Прекрасный пример бреда отношения — случай семнадцатилетней больной, сообщенный Г. Шмидтом. Она страдала шизофреническим психозом, от которого излечилась по прошествии нескольких месяцев:
«Моя болезнь поначалу проявилась в потере аппетита и отвращении к «сыворотке». Менструации прекратились, после чего наступило какое-то оцепенение. Я перестала свободно говорить. Я утратила интерес ко всему на свете. Меня охватила печаль, я потеряла рассудок и пугалась, если кто-то заговаривал со мной. Мой отец. владелец ресторана, сказал мне, что экзамен по кулинарному мастерству (который должен был состояться на следующий день) — это пустяк: он засмеялся таким странным смехом, что мне показалось, что он смеется надо ^ной. Посетители также смотрели на меня как-то странно, словно догадывались
0 задуманном мною самоубийстве. Я сидела за кассой, посетители смотрели на меня. и я подумала, что. наверное, я что-то взяла. Последние пять недель у меня было ощущение, что я сделала что-то не то; моя мать иногда смотрела на меня страшным, пронизывающим взглядом. Примерно в половине десятого вечера (после того как она увидела людей, которые, как она опасалась, явились схватить ее. — К. Я.) я разделась и легла; я лежала в постели совершенно неподвижно, чтобы они меня не услышали. Я сама слышала все с необычайной остротой. Мне казалось, что те трое снова придут и свяжут меня.
Утром я выбежала из дома. Когда я пересекала площадь, башенные часы внезапно перевернулись- они перевернулись и остановились в этом состоянии. Я подумала, что на той стороне часы продолжают идти. Я подумала также, что наступил конец света: в последний день все останавливается. Потом я увидела на улице множество солдат. При моем приближении один из них каждый раз отходил. Понятно, подумала я. они собираются подать рапорт: они узнают тех, кто находится в розыске; они с интересом разглядывали меня. Мне показалось, будто мир и впрямь вращается вокруг меня.
Позднее в послеполуденные часы солнце, казалось, гасло, когда меня посещали дурные мысли, но загоралось снова, когда дурные мысли сменялись хорошими. Потом мне показалось, что автомобили едут в неверном направлении. Когда автомобиль проезжал мимо меня, я его не слышала. Я подумала, что снизу. должно быть, подстелена резина; большие грузовики не производили никакого шума. Стоило машине приблизиться, как от меня словно начинало исходить какое-то излучение, которое ее останавливало… Все на свете я связывала с собой, как будто все было создано для меня. Люди на меня не смотрели, словно желая сказать, что я слишком страшна, чтобы на меня можно было смотреть.
Когда я оказалась в (полицейском участке, мне почудилось, что я не в участке. а на том свете. Один из чиновников был страшен, как смерть. Мне показалось, что он мертв и должен печатать на машинке до тех пор, пока не искупит своих грехов. При каждом звонке я думала, что это они уводят кого-то, чей жизненный срок кончился (позднее я осознала, что источником звонка была пишущая машинка: звенело каждый раз, когда каретка доходила до конца строки). Я ждала, когда же они освободят и меня. Один молодой полицейский держал в руке пистолет: я боялась, что он собирается меня убить. Я отказывалась пить чай, который они мне предлагали, так как думала, что он отравлен. Я ждала и жаждала смерти… Все происходило словно на сцене, с участием марионеток, а не людей. Мне казалось, что это только пустые кожи… Пишущая машинка казалась перевернутой вверх ногами: на ней не было букв. только какие-то знаки, которые. как я думала, происходят с того света.
Когда я ложилась в постель, мне почудилось, что там кто-то есть, потому что поверхность одеяла были такой неровной. Чувствовалось, что в кровати кто-то лежит. Я подумала, что все люди заколдованы. Занавеску я приняла за тетю Хетену. Черная мебель внушила мне жуткое ощущение. Абажур над кроватью постоянно двигался, вокруг роились какие-то фигуры. Под утро я выбежала из спальни крича: «Кто я? Я дьявол!..» Я хотела сорвать с себя ночную рубашку и выбежать на улицу, но мама в последнее мгновение удержала меня…
Световые рекламы в городе были очень тусклыми. В тот момент я не подумала о затемнении, связанном с войной. Это показалось мне совершенно необычным. Огоньки сигарет казались жуткими. Что-то должно было случиться! Все окружающее глядело на меня. Мне казалось, что я ярко освещена и хорошо видна, тогда как другие — нет…
В клинике мне все показалось неестественным. Я подумала, что меня используют для каких-то особых целей. Я чувствовала себя подопытным кроликом. Мне казалось, что врач — убийца, потому что у него были такие черные волосы и крючковатый нос. А человек во дворе, толкавший тележку, показался мне похожим на марионетку. Он двигаются быстро, как в кино…
Позднее в доме, все было не так, как прежде. Часть вещей уменьшилась в размерах. Было уже не так уютно, стало холодно, чуждо… Отец купил мне книгу: я подумала, что она написана специально для меня. Я не думала, что все описанные в ней сцены уже произошли со мной, но они значили для меня больше того, чем казались. Я была огорчена, что теперь все это стало известно другим.
Ныне я могу ясно видеть истинное положение вещей, но тогда я усматривала нечто необычное даже в самом тривиальном. Это была настоящая болезнь».
Бред отношения может испытываться также при злоупотреблении гашишем, он отдаленно напоминает аналогичный феномен при шизофрении:
«Накатывает чувство неуверенности: вещи утрачивают свою самоочевидную природу. Отравленный ощущает себя проигравшим: он обнаруживает, что нельзя никому доверять, нужно защищаться. Даже самые обычные вопросы кажутся допросом или экзаменом, безобидный смех звучит как насмешка. Случайный взгляд вызывает реакцию: «Прекрати глазеть на меня». Постоянно видятся угрожающие лица, ощущаются ловушки, слышатся намеки. Когда отравление вызывает чувство возрастания собственного могущества и ассоциативные идеи охватывают гипертрофированное «Я», кажется, что все происходит по «моей» воле и направлено не во вред, а на пользу» (Frankel und Joel).
(бб) Бредовые представления по-новому окрашивают воспоминания и придают им новый смысл. Они могут также появляться в форме внезапных мыслей. «Я мог бы быть сыном короля Людвига»; это затем подтверждается живым воспоминанием о том, как во время парада кайзер ехал на коне и смотрел прямо на больного.
Больной пишет: «Однажды ночью мне вдруг, совершенно естественно и самоочевпдно пришло на \м. что, вероятно, фройляйн Л. является причиной всех тех страшных вещей, через которые мне пришлось пройти за последние несколько лет (телепатические воздействия и т. д.)… Конечно, я не могу утверждать все то, о чем здесь пишу, с полной доказательностью: но если вы изучите это как следует, вы убедитесь в моей беспристрастности и объективности. То, что я вам пишу, менее всего является результатом заранее продуманной спекуляции: скорее оно навязало себя мне — внезапно, совершенно неожиданно, но при этом абсолютно естественно. Я словно почувствовал, как с моих глаз спала пелена, и увидел, почему в течение последних лет моя жизнь протекала так, и именно так».
(вв) Бредовые состояния сознания (Wahnbewujitheiten) часто представляют собой элементы богатых переживаниями острых психозов. Иногда больной, обладающий знанием о событиях мирового, универсального значения, не обнаруживает никаких следов собственного чувственного опыта, который мог бы в той или иной мере соотноситься с этими событиями. При наличии определенного чувственного переживания такие «чистые» состояния сознания нередко вторгаются в формы, в которых больному дается действительное содержание. При эмоционально насыщенных бредовых переживаниях содержание обычно проявляет себя в форме состояния сознания. Пример:
Девушка читает Библию. Она прочла о воскресении Лазаря и тут же почувствовала себя Марией. Марта была ее сестрой, Лазарь — больным двоюродным братом. Она переживала события, о которых только что прочла, с такой живой непосредственностью (или. скорее, чувством — но не живой непосредственностью в смысле чувственного восприятия), будто испытала их сама (Klinke).
Рассуждая феноменологически, бредовое переживание всегда одно и то же: помимо чувственного переживания иллюзорного, галлюцинаторного или псевдогаллюцинаторного содержания имеется также особого рода феномен, при котором полнота чувственного восприятия существенно не меняется, но познание определенных объектов связывается с переживанием, полностью отличным от нормального. Одна только мысль об объектах сообщает им особую реальность, которая, однако, не обязательно становится достоянием чувственного опыта. Новое, особое значение может быть соотнесено как с мыслями, так и с воспринимаемыми объектами.
Любое первичное бредовое переживание — это переживание значений; простых, «одночленных» бредовых мыслей не бывает. Например, больного внезапно охватывает уверенность в том, что где-то, в другом городе случился пожар (Сведенборг). Это, конечно, происходит только благодаря тому, что он извлекает значения из внутренних видений, которые имеют для него характер реальности.
Любое первичное бредовое переживание — это переживание значений; простых, «одночленных» бредовых мыслей не бывает. Например, больного внезапно охватывает уверенность в том, что где-то, в другом городе случился пожар (Сведенборг). Это, конечно, происходит только благодаря тому, что он извлекает значения из внутренних видений, которые имеют для него характер реальности.
Фундаментальный признак первичного переживания бреда значения — это «установление беспричинной ассоциативной связи» (Груле). Значение появляется немотивированно, внезапно вторгаясь в психическую жизнь. В дальнейшем идентичное переживание значения повторяется. хотя и в других контекстах. Таким образом обеспечивается готовность к тому, чтобы почти любое воспринимаемое содержание пропитывайтесь определенным переживанием значения. Доминирующая отныне бредовая идея мотивирует схему, согласно которой осуществляется апперцепция всех последующих восприятий (Г. Шмидт).
(в) Некорректируемость бредовых идей
Бредовые переживания в собственном смысле, обманы восприятия и все прочие описанные нами до сих пор первичные переживания порождают ошибки в суждении. Они служат источником самых разнообразных бредовых синдромов, обнаруживаемых у отдельных больных. После того как из пережитого опыта родился первичный бред, больной часто осуществляет следующий шаг и настаивает на своем бреде как на истине — невзирая на все аргументы, на весь опыт, свидетельствующий об обратном. Он поступает так с убежденностью, далеко перерастающей рамки нормы, и, возможно, подавляя в себе ростки сомнений.
Психологическое отступление. Нормальные убеждения формируются в контексте социальной жизни и в процессе приобретения знаний. Опыт непосредственного переживания реальности выдерживает испытание временем только при условии, что он умещается в рамках социально значимого или доступного проверке средствами критического разума. Отправляясь от опыта переживания реальности, мы формируем суждения о реальности. Каждое отдельное переживание всегда может быть скорректировано, но общий контекст опыта представляет собой нечто постоянное и едва ли вообще поддается корректировке. Поэтому источник некорректируемости следует искать не в том или ином единичном явлении, а в жизненной ситуации человека, взятой как целое. Каждый платит этому целому тяжелую цену. Когда социально приемлемая реальность рушится, люди оказываются предоставлены самим себе. Что им остается? Набор привычек, пережитков, случайностей. Реальность сводится к непосредственному и изменчивому настоящему. Некорректируемость имеет и другой источник. Фанатизм, с которым те или иные мнения отстаиваются в спорах или догматически защищаются на протяжении долгого времени, не всегда доказывает действительную веру носителя этих мнений в их содержание; часто этот фанатизм бывает вызван лишь тем, что с точки зрения носителя такие мнения могут иметь желаемые последствия — возможно, ограниченные его собственной выгодой, к которой его толкают движущие им инстинкты. Лишь по поведению человека можно с достаточной ясностью судить о том, что именно принимается за реальность, ведь к действию побуждает только та реальность, в которую на самом деле веришь. Фанатические мнения, в которые человек не верит, могут быть в любой момент отброшены. Но настоящие суждения о реальности, выражающие ту действительность, в которую человек верит, и, по существу, служащие основой человеческого поведения (например, вера в ад). поддаются коррекции с огромным трудом. Любая коррекция в подобном случае означала бы переворот в представлениях человека о жизни.
Достаточно трудно поддаются коррекции и ошибки психически здоровых лиц. Достойно удивления упрямство, с которым многие отстаивают в спорах те реалии, в которые они верят, — хотя с точки зрения специалиста их ошибки являются не чем иным, как «чистым бредом». «Бред», охватывающий целые нации, на самом деле нельзя называть бредом (как это часто делается): это массовые верования, которые меняются со временем и должны рассматриваться как типичные иллюзии. Лишь те феномены, которые достигают высшей степени абсурдности — например, вера в ведьм, — заслуживают термина «бред»: однако и они не обязательно являются бредом в психопатологическом смысле.
С методологической точки зрения понятие некорректируемости относится скорее не к феноменологии, а к психологии осуществления способностей и понимающей психологии. В разделе, посвященном феноменологии, нам следует только выяснить, можно ли говорить о различных видах некорректируемости, основанных на феноменологически различных переживаниях.
Вкратце нашу задачу можно сформулировать следующим образом. Заблуждения психически здоровых людей — это заблуждения, общие для их социальной группы. Их убежденность укоренена во всеобщем характере веры. Коррекция веры обусловливается не логическими аргументами, а историческими изменениями. Бредоподобные заблуждения (wanhhafteliren) отдельных личностей всегда предполагают определенное отчуждение от того, во что верят все (то есть от того, во что «принято» верить), и в этом случае некорректируемость психологически не отличается от непоколебимого могущества истинного прозрения, отстаиваемого личностью, которая противопоставляет себя всему остальному миру. Истинный бред некорректируем из-за происшедшего в личности изменения, природа которого пока не может быть описана, а тем более сформулирована в понятиях; мы должны ограничиться предположениями. Решающим критерием, как кажется, служит не «интенсивность» непосредственной очевидности, а отстаивание того, что кажется больному очевидным, перед лицом рефлексии и критики. Бред невозможно понять ни как расстройство функций, связанных с мышлением или поведением, ни как простую путаницу; его нельзя также отождествить с нормальным фанатизмом догматически настроенных людей. Попытаемся только представить себе идеальный случай параноика с высоким Уровнем критического понимания — возможно, прирожденного ученого, — у которого некорректируемость выступает как чистый феномен в контексте общего скептицизма; но ведь в таком случае он уже не будет параноиком! Коррекция бреда не наступает даже тогда, когда больной обладает ясным сознанием и имеет возможность постоянной проверки своих идей. Нельзя говорить об изменении мира больного в целом: ведь в очень большой мере он может мыслить и вести себя как здоровый человек. Но его мир изменился в той мере, в какой изменившееся знание о действительности управляет этим миром и пронизывает его, при любой коррекции угрожая катастрофой бытия как такового: ведь последнее отождествляется с действительным осознанием больным собственного наличного бытия. Человек не может верить во что-то, отрицающее его собственное существование. Подобные формулировки, однако, лишь отчасти приближают нас к пониманию того, что, по существу, не может быть понято, а именно — некорректируемости, специфичной для шизофрении. Можно считать установленным лишь то, что этот феномен часто обнаруживается в условиях, когда формы мышления, способность к мышлению и ясность сознания не нарушены.
С другой стороны, мы должны постараться понять, что же именно не поддается корректировке. Поведение больного будет свидетельствовать об этом более красноречиво, нежели любая беседа с ним. Смысл действительности для него не всегда совпадает со смыслом нормальной реальности. У таких больных «преследование» не всегда похоже на переживания лиц, которые действительно подвергаются преследованию. Аналогично, их ревность не похожа на ревность людей, испытывающих это чувство обоснованно, — при том, что в поведении часто наблюдаются черты сходства. Отсюда — достаточно обычная и в своем роде примечательная непоследовательность отношения больного к содержанию своего бреда. Содержание бреда воздействует как символ чего-то совершенно иного; иногда содержание постоянно меняется, хотя смысл бреда остается тем же. Вера в реальность может достигать самых различных степеней: от простой игры с возможностями через двойную — эмпирическую и бредовую — реальность к недвусмысленной установке, при которой содержание бреда господствует в качестве единственной и абсолютной реальности. При игре с возможностями каждый отдельный элемент содержания потенциально подвержен коррекции, но это не относится к установке в целом; когда же бредовая реальность превращается в абсолют, некорректируемость также становится абсолютной.
Выяснив, что признаки собственно бредовой идеи состоят в первичном бредовом переживании и происшедшем в личности изменении, мы имеем основание сделать вывод, что бредовая идея может быть корректной по своему содержанию, но при этом оставаться бредовой идеей. Впрочем, такая корректность случайна и необычна; чаще всего она появляется при бреде ревности. Корректная мысль обычно возникает как результат нормального опыта и поэтому имеет ценность также для других людей. Что касается бредовой идеи, то она проистекает из недоступного другим людям первичного переживания; соответственно, она не имеет твердой основы. Мы распознаем ее только по тому, каким образом больной впоследствии пытается дать ей обоснование. Например, мы можем распознать бред ревности по его типичным признакам, при этом вовсе не нуждаясь в знании о том, действительно ли ревность данного субъекта оправдана или нет. Бред не перестает быть бредом оттого, что заболевшее лицо на самом деле становится жертвой супружеской неверности — часто лишь вследствие самого этого бреда.