял в халате перед зеркалом и не без удовольствия рассматривал себя. Марк Семенович скрутил журнал трубочкой, посмотрел на него через трубочку:
– Спора нет, впечатляет. Еще бы колпак, трубку и прямо вылитый Троекуров.
– Или коммуняка Васька Новодубцев, – яростно заржал Алексей Иванович.
– И за что вы его так не любите, не понимаю. Вместе еле окончили сельскую школу, в одном колхозе работали, вместе и развалили его. Что он вам, дорогу, что ли, перешел?
– Он по моей улице, слава Богу, не ходил. А за что его не люблю? Разве ты не помнишь его последнее выступление в Думе? Я-то его на всю жизнь запомню. Как начал нас поливать, он на нашу партию такого, больше лошадиного навалил. Да все, понимаешь, за народ, пенсионеров, что их ограбили. Словно мы что-нибудь имеем против них или мы их ограбили.
– Да, но как ни верти, действительно народ-то грабанули, и крепко грабанули, – мягко возразил помощник. – В результате вся страна – нищая, а маленькая кучка наиболее отъявленных стала не просто богатой. А архибогатой, как выражался ваш прошлый вождь. А этот ваш председатель сам ворует и другим позволяет, чтоб не так было заметно, что он только один такой. А охотников у нас в России на дармовщинку всегда было хоть отбавляй. Все, кто возле него крутились, так или иначе ручки погрели и сразу богатые стали. И даже олигархи появились. Раз – и всё, в один присест. Это тебе не семья Рокфеллеров. У них дед начал с ничего свой бизнес. А здесь однажды все проснулись, а олигархи тут как тут, рядом стоят, довольные, улыбаются. И все в один голос кричат, что нельзя пересматривать приватизацию, пугают. Главное, говорят, вы что, революцию новую хотите? Да вы это сами прекрасно знаете. Вся страна в разрухе, народ голодает, где же совесть у правителей, я вас спрашиваю? Я у этих олигархов и всякого рода воров и жуликов не спрашиваю, там бесполезно. Но правители, которые, казалось бы, должны быть на твоей стороне, защищать тебя, где они?
Алексей Иванович недовольно покачал головой.
– Ну, ты поосторожнее, а то смотри, как бы чего не вышло.
– Да при чем здесь это? Я ведь это вас специально тренирую, – неожиданно пояснил помощник, – сейчас вам такие вещи любой врач, учитель, работяга расскажет. А вы тренируйтесь, учитесь мозги полоскать задающим подобные вопросы, а угрозами сейчас никого не запугаешь. Всем наплевать и на этих олигархов, и на депутатов, да и на вашего председателя. По правде сказать, не просто наплевать, а абсолютно… сами понимаете, какое здесь слово напрашивается. Все знают, что он при социализме глотку за него рвал и жил неплохо. Тоже мне, революционер нашелся! Надо думать, как страну поднимать, да не на деньги, которые грабанули у пенсионеров и детишек, отобрав у них последнее. И кстати, не мешало бы подумать, как вернуть те миллионы, которые они так нагло хапнули. Вот и ответьте мне, как простому человеку, где у этих людей стыд, и почему они не несут никакого наказания?
– Ладно, ты хоть председателя оставь в покое, слишком высоко забрался, понимаешь ли. Ты лучше о партии говори, да более регионально мысли. А о председателе не нам с тобой толковать.
– Ну, вот, вы опять о своем. Я же вас тренирую, вы что, забыли? – хитро улыбнулся Марк Семенович.
– Ты тренируй, это правильно, – он погрозил пальцем, – но только до определенного уровня тренируй. А вот что касается Васьки Стародубцева, то хотел я ему тогда на Думе врезать, сам знаешь почему, да пожалел – уж больно хорошую водку он там у себя продуцирует. Пусть делает, пока мы еще живы.
Помощник ничего не сказал, только лишь тяжело вздохнул. Алексей Иванович одернул халат.
– Ну, я пошел. Господь Всемилостивый, не отступись, – он перекрестился в сторону, где стоял Марк Семенович, который как раз в этот момент держал у груди журнал с голой женщиной на обложке. Увидев картинку, Алексей Иванович смачно сплюнул. – Тьфу ты, гадость какая, прости меня, Господи, – и перекрестился в другую сторону.