Ночью так переволновалась, что почти не спала.
– В дом его не приглашай, – напутствовала с утра мама. – И никуда с ним не ходи!
Маша смотрела, как белесый дымок поднимается над кофейной поверхностью, пыталась вспомнить, какой сегодня день недели, хотя бы число. В голове только месяц – август. Скоро в школу. Какая мерзость!
В Инете ждало письмо. От него!
Школа – ура! Август – клево! Жизнь – прекрасна!
Рассказал, где будет ждать и во сколько. Рука сама тянулась к сотовому, чтобы позвонить Юльке, чтобы она пришла, чтобы сама убедилась – он только ее! Ничей больше! И пускай все старые тетки в его институте повесятся на собственных чулках.
Наряжаться начала за два часа. Все казалось, джинсы мешковато сидят сзади, все виделось, кофточка некрасиво топорщится спереди. Рассыпала на трюмо косметику. Руки дрожат, тени ложатся криво. Посмотрела на себя и вдруг вспомнила – а он-то ее видел целую неделю ненакрашенной. Побежала умываться, закапала блузку. Но все это уже было неважно.
У него в руках розы. Бордовые стражники красоты. Это было неожиданно. Это было шикарно.
– Клево, – пробормотала она, глядя в большие полураспустившиеся бутоны. Глаза поднять на него – нет, страшно, никакая сила не заставит.
– Прекраснейшей из прекрасных принцесс скромный подарок от скромного принца.
– Клево.
Розы кололись. У них были тугие крепкие листья, нагло глядящие вверх яркие головки.
– Ну раз клево, то пошли.
– Куда? – Чего это она испугалась? Что потащит к ней домой и сразу займется сексом?
– Куда-нибудь!
И снова знакомый полуоборот, знакомые морщинки от улыбки.
– Я соскучилась, – выдохнула, чтобы в сотый раз не сказать: «Клево».
– Я тоже, – легко уронил он. – На Алтае было хорошо. У тебя фотки получились? Кинешь мне на диск?
Они все шли и шли, именно так, как и хотел Олег, – куда-нибудь. По бульварам, до церкви, через кладбище, в парк. Там стаями носились голуби, скакали белки, недовольно цокали, требуя орешков. В парке катались на лодках. Цветы подвяли, потеряв свой воинственный вид, листья перестали быть тугими, бордовые головки смотрели с недовольным прищуром.
Вечером Маша сидела в комнате Юльки на подоконнике и смотрела на улицу.
– Ну кто еще из нашего класса мог такое совершить? – вздыхала она. Бессонная ночь, долгая прогулка – и вот теперь ноги гудели, голова становилась тяжелой, хотелось спать.
– Ленка рассказывала, что Костик ей дарил цветы, – подавала голос с дивана Юлька. Ей порядком надоели страдания подруги.
– Ага, гнутые ромашки, – вяло отбивалась Маша.
– Ой, да ладно! А на Восьмое марта они нас в кафе пригласили.
Маша закрывала глаза. Они сегодня тоже сидели в кафе. Ели мороженое. Маша долго не могла выбрать, и тогда он заказал все мороженое по одной порции. Чтобы она попробовала и в следующий раз знала, что заказывать.
Родной класс воспринимался как исторический фильм. Было это? Нет? Скорее – нет. Костик Ящеркин, Лешка Буслов, Борисов, Богдасаров, Кружко, Скрипочка… Ох, нет, Скрипочка – это точно фантастика. Его наверняка не существует. Почему? А просто так!
Мальчишки представлялись маленькими и глупыми. Что они могут? Толкнуть на перемене, списать на контрольной, деревянно топтаться на дискотеке, сунуть в ладонь безобразную валентинку. Все они были некрасивые и прыщавые, глупо ржали и предпочитали ходить группками, словно в одиночестве становились беззащитными. Биологичка их так и звала – «стайные животные».
– Уже показала бы своего принца. – Юлька демонстративно листает журнал. Демонстративно. Ее задевает Машина любовь.
– Мы пойдем в кино. Хочешь с нами?
– Слушать, как вы будете целоваться? Брр, гадость какая.
– Мы не будем целоваться. Мы будем смотреть кино.
Прощаясь, Олег слегка приобнял ее, тюкнул носом в макушку. Ей бы поднять голову, потянуться за нормальным поцелуем, но Маша застыла, чувствуя, что внутри от этого объятия, от этого прикосновения происходит настоящая буря, словно взорвалась шутиха с бабочками, и теперь сотни крошечных крылышек щекочут ее изнутри.
– И все равно у него есть какой-то дефект. – Журнал полетел в сторону. – Он биоробот и подпитывается у тебя энергией. А еще он, наверное, недееспособен, поэтому избегает девчонок своего возраста.
Маша закрывает глаза. Голова кружится. От любви. От вчерашней бессонницы. От сегодняшней долгой прогулки.
2. Мы не рабы, рабы немы и глухи
Напечатала фотографии и теперь ходила везде с ним. Первого сентября тоже – вдвоем. Одноклассники разболтанно-несобранные, веселые, полные летом и солнцем. Все еще там, в каникулах, в беззаботности, еще глупо смотрятся в школьной форме, не помещаются за партами. С удивлением берут ручки, с трудом вспоминая, как их надо держать. Вертят тетради, не понимая, где у них начало. Буквы скачут мимо строчек. Слова летят мимо ушей.
– Ой, а Степанова у нас влюбилась, – томно тянет Мазурова на большой перемене.
Мальчишки глупо ухмыляются. Девчонки приторно охают.
– Зачем ты? – пугается Маша.
– А чего такого-то? Я вот не влюбилась и готова всем об этом рассказать!
И тогда Маша выпрямляется. Да, да, она влюбилась! Назло всем! На зависть всем. Он принадлежит только ей! Он ее. И он всегда с ней будет!
– А кто он?
– Откуда?
– Богат?
– Где встретились?
Пришлось доставать фотографию, краснея, рассказывать о Черемыше, о реке Катунь, о великих алтайских богах, что соединили их, о зеленом спасжилете.
Конечно, нашлись те, кто сказал, что он не красив, кто стал выспрашивать про секс, про поцелуи и про все то грязное, что в их представлении называлось красивым словом «любовь». Маша отвечала, понимая, что чем больше рассказывает, тем больше побеждает их всех, еще таких маленьких, таких глупых и недалеких, для кого любовь – это тупые обжимания в подъезде. Над ней потом шутили, зло и глупо, но все напрасно. Она сильнее, потому что не одна. Она с ним.
Летели эсэмэски. Он каждый день бывал в городе, но не всегда мог приехать. В телефоне звучал радостный ответ:
– Привет! Как живешь? Многому научилась за день?
Маша отвечала.
– Какая ты умница! Привезу тебе шоколадку.
– Когда?
– Извини, у меня вторая линия, я сейчас перезвоню.
Сердце стучало в горле – и оттого, что разговор внезапно прервался, и оттого, что сейчас снова будет говорить.
– Я все придумал, – смеялся он через минуту. – Встречаемся завтра. Парадная одежда не требуется.
Они долго ехали, а потом сидели в полной темноте. Это был ресторан слепых. Чтобы человек почувствовал себя немножко «без глаз», в зале не было света. Поначалу от темноты перед Машей плясали цветовые пятна, но потом она привыкла. Даже не так. Она перестала замечать темноту, она растворилась в ней, мир вошел в нее. Вошел вместе с Олегом. Маша долго шарила по столу, задевая тарелки, наконец нашла его руку.
– Я люблю тебя, – прошептала, чувствуя себя героем плохой картины. – Мне очень хочется, чтобы ты со мной был всегда. Чтобы ты был мой.
Олег негромко рассмеялся.
– Что за собственнические наклонности? Откуда это в тебе? Мне казалось, современные девицы больше ценят свободу.
– Но ведь ты и есть моя свобода. Без тебя я не свободна.
Пф, сколько пафоса в ее словах. Словно в голове всплыло с десяток прочитанных книг про любовь.
– А ты меня любишь? – спросила тихо.
Темнота позволяла все. Даже такие вопросы задавать. А потом спокойно выслушивать ответ.
– Люблю.
Сердце, конечно, заколотилось (что-то оно все колотится и колотится последнее время, как бы не выпрыгнуло из груди и не убежало), но разум отметил – слишком спокойно он это сказал. Да что же она вечно всем недовольна!
– А за что ты меня любишь?
Олег был слишком хорош. Она все время чувствовала себя хуже, недостойней, а потому боялась, что он уйдет.
– За цвет волос. – Олег не убирал свою руку, позволял Маше держать себя.
– Я серьезно.
– Любят не за что-то. Ты мне просто понравилась. Как посмотрела. Как сидела рядом с родителями. За то, что ничего от меня не требуешь. За то, что ты приехала на Алтай. За то, что не боишься лошадей. Это редкое качество. Обычно девушки предпочитают моря и гламур, а ты не испугалась быть грязной в походе и жить без косметики. За то, что ты не такая, как…
Неожиданная пауза заставила повернуть голову на звук и как будто бы увидеть Олега.
– Как кто?
– Просто другая, – усмехнулся Олег. И словно соглашаясь с ним, звякнул мобильный.
Светлее не стало, значит, он не начал читать сообщение. Кто же ему там все время пишет? Мама проверяет? Здравствуй, паранойя! Вот ты и пришла! Никакого мобильного нет, их отобрали при входе вместе с часам и сумками.
– И еще – не привязывай меня к себе. Твоя жизнь продолжается, моя жизнь продолжается. У каждого из нас есть что-то, что принадлежит только ему.
– Что?
– Что?
Вдруг нестерпимо захотелось заплакать. Показалось – он прощается с ней. Этот ресторан – красивый жест. И даже если нет с собой телефона, эсэмэска все равно пришла!
– Ну, не знаю…
А голос такой спокойный. Наверное, убийцы так же спокойно говорят своей жертве: «Сейчас все закончится».
– У меня университет, у тебя школа. Ты же общаешься с мальчишками. Если я буду ко всем ревновать, на земле не останется мужчин.
– Они глупые! – плакала Маша, стараясь ничем не выдать себя. Но горло перехватывало, горло дрожало, всхлип остановить было невозможно.
– Глупые, глупые, – похлопал он по руке. – Но все равно, если у человека не будет личной жизни, он превратится в серую безликую массу. Станет как все. Поэтому давай не будем воровать друг у друга его личность. Мы не рабы друг друга.
Она уже почти успокоилась, но было обидно. А как же ее мама с папой? Они все время вместе, интересуются, что у кого происходит. Папа в прошлом походник, играет на гитаре, хорошо поет, мама всегда с ним. На всех праздниках, во всех отпусках. И они счастливы. Потому что вдвоем. А ей ведь тоже хочется быть «вместе» и только с ним. Знать каждый шаг, каждый поворот головы. С кем виделся, о чем говорили, что спросили на семинаре, какого цвета ручка. Каждый раз, не получая ответа на свой вечный вопрос: «Что ты делал?», она сходила с ума от ревности. Потому что ей так необходимо было знать, что он делал. По минутам.
А он не говорил. Отшучивался.
– Сегодня не могу.
– Почему?
– Занят.
– Чем?
– Делами.
От таких слов внутри у нее все взрывалось криком отчаяния. Казалось, что дела эти – другая девушка, интересное занятие с друзьями, с которыми ему хорошо и весело. Весело, потому что нет ее, а есть кто-то другой.
Стала плохо учиться. Даже не так – вообще перестала слышать, что говорят, что задают, даже цвет учебников не помнила. Оранжевые, потому что первого сентября одела их в обложки. Это все, что она сделала для школы. Ну еще тетрадки подписала. А дневника у нее не было. Не успела купить.
– Что? Это? Такое?
Мама после работы пришла непривычно поздно и бросила Маше на кровать листок, исписанный тревожно-красными чернилами. Знакомые буквы поначалу не читались, а потом сложились в неожиданное.
«Алгебра – 3.
Геометрия – 2.
История – 3.
Английский язык – 3.
Русский язык – 3.
Литература – 2…»
Дальше какой-то штакетник слов и закорючек.
Невнимательная, не слушает учителя, пропускает, грубит, не делает уроки. ЗАВЕДИТЕ ДНЕВНИК!!!
– Что это, я спрашиваю?
Слова, слова, слова.
– Я запрещаю тебе встречаться с Олегом! Я запрещаю даже имя его произносить!
А правда, что это?
Маша развернула к себе листок. «Оценки за первую четверть». Как? Уже октябрь заканчивается? Не может быть.
– Мама! – Набрала в грудь побольше воздуха. – Если у человека не будет личной жизни, он превратится в серую безликую массу. Станет как все. Поэтому давай не будем воровать друг у друга его личность. Мы не рабы друг друга.
– Что-о-о-о? – Мамины глаза незнакомо округлились. – Сейчас же позвонила своей подруге Мазуровой, взяла у нее домашние задания и села за учебники! Неделя осталась! Чтобы ни одной двойки.
Мамины слова легким весенним ветерком обвевали ее, не задевая. Конечно, она сейчас позвонит Мазуровой, но не для того, чтобы спрашивать уроки. Никакие уроки ей не нужны, если не будет Олега. Потому что она не может бесконечно складывать и вычитать. Зачем ей эти бессмысленные занятия без ее любви. Что ей страдания Наташи Ростовой? Да, той тяжело было целый год ждать своего жениха, но никто не запрещал ей это делать. Ходить тенью по дому, у всех просить: «Дайте мне его!» И все ведь с пониманием относились. А здесь что? Из-за каких-то троек столько криков. Уроки – это ведь проходящее, ненужное, сегодня выучил – завтра забыл. А Олега завтра может уже не быть. Поэтому все учебники летели в сторону, слова учителей пылью оседали на плечи.
– А ты богатый? – решила она как-то пройтись по обязательному неписаному списку, который выдали ей одноклассницы первого сентября.
– Боишься, что у меня быстро кончатся деньги?
– Нет, – заторопилась Маша. – Вообще.
– Если вообще, то у моего отца своя фирма, я для него занимаюсь переводами, поэтому деньги у меня есть. Не больше, чем у остальных, но я не трачусь на ерунду, поэтому складывается впечатление, что их у меня много.
– А машина есть?
– У меня есть тележка, я в нее впрягаю дворовых собак. Очень быстро везут.
С Олегом было хорошо смеяться. Особенно на улице, где не давили стены, где никто не шикал, потому что чужое веселье всегда кому-то мешает.
Олег появлялся не так часто, чтобы отношения могли приесться. Сходили в зоопарк и планетарий. Наступающие холода заставляли торопиться – в парк, кругом по бульварам, в музей Серебряного века. Казалось, что, встречаясь, Олег спешил все успеть, оставить о себе больше воспоминаний, чтобы надолго хватило.
– Я знаю, что с ним, – вдруг вынесла вердикт Юлька. – Он болен.
– Чем? – опешила Маша.
Она сбежала к подруге, сказав, что пошла делать уроки. Отпущенная мамой неделя истекала. Степанова на это смотрела как на игру – мама, Олег, школа. Она же сидела в партере, не вовлеченная в действо, с любопытством ожидая, что будет. Как толковый зритель, она предчувствовала, что через пару дней будет скандал, и теперь с интересом ждала, когда он начнется, кто заговорит первым.
– Чем-нибудь неизлечимым. – Юлька опять листала журнал, изображала из себя равнодушие. – Например, туберкулезом. – Сказывалось знание «Героя нашего времени», у Веры была чахотка, благородная болезнь. – Скоро помрет – берет от жизни все. Поэтому же и не целуется. Или у него лейкемия. Будет умирать долго и мучительно.
– Какая лейкемия! – не выдержала Маша. – Он совершенно здоров. У него одна болезнь – повальная мобилизация. Ему постоянно эсэмэски пишут.
– Поэтому он не целуется?
– Да целуется он!
Маше оставалось только отвернуться к окну. Вопрос с поцелуями ее очень волновал. Они были знакомы два месяца, а до недавних пор Олег ограничивался только дружескими объятиями. Но тогда, в ресторане, он ее все же поцеловал. Маша толком ничего и не поняла, настолько это было неожиданно, а главное – быстро. Вот его дыхание на ее щеке, вот сухие губы касаются ее губ, вот они решительно прижимаются и… прохлада – Олег отклонился, сел на место.
А поцеловаться так хотелось. Она теперь почему-то смотрела всем на губы и пыталась представить, как могут целоваться мальчишки. Например, одноклассники. Фантазии не хватало. Взять, например, Богдасарова, толстого увальня с пухлыми губами. М-дя… с ним стоять рядом скучно, не то что о поцелуях думать. Или Костик. Темные глаза с длинными ресницами. Ему все девчонки в классе завидуют – ресницы обалденные. А вот губы сухие, потрескавшиеся, словно он специально на них иссушающий крем на ночь кладет. Колюче, наверное. Или вот Колесников. Наверняка уже с кем-нибудь целовался. Но у него такой рассеянный взгляд, и смотрит он, когда говорит, куда-то в сторону.
«Ой, да это ерунда, – набивала Юлька длинное письмо в чате. – Что там в поцелуях? И вообще вся любовь – это эйфорическая реакция на секрецию на начальном этапе 2-фенилэтиламина, допамина и ноэпинефрина, с последующей поддержкой уже «долгоиграющими» эндогенными морфинами – эндорфинами».
«У тебя ничего не болит?» – осторожно интересовалась Маша.
«Голова, – отвечала Юлька. – От всех твоих соплей. Сколько можно с ним возиться?»
«Влюбишься, узнаешь, сколько можно».
Юлька начинала сдавать позиции и переставала слушать. Стоило Маше заговорить про Олега, как она хмыкала и меняла тему разговора.
– Надоело! – сказала она однажды. – Как будто у других жизни нет, только у тебя.
Кончалась первая четверть. Это событие решили отметить.
Маша молчала до последнего дня, когда дальше тянуть было уже бессмысленно, наконец робко предложила:
– Девчонки из нашего класса вечеринку затевают. Ты придешь?
– Я, наверное, стар для твоих девчонок, – неожиданно равнодушно отозвался Олег.
– Что ты говоришь! Все с парнями будут.
– Маша! Нам обязательно надо быть там, где все?
– Но там же народ.
Степанова начинала злиться. Она так волновалась, все придумывала, как скажет Олегу, как он с радостью согласится. А тут вдруг такой ответ. Неожиданно, а потому его надо было уговорить непременно. Маша раздражалась сама на себя, что не может подобрать самых верных слов, после которых никаких споров уже не будет. А потому начинала еще больше злиться на Олега. Ведь все из-за него: и ее неловкость, и расстройство. Что ему не нравится? А главное, если Олег сейчас упрется, то его никакими силами не уговоришь. Может даже обидеться.
– Ну, пойдем, ну, пожалуйста!
Только бы согласился! Все девчонки от зависти подохнут. Они уже замучили ее вопросами, какой Олег. Он клевый. Его достаточно один раз увидеть, чтобы все понять.