Наконец, в 1922 г. датский ученый Йоханнес Шмидт выяснил, что лептоцефалы европейского угря (Anguilla anguilla) рождаются в Саргассовом море, почти за 7000 км, и основные части головоломки встали на место. Взрослые угри плывут из Европы в Саргассово море, где мечут икру. Из оплодотворенных икринок появляются лептоцефалы, которым течение помогает вернуться обратно к берегам Европы. Когда эти маленькие существа приближаются к устьям рек, которые их родители покинули больше года назад, то под влиянием ряда химических и температурных факторов они превращаются в стеклянных угрей. В пресной воде происходит еще одна трансформация – молодой угорь становится во многом похож на взрослую особь. По мере взросления угри обретают сначала желтовато-коричневую окраску, а потом, как минимум через пять лет, серебристо-белую с темной спинкой, что означает достижение половой зрелости. И уже такие серебристые угри отправляются в Саргассово море, чтобы отложить там икру. Речные угри совершают не менее эпическое путешествие, чем лосось, возвращающийся из океана в родную реку на нерест, только путешествие угрей происходит в обратном порядке. Но даже сейчас, когда мы имеем общее представление о жизненном цикле угря, нам до сих пор не до конца понятны процессы, которые определяют эти превращения. Так что в каком-то смысле загадка угря еще совсем не разгадана.
Угри катадромны: они проводят взрослую жизнь в пресноводных реках и возвращаются в океан на нерест.
Вот один из фактов, которые мы знаем наверняка: численность обыкновенного, или европейского, угря сейчас составляет от 1 до 5 % от его численности в 1970-е. Это результаты неограниченного вылова, разрушения и загрязнения привычных мест его обитания. Этот вид, на протяжении тысячелетий считающийся деликатесом, сейчас находится в критической опасности.
Личинки угря – лептоцефалы – могут иметь разнообразную форму и различаются по размеру – от 60 до 200 мм. Они абсолютно прозрачны. На иллюстрации представлены лептоцефалы речных угрей семейства Anguillidae и 12 семейств морских угрей
Словом «угорь» называют самых разных животных. Угрёвые (Anguillidae) – всего лишь одно из 19 семейств отряда угреобразных (Anguilliformes), возникшего во времена динозавров и в настоящее время насчитывающего около 600 видов, которые обитают в реках, прибрежных водах, на коралловых рифах и даже на больших глубинах. Названия некоторых из них говорят больше о воображении придумавших их ученых, чем о самих угрях, но зато они довольно забавны. Есть целая группа угрей с напоминающим клюв выступом – утконосые угри. Есть угорь, чьи челюсти похожи на изящно изогнутый клюв птицы шилоклювки. У личинок глубоководных слитножаберных угрей телескопические глаза. Есть угри «ржавые спагетти». Есть жабоголовый угорь. Некоторые виды семейства конгеровых, достигающие трех метров в длину, – дерзкие хищники. А их родственники, гетероконгеровые, собираются вместе в стайки, напоминающие водоросли, и при появлении опасности практически одновременно прячутся в песке, как рога улитки, исчезающие при малейшей вибрации. Недавно возле гигантского подводного вулкана в Тихом океане, где температура достигает запредельных градусов, была обнаружена большая популяция странных зеленовато-белых угрей. Некоторые семейства не сохранили даже остаточных плавников и выглядят точь-в-точь как морские змеи, даже имитируют их узорчатость. Другие больше похожи на огромных червяков.
Затем, есть существа, которые выглядят как угри, но в действительности это нечто другое. Среди них электрический угорь (на самом деле он ближе к сомообразным), «резиновый угорь» (так называется широкоголовая червяга, животное класса земноводных, другое его название – «сицилийский червь» также вводит в заблуждение)), «волчий угорь» (это обиходное название угревидной зубатки, обладательницы одной из самых страшных в мире морд; этот вид ближе к окуню, чем к угрю), большерот или рыба-пеликан (ее еще называют пеликаний угорь, эта рыба заманивает добычу с помощью ярко-красного хвоста, покрытого мелкими светящимися выростами). Плащеносная акула (в англоязычной литературе она акула-угорь), тоже больше похожа на угря, чем на акулу, кажется, создана чьим-то больным воображением: кривые зубы и ломаные движения заставляют усомниться, живое ли существо перед нами вообще. И, разумеется, миксины: слепые, без челюстей, с четырьмя сердцами и хрящевым скелетом. Миксины производят большое количество слизи и любят забираться в анальные отверстия трупов животных, пожирая их изнутри.
Мурена-ехидна – представитель семейства муреновых, самого большого в отряде угреобразных; оно объединяет около 200 видов, большинство которых обитает на мелководье теплых морей. Все мурены имеют схожую форму, с узким плавником по всей длине спины. Но размеры взрослых особей могут сильно различаться: некоторые из них короче человеческой руки, другие могут быть в два раза больше человеческого роста. Мурены ведут ночной образ жизни. Эти хищники (они охотятся на мелких рыб и беспозвоночных) имеют подходящую для охоты широкую челюсть и острые зубы, которыми удобно разрывать добычу на части. (Зубы мурен регулярно и неутомимо чистят креветки, снующие туда-сюда в ее пасти, подобно балеринам, порхающим между челюстей механического дракона на сцене.) Многие мурены имеют защитную окраску, причем даже внутри челюсти; окраска может меняться в зависимости от среды обитания. Мурена-зебра – шоколадно-черная с белыми вертикальными полосками. Мурена-дракон (еще известная как леопард) покрыта мерцающими черными, желтыми и красными пятнами и имеет две трубовидные ноздри, выступающие на морде непосредственно над глазами. Окраска сотовой мурены напоминает жирафа. Название карликовой мурены говорит само за себя. У молодой ленточной мурены (а также у самцов этого вида) туловище роскошного ярко-синего цвета и золотисто-желтые челюсти; взрослые самки этой мурены полностью желтые. Она заманивает добычу с помощью листовидных зеленых наростов на верхней челюсти, выставляя их напоказ, так что они полощутся в воде, словно рыбьи хвосты, а мощное туловище прячет в песке.
До недавнего времени охотничья тактика мурен оставалась загадкой. Большинство хищных рыб заглатывают добычу, быстро раскрывая замкнутые до того челюсти и создавая тем самым всасывающую силу. Челюсти мурены открыты постоянно. Кроме того, их челюсти относительно маленькие и слабые в сравнении с остальным туловищем. Как же мурене удается получать достаточное количество пищи? Ответ был найден в 2006 г. и оказался крайне необычным. Выяснилось, что у мурен в глубине глотки есть вторая пара челюстей, которые быстро выдвигаются вперед, захватывают добычу и проталкивают ее в пищевод. Такая способность «выплевывать» вторую челюсть очень удобна и позволяет мурене «дотягиваться» до добычи, не покидая места засады.
Глоточные челюсти мурен
Глоточные челюсти мурены – уникальное явление, не имеющее в природе аналогов. Змеи способны проталкивать добычу в глотку, двигая правую и левую часть челюсти поочередно, но у змей всего одна пара челюстей. У некоторых костных рыб зубы расположены глубоко в глотке, и с их помощью они могут дробить пищу, но они всегда остаются на месте, позади головы. Единственный аналог, который приходит на ум, – вымышленное существо из фильма «Чужой» 1979 г. Создатели фильма, стремясь вообразить отвратительное и ужасное существо, которое «насилует» своих жертв, внедряя в них свой эмбрион, питающийся внутренностями человека, как средневековый демон, прежде чем вырваться наружу и начать уничтожать все вокруг, придумали нечто, напоминающее, хотя бы отчасти, реальное животное – угря. Причем с эволюционной точки зрения этот «отвратительный» механизм мурен оказался очень удачным.
По словам Ганса Рудольфа Гигера, швейцарского художника, создавшего образ монстра для фильма Ридли Скотта, он не знал о существовании второй челюсти у мурен. Вдохновением для монстра, по крайней мере его «зародыша», стали картины Френсиса Бэкона «Три этюда для распятия» (1944): серые безглазые лица с огромными челюстями на длинной извивающейся шее. Конечно, монстр из фильма – не просто угорь. Он сочетает черты насекомого и гуманоидный скелет, напоминающий фигуры с полотна Питера Брейгеля «Триумф смерти».
Можно предположить, что на протяжении всей человеческой истории люди боялись разных монстров. Некоторые из этих монстров, особенно в древности, были реальными и очень опасными животными. Других мы отнесли бы сейчас к категории воображаемых: например, существа, имеющие черты настоящих животных, но при этом фантастические или сверхъестественные – полулюди-полуживотные, гиганты и химеры. По мере того как человек отвоевывал себе все большее пространство на планете, охотившиеся на человека или конкурирующие с человеком за пищу животные постепенно вымирали. Из немногих оставшихся большинство сейчас находится на грани вымирания и скорее требует заботы, чем внушает страх. Даже последние дикие львы в Африке, вероятно, исчезнут в ближайшие несколько десятков лет. Самый опасный зверь для человека в настоящий момент – без сомнения, сам человек. Возможно, это и всегда было так. Но, как бы там ни было, наши представления о чудищах постоянно меняются, и наши страхи воплощаются в разных формах.
Можно предположить, что на протяжении всей человеческой истории люди боялись разных монстров. Некоторые из этих монстров, особенно в древности, были реальными и очень опасными животными. Других мы отнесли бы сейчас к категории воображаемых: например, существа, имеющие черты настоящих животных, но при этом фантастические или сверхъестественные – полулюди-полуживотные, гиганты и химеры. По мере того как человек отвоевывал себе все большее пространство на планете, охотившиеся на человека или конкурирующие с человеком за пищу животные постепенно вымирали. Из немногих оставшихся большинство сейчас находится на грани вымирания и скорее требует заботы, чем внушает страх. Даже последние дикие львы в Африке, вероятно, исчезнут в ближайшие несколько десятков лет. Самый опасный зверь для человека в настоящий момент – без сомнения, сам человек. Возможно, это и всегда было так. Но, как бы там ни было, наши представления о чудищах постоянно меняются, и наши страхи воплощаются в разных формах.
За 100 лет до появления «Чужого» писатель-эссеист Ричард Джеффрис описывал эмоции, схожие с теми, которые, вероятно, испытывают зрители фильма, – Ричард, правда, наблюдал настоящее, хотя и не известное ему на тот момент, животное:
Как удивительны, необычны и непонятны существа, выловленные из морских глубин! Рыбы искаженных очертаний, мертвенно-бледные каракатицы, ужасные существа в форме угрей, ползающие гады с панцирями, чудища, похожие на сороконожек, – всякие мерзости шокирующего вида.
Этот отрывок, как это ни странно, взят из книги Джеффриса «История моего сердца» (The Story of my Heart, 1883), книги мемуаров, в которой писатель описывает чувство трансцендентного блаженства и цельности, которые ему посчастливилось испытать среди холмов графства Уилтшир в годы детства и юности. В этом необычном произведении Джеффрис пытается найти новые слова для описания жизни души – умственных процессов, которые, по его убеждению, выходили за рамки религиозных или научных представлений того времени. «Мир настолько больше, чем все, что мы когда-либо могли вообразить», – с энтузиазмом рассуждал он. Но был какой-то надлом в этом чувствительном человеке. Его роман 1885 г. «После Лондона» (After London) описывает, как чудовищное наводнение уничтожило значительную часть населения Земли, а на месте Лондона вновь раскинулись болота и леса. Может быть, Джеффриса отталкивал слишком быстрый процесс индустриализации и урбанизации, происходивший на его глазах, и он видел в последних открытиях подтверждение своим страхам{14}. Экспедиция «Челленджера» 1872–1876 гг. обнаружила более 4000 новых видов морских животных, обитающих на глубинах, где, как считалось прежде, нет жизни. Но если многие современники Джеффриса, особенно ученые, черпали вдохновение в этих открытиях, для него это были только «жалкие и безобразные» создания, чужие и лишние в нашем мире.
Окончательное решение виделось как небольшой шаг в направлении Генерального плана Ост, в ходе которого планировалось уничтожить десятки миллионов славянских и других народов Восточной Европы.
Пораженные, мы наблюдали, как гигантский огненный шар взмыл вверх, словно метеор, летящий от Земли, а не из космоса, и начал активно набирать высоту, пробираясь сквозь белые облака. Это был уже не дым, и не пыль, и даже не облако пламени. Это было живое существо, новый вид, рожденный прямо перед нашими ошеломленными взглядами.
Возможно, Герман Мелвилл, представитель предшествующего Джеффрису поколения, оказался более проницательным. В его романе «Моби Дик» гигантский белый кит сначала предстает монстром. Однако постепенно становится ясно, что настоящую опасность представляет одержимость капитана Ахава, стремящегося во что бы то ни стало поймать кашалота. Для Лоуренса в 1923 г. символизм «Моби Дика» был очевиден: «маниакально целеустремленный капитан и три исключительно практичных помощника [а также команда моряков из самых разных “неевропейских” рас]… И все принимают участие в сумасшедшей, по-настоящему дикой гонке… Америка!» Их корабль «Пекод» символизирует американскую душу, а ужас, внушаемый белым китом, считает Лоуренс, – это рок нашего «белого времени», индустриальной эпохи Европы и Северной Америки: «Этот ужас нашего времени! Это наша цивилизация на всех парусах мчится задним ходом».
Некоторые современные критики находят эту аналогию слишком грубой. Но нельзя забывать, что Лоуренс писал текст вскоре после окончания Первой мировой войны – «всемирного фестиваля смерти», как назвал ее Томас Манн, когда европейцы стали убивать друг друга в масштабах, сравнимых лишь с уничтожением европейцами аборигенных народов в предыдущие десятилетия. Что бы там ни говорили о благах западной цивилизации, ее темная сторона в полной мере проявила себя через 22 года после этих слов Лоуренса, когда было изобретено ядерное оружие. К тому времени европейцы уже практиковали невиданные до того массовые убийства. Но атомная бомба оказалась следующим опасным шагом: величайшее достижение западной науки позволило уничтожать десятки и даже сотни тысяч людей за доли секунды. Человечество само создало нового монстра. Уильям Лоуренс, официальный репортер на борту самолета, сбросившего атомную бомбу на Нагасаки примерно в одиннадцать утра 9 августа 1945 г., писал:
Через 15 лет США располагали ядерным арсеналом, достаточным, чтобы уничтожить Нагасаки миллион раз. (Советский Союз несколько отставал от Америки на тот момент, но в конце концов догнал и обогнал ее.) Угроза использования атомного оружия стала частью повседневной жизни в ту эпоху и имела много открытых сторонников среди военных, таких как Кертис Лемей. Вот уж действительно нечто, способное, по пророческим словам Мелвилла, «воткнуть нам нож в спину, мечтая нас уничтожить».
Максимального размера атомный арсенал США достиг в 1960 г. На тот момент он был эквивалентен 975 714 бомбам «Толстяк», сброшенным на Нагасаки (21 килотонны) или 1 366 000 бомбам «Малыш», сброшенным на Хиросиму (15 килотонн). Советский арсенал готовых к использованию бомб в 1960 г. значительно уступал американскому, но рос очень быстрыми темпами. Так, в 1964 г. он составлял 1000 мегатонн, около 13 % от общей мощности американского арсенала. В 1982 г. общая мощность советского атомного оружия на 75 % превосходила мощность, имевшуюся на тот момент в распоряжении США, но эти объемы были все равно меньше арсенала 1960 г. Самая мощная термоядерная бомба – «Царь-бомба» – была испытана Советским Союзом в 1962 г. и имела мощность 52 000 килотонн, то есть почти в 2500 раз мощнее «Толстяка».
Но хотя опасность была вполне реальной, она не поддавалась воображению. Классические монстры того периода – начиная от Годзиллы и заканчивая атомными муравьями из снятого в 1954 г. фильма «Они!» – сейчас кажутся столь же причудливыми, как более невероятные чудовища средневековых бестиариев, такие как Бонакон или Мантикора. Ужасы атомной войны, которую невозможно вообразить, но и нельзя исключить, были несоизмеримы с возможностями выразительных средств популярной культуры того времени.
«Атомный холокост, который большинство считает “невообразимым”, но не невозможным, судя по всему, представляет собой действие, которое мы способны совершить, но неспособны постичь» (Джонатан Шелл (1982)).
Сегодня по меньшей мере шесть стран ассигнуют ядерное оружие в таких объемах, которые далеко превосходят цели устрашения. Вместе с тем риск масштабной ядерной войны все-таки ниже, чем он был во время холодной войны, и вымышленные монстры отражают скорее другие наши страхи и беспокойства. Некоторые из них на самом деле никогда и не покидали нас. Так, чудовище из фильма «Чужой» (несколько версий которого было снято в период между 1979 и 1997 гг.) можно трактовать по-разному. Часто этот образ ассоциируется со страхом уязвимости человеческого тела в условиях продолжающегося загрязнения окружающей среды, использования пестицидов, пищевых добавок и появления вызванных человеческой деятельностью видов рака – страха того, что человек может мутировать и сам превратиться в монстра. В первое десятилетие XXI в. все популярнее становятся зомби, вампиры и другие существа, которые являются либо полулюдьми, либо ужасными человеческими мутантами. В какой-то мере их постоянный «голод» символизирует наши опасения, связанные с перенаселением и возможной нехваткой продуктов питания, с эпидемиями и даже глобальным потеплением. Именно то, что эти существа частично люди, и делает их столь страшными и интересными в наших глазах.
Зомби и вампиры, конечно, не единственное и далеко не новое воплощение человеческого представления о Зле. Например, в «Капитале» Карл Маркс пишет о капитализме как о вампире, питающемся кровью народа. Монстры из «Дороги» (The Road, 2006) Кормака Маккарти неотличимы от людей. В научно-фантастической литературе самые страшные монстры всегда частично люди. Это либо воплощения наших собственных самых больших страхов («Запрещенная планета» (Firbidden Planet, 1956), либо результаты или жертвы использования новейших технологий. Например, a фильме «Чужой: воскрешение» (1997) героиня Рипли сочетает гены человека и монстра, а в «Звездном пути» Борг – наполовину человек, наполовину робот. Даже в мозг мстительных генетически модифицированных свиней в книгах Маргарет Этвуд «Орикс и Коростель» (Oryx and Crake, 2003) и «Год потопа» (The Year of the Flood, 2009) вживлены ткани человека.